– Не много бы ты выиграла.
Отец пропустил и это. Не торопясь, закурил.
– На самом деле ваше, Таня, отношение к миру, такое открытое, показалось мне очень привлекательным. Может быть, вам удастся научить этой непосредственности Максима. А то он у нас философом в осьмнадцать лет, условий света свергнув бремя… Ницшеанский сверхчеловек, одним словом.
– Я постараюсь, – кивнула Таня с глупой серьезностью.
Максим ощутил новый прилив злости.
– К твоему сведению, я давно уже не увлекаюсь Ницше. И мне уже давно не «осьмнадцать».
– Ну прости, пожалуйста, – пожал плечами отец. – Хотя тут нет ничего зазорного. Ницше – это как свинка. Лучше переболеть в соответствующем возрасте.
– Я никогда этим не болел, – вскипел Максим. – Откуда тебе знать?.. Каждая философия стоит одна другой… По крайней мере у Ницше есть несколько идей, с которыми нельзя поспорить, ты сам им следуешь!
– Не исключено.
– Это очевидно! Я могу даже напомнить: без удовольствия нет жизни, борьба за удовольствие есть борьба за жизнь… Угрызения совести есть нечто, от чего можно отучиться, у многих людей их совсем нет в отношении действий, при которых другие их испытывают!
Отец поднял руки, пытаясь отшутиться.
– Не в ярости твоей обличай меня, и не во гневе твоем наказывай меня!
– Различие между добром и злом определяется мерой и устройством интеллекта… Как беден был бы человеческий дух без тщеславия!
– Там не про это, – вдруг перебил отцовский приятель.
Максим вскрикнул с досады:
– Где – там?..
– Там про то, что некоторые люди могут быть выше других и сами могут определять, где зло, а где добро, как им удобней.
Отец картинно взялся за голову.
– И ты, Брут? Только не Ницше!
– А чем тебе это не нравится? – воскликнул Максим, резко поворачиваясь к отцовскому любовнику. – Приятнее верить, что все произошли от одной обезьяны?
– Я не хочу быть выше других.
– Ты никогда и не будешь, сладкий мой, можешь не беспокоиться.
В пылу злости Максим не заметил, как раскачал стол. Теперь чашки и тарелки звенели в тишине.
– Ну-ну-ну! – запоздало пробормотал отец. – Остановись…
Лицо его как-то в минуту посерело и осунулось, как бывает в утреннем похмелье. Он взял с колен салфетку и бросил на стол.
– Остановись, пожалуйста… Третий час ночи, поздновато для философских баталий. Пора и честь знать. Пойдемте.
Они вчетвером остались последними в зале. Оркестр уже исчез с эстрады, только усталые официанты стояли в проходах.
Максим внезапно успокоился. Ему даже сделалось весело в первый раз за весь этот вечер. Он улыбнулся отцу.
– Платить не будем?
– Я уже расплатился.
– Может быть, пройдем через клуб? – неуверенно предложила Таня, которой, видимо, хотелось бросить прощальный взгляд на сливки стильной молодежи.
– Конечно, мне самому любопытно, – согласился отец. – Только там, наверное, тоже уже никого не осталось.
– Что ты, папа, там самый разгар.
Максим оказался прав – в клубе полным ходом шла вечеринка. Гремела музыка, вращался лазер; под лучом платье Тани и рубашка Ганимеда начали ослепительно вспыхивать, затемняя лица и руки, каждую секунду обращая их в негативы моментальных, один за другим сделанных снимков. Вращался пол. Невнятные лица всплывали в водовороте и тут же пропадали.
– Может быть, правда еще останемся? – закричала Таня, оборачиваясь.
– Нет! – крикнул Максим в ответ.
– Почему?!.
Одно бледное лицо с бородкой вдруг застыло прямо в воздухе, и она прянула, вздрогнула, натянула вожжи.
Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…
Максим обнял ее сзади:
– Идем…
Она подчинилась его мягким подталкиваниям, на ходу оборачиваясь:
– Пока!! Звони!! Я во вторник буду в джаз-клубе!!
На улице сильно похолодало, но все они, даже Таня, глотнули воздуха с удовольствием и с облегчением.
– Какой-то сегодня вечер встреч! Это Гриша, я тебе про него говорила, он режиссер…
Растрепанный Гриша выскочил за ними.
– Можно тебя на два слова?
Таня испуганно оглянулась.
– Ради бога, – разрешил Максим.
Навстречу им по ступеням поднимался другой человек с бородкой, в блестящих ковбойских сапогах, в переливчатой, тончайшей лайки куртке с бахромой.
– Какие люди, – проворковал он, протягивая отцу обе руки. Они расцеловались.
– Здравствуй, Сережа…
– Просто по-человечески завидую – всегда с ним самые красивые в городе мальчики.
– Познакомься, это мой сын.
Тот конфузливо усмехнулся, но тут же нашелся:
– Язык мой – враг мой… я-то подумал – каких красавцев Георгий Максимович набрал в секьюрити. В таких и стрелять рука не поднимется. Обедали? В клуб заглядывали? Ну как?
– Сколько их, куда их гонят, что так жалобно поют… А ты – Мороз-воевода… С дозором?..
– Обхожу, обхожу владенья свои. И всегда он в блеске остроумия!
– Я сам себя выношу с трудом, Сережа.
