– Так что этот Геннадий? У вас серьёзно?
– Само плывет в руки только то, что не тонет, – хмыкнул Бяшка. – Я его знаешь как называю? Прочти слово «либидо» наоборот.
– А я на курсах учусь. Интерьеры, ландшафтный дизайн, – не смог не поделиться Игорь. – Буду свою фирму открывать. Ну то есть не совсем свою – там еще одна девчