На ней было маленькое черное платье с неглубоким декольте, жакет в стиле Одри Хепберн. Пару дней назад она сделала совсем короткую стрижку, освежила цвет волос, и заостренные черты лица обрели вдруг милую женственность. Сейчас Георгий готов был уверенно ответить на вопрос, над которым все чаще задумывался в последнее время, – что бы произошло, если бы он оказался с Марьяной в спальне наедине.
– Чудесно выглядишь, – сказал он и вместо привычного рукопожатия привлек ее к себе, поцеловал в щеку. – Приятные духи.
– Это мой личный аромат. Составлен по индивидуальному заказу, – ответила она, тоже осматривая его с ног до головы беспокойным взглядом темных глаз. – Город совершенно не чистят от снега, нужно выезжать прямо сейчас.
Горничная подала ей сумку, и они вышли из дома, сели в машину.
– Тебе передали, я назначила совещание на вторник? Хотела обсудить перспективные планы по подразделениям, в первую очередь коммерческий отдел…
– Хватит о работе, – перебил ее Георгий. – Смотри, какой славный ясный вечер. И молодой месяц справа – это к деньгам. Я люблю такую зиму – со снегом, с морозом, все как положено.
– После Рождества всегда хорошая погода, – заметила она. – Я не знала, что подарить твоей маме, и вот мне предложили набор для чайной церемонии… Ручная роспись, костяной фарфор…
Она хотела достать сверток из сумки, но Георгий остановил ее жестом.
– Пусть будет сюрприз.
– Да, мне нужно посоветоваться с тобой насчет одной вещи, – проговорила она озабоченно. – Мне понравился сервиз у антиквара, белый с золотом, датская фабрика, середина XIX века. Но очень дорого – по-моему, цена завышена. Правда, там говорят, что редкость – полный комплект на двенадцать персон.
– Я не большой специалист в фарфоре, но давай съездим посмотрим, – предложил он. – Ты, кстати, так и не рассказала про Бали. Как вы отдохнули? Не пришлось скучать?
Она изобразила лицом недостоверное воодушевление.
– Что ты, ни одной минуты! Мы сказочно провели время! Ездили на экскурсии, купались, танцевали до упаду. Там великолепная природа – вулканы, горные озера, как на заре возникновения жизни на Земле. Я отключилась от всех проблем как абсолютно счастливый человек.
– Звучит романтично, – Георгий улыбнулся, пытаясь представить ее танцующей «до упаду» с задыхающимся Сирожем.
– Не вижу ничего смешного, – она сжала свою сумку так, что побелели костяшки пальцев. – А ты, мне сказали, отдыхал на Канарах?
– На Тенерифе, – подтвердил Георгий, читая по ее лицу, что ей известно и где он отдыхал, и с кем.
Она напряглась, выпрямила спину.
– Значит, мы оба прекрасно провели время?
– Вероятно, так, – ответил он и добавил: – Но лучшее, конечно, впереди.
Мать встретила их в дверях.
– Проходите, ждем только вас. Спасибо, мой дорогой, – она приняла цветы, подарки, тут же передала Ксюше. – Почему от тебя яблоками пахнет? Только не надо поздравлений – ты знаешь, как я этого не люблю!
После секундного колебания мать поцеловала и Марьяну.
– Здравствуй, Марьяна. Прими соболезнования – сочувствую твоей утрате. Но ты стала очень эффектная. Говорят, если женщина меняет цвет волос, значит, собирается изменить свою жизнь. Слышала, ты выходишь замуж? Пойдемте, уже давно пора за стол.
Когда они вошли, Максим встал из кресла и отложил книгу.
– Привет, папа. Привет, тетя.
Мать кивнула на него Георгию.
– Посмотри на своего сына: молодой парень, деньги есть, а ходит в каких-то серых кофтах, как студент со стипендией в сорок рублей. Я помню, какой ты был щеголь в его возрасте.
Георгий подмигнул Максиму.
– Как говорил Оскар Уайльд, ничто не производит столь благоприятного впечатления, как бесцветность. Она сближает.
– Это свитер из последней коллекции Пола Натана, – заметила Марьяна, подняв бровь. – Я сама обожаю этого дизайнера.
– Хорошо. Это, видимо, я отстала от жизни, – вздохнула мать. – Кстати, почему ты, Марьяна, не пригласила своего жениха? Напрасно постеснялась, я была бы рада познакомиться.
– Я пока не собираюсь вступать в брак, – ответила Марьяна твердо. – Это просто слухи.
– Вот как? – не слишком старательно удивилась мать и тут же отвернулась от нее. – Ну, Ксения Петровна, хватит уже суетиться, садись! Туда, возле Максима. Ты, Егор, со мной, а Марьяна слева. И давайте уже начинать.
Они расселись, Георгий разлил вино. Мать взяла свой бокал.
– Предлагаю первый тост. Выпьем за то, что мы наконец собрались все вместе, всей семьей. Это редко бывает, но я не жалуюсь – вы молодые, у вас свои дела. Рада видеть всех сегодня – и тебя, Марьяна, тоже. В моем возрасте уже неприлично отмечать дни рождения, поэтому давайте поднимем бокалы за Новый год, пусть он по крайней мере будет не хуже, чем предыдущий. Ну и за Рождество. Хотя среди нас, насколько я знаю, нет особо верующих. Приятного аппетита.
– Между прочим, тетя соблюдает все посты. А на Рождество отстояла Великое повечерие, – заявил Максим, накладывая себе какое-то кушанье. – И я сам видел, как папа молился в церкви на отпевании деда.