Таня с виноватым, несчастным лицом слушала своего утопленника, тот размахивал руками. Отцовский юноша терпеливо ждал в стороне, дергая молнию на легкой курточке, поеживаясь от холода. Наглое выражение сошло с его лица, сменившись нервным беспокойством.
– Слышал, какие у нас рейтинги? – спросил его Максим. – Самые красивые мальчики в городе, говорят. А ты куда обычно ходишь? По «голубым огонькам»?
Тот покачал головой.
– Нет. Я в гей-клубе был только один раз. В Барселоне.
– Это папа тебя возил в Испанию?
– Да, возил. В сентябре.
Максим вспомнил залитую солнцем веранду, белое вино. Бабье лето.
– Я смотрю, тебе с ним крупно повезло.
– Повезло, – согласился тот.
Максим сделал еще шаг вперед.
– А знаешь, я тоже люблю эксперименты в сексе… И моей девушке ты понравился. Может, нам устроить как-нибудь приватную вечеринку? Без взрослых? Сколько ты берешь за ночь?
Игорь молчал, не глядя на Максима, снова пытаясь застегнуть заедающую молнию на куртке.
– Ну, думай быстрее… Папа возвращается.
– Так давай и его тоже пригласим?
– Куда это тебя приглашают? – спросил отец, подходя.
Парень повернулся к нему.
– На вечеринку без взрослых.
Отец дернул щекой, изображая условную усмешку.
– Вот как? Взрослый, надо понимать, – это я?
Подошла Таня.
– Извините, я знакомого встретила… Это Гриша, он режиссер…
Отец быстро привлек ее к себе, поцеловал в щеку.
– Всего хорошего, Танечка. Смотрите за Максимом, чтобы без происшествий. – И, подавая руку Максиму, заглянул в лицо стальным взглядом. – Был рад увидеться. До понедельника.
Когда они с Таней отъехали от клуба, Максим спросил:
– Ну, и что твой Федор Комиссаржевский? Люди, львы, орлы и куропатки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде?
– Перестань, – пробормотала она.
– И те, которых нельзя было видеть глазом…
– Ну я прошу тебя, Максим!
В голосе ее звучала неподдельная обида.
– Что-то случилось?
Она помолчала.
– Нет, все здорово… Все замечательно. Твой папа замечательный. Похож на Джорджа Клуни…
– Да, ему бы пошла роль Бэтмена. «Дорогая, я не создан для семьи. Во мне есть что-то такое, чего ты не знаешь».
– Мужчины, наверное, все не созданы для семьи.
– А как тебе папин бойфренд? Занятное создание. Этакий ангел-олигофрен. Отвратительно, конечно.
Максим резко рассмеялся, чтобы заглушить фальшь в собственном голосе.
– Почему отвратительно? – удивилась Таня. – Ты же и раньше знал?..
– Да, знал, но это было где-то там… Вроде шутки, понимаешь? Развлечения пресыщенного человека. Раньше он никогда не выводил их открыто, не сажал с нами за один стол! Пойми, я миролюбив, как папа римский, я ничего не имею против геев-парикмахеров, модельеров и танцоров. Но есть определенный общественный статус, репутация… А он не видит, не понимает, что смешон!
Таня пожала плечами.
– Он вовсе не смешон. Просто хочет быть свободным.
– Да к черту эту политкорректность! Насмотрелись все идиотских фильмов… Какая тут свобода, когда один платит, а другой продается? Просто он наплевал на всех нас – делаю что хочу, а вы думайте что хотите! Ему плевать, что мне стыдно за него, что мне отвратительно, что этому мальчишке семнадцать лет, а ему почти сорок пять!
– Ну и что?! – воскликнула Таня. – Им же хорошо вместе, это же видно! И никакой он не олигофрен. Нормальный парень, даже очень симпатичный. И, как мне кажется, во многом взрослее тебя!
– А, значит, я отлично угадал, что позвал его к нам третьим? Прекрасно, будем разнообразить наше сексуальное меню. Заодно и сам попробую, вдруг понравится? И берет недорого.
Таня отвернулась.
– Иногда ты бываешь такой неприятный… Со своими шутками. Такой циничный. И холодный. Как будто я тебя совсем не знаю.
– Холодно, холодно, холодно! – поддразнил он. – Пусто, пусто, пусто…
Она вдруг прижала к губам ладонь, готовая расплакаться.
– Что такое? – Максим остановил машину у обочины. – Ну-ка, прекрати. Что этот Мейерхольд тебе наговорил?
– Ладно, неважно, – она начала искать в сумочке салфетки. – Я сама виновата.
– Приревновал?
– Он просто сказал, что я… связалась с тобой ради денег… А это неправда.
– А чего ради ты со мной связалась? – полюбопытствовал Максим, чувствуя, что и в самом деле хочет услышать ее ответ.
– Не знаю. Иногда я вижу, что в тебе очень мало хорошего. Ты злой, бесчувственный, самовлюбленный, равнодушный… И я тебе нужна не ради меня, а для себя самого. Я же вижу, ты просто решил что-то доказать себе. Да, все это красиво – розы, умные разговоры, рестораны. Но я же чувствую, что тебе неважно. Что ты мог бы найти любую другую дурочку, чтобы ставить свои эксперименты…
Слезы у нее высохли, щеки горели. Максиму вдруг захотелось поцеловать ее.
– Поедем к тебе? – спросил он, прерывая сеанс доморощенного психоанализа.
Таня вскинула голову, в ее взгляде сверкнул вызов.