– Ты молился в церкви, Егор? – удивилась мать. – Зачем?
Георгий попытался отшутиться, почему-то чувствуя неловкость:
– Он с некоторых пор стал суеверен, оставив мненье прежнее свое о снах и разных предзнаменованьях…
– Хм. Вот уж не думала, что и тебя затянет эта современная мода на поповщину, – мать укоризненно покачала головой. – Ты же даже некрещеный.
– Это правда, Георгий? – спросила вдруг Марьяна, взглянув на него с недоумением и укором.
– Нет, я покрестился в свое время.
– Когда это? И почему не сказал? – удивилась мать.
– Достаточно давно. В Париже, в православном соборе. Просто не было случая рассказать.
Максим внимательно смотрел на него через стол своим холодным, словно экзаменующим взглядом.
– Так ты веруешь, папа?
– Скажем так: я нетверд в своем неверии.
Мать покачала головой.
– Как же тебя крестили без веры?
– В тот момент мне казалось, что я верю, – проговорил Георгий с твердым ощущением, что пора сменить сомнительную тему. – Но сейчас я готов поклясться на Коране, что это самый замечательный оливье, который я ел в своей жизни. Ксения Петровна превзошла себя. Кому добавки?
– Прости, пожалуйста, если мы задели твои чувства, Марьяна, – мать повернула к ней лицо. – Я все забываю, что сейчас модно верить в Бога и посещать церковь в указанные дни.
Марьяна слегка порозовела. Она сидела очень прямая и бледная, крепко сжимая в руках вилку и нож, и Георгий вдруг испытал к ней непривычное теплое чувство. Он увидел, какой тяжелой и недоброжелательной кажется ей обстановка за столом, и ему вдруг захотелось защитить ее от злой насмешливости Максима, от устоявшейся несправедливой враждебности, с которой мать относилась к членам семьи Козыревых.
Впрочем, Марьяна не собиралась сдаваться.
– Ничего. Я понимаю, что в ваше время это было не модно, – ответила она тихо, но твердо.
– Кстати, Максим, раз ты сам начал этот разговор, было бы интересно узнать, какова твоя позиция по данному вопросу, – полюбопытствовал Георгий бодрым голосом. – Како веруеши?
– Я не верю в Бога, но признаю пенитенциарную необходимость религии, – заявил Максим с обычной своей трудно выносимой самоуверенностью. – Для управления толпой и для утешения униженных и оскорбленных.
– Утешение бывает необходимо всем, – заметила Марьяна.
– Лично я не нуждаюсь в утешении химерами, – возразил ей Максим довольно резко.
– Думаю, Максим прав, – кивнула мать. – Функции церкви как социального института в основном сводятся к поддержанию и укреплению правящего строя. Религия оправдывает несправедливость распределения жизненных благ. Конечно, разумный человек должен учиться прямо и трезво смотреть на такие вещи, как жизнь и смерть, освободившись от предрассудков и химер. Как бы это ни было тяжело и некомфортно.
– А как же предрассудок, именуемый совестью? – спросила Марьяна, опуская глаза.
Мать нахмурилась.
– Совесть и религия – понятия разного порядка. Подменять их – либо спекуляция, либо демагогия.
Георгий понял, что должен наконец вступиться за свою гостью.
– А я думаю, что замечание Марьяны отчасти справедливо. Все же основой нашей морали до сих пор являются христианские постулаты. Спокойная совесть – изобретение дьявола.
– Это всего лишь bon mot, – возразила мать.
– Следовательно, нечистая совесть – изобретение Бога? – с усмешкой глядя в лицо отцу, произнес Максим.
– Неспокойная совесть – это шаг к раскаянию, – ответил Георгий Максимович. – А символ веры православия, как я понимаю, заключается именно в идее покаяния за вечное несовершенство человека.
– Не согрешишь – не покаешься? – продолжал петушиться Максим. – Какая удобная позиция! Честное слово, папа, не думал, что твоя философия так банальна.
– Моральные принципы вырабатывает и поддерживает культура, – проговорила мать. – Я признаю религию как часть культуры, но верить в догматы, возникшие две тысячи лет назад в головах фанатиков и мошенников, – от этого увольте… А ты, Ксения Петровна? – мать требовательно взглянула на Ксюшу. – Что думаешь по этому поводу?
– Не знаю, – пролепетала старушка растерянно. Ей явно было не по себе, но выйти из-за стола без важного предлога она не решалась.
– Прекрасно. Вот такие, как ты, и подбрасывали дрова в костер Джордано Бруно. Кстати, у тебя поросенок не сгорит?
Ксюша торопливо, с видимым облегчением поднялась.
– Давайте сменим тему, – предложил Георгий. – Может быть, расскажешь, как ты отдыхал на Кубе, Максим? Наверняка увидел много интересного?
– Я бы лучше послушал, как ты отдыхал на Тенерифе, папа.
К нервным нотам в его тоне добавился яд. Георгий ощущал, что взаимное недоброжелательство за столом все разрастается, словно раковые метастазы, и ничего не мог с этим поделать.
– Ну, мне особенно нечего рассказывать. Я отдыхал очень консервативно – отсыпался, плавал в холодном бассейне, осматривал достопримечательности. А еще был в окрестностях Женевы, покатался на лыжах и заехал в Париж на пару дней. Встретился со старыми друзьями и прошелся по Лувру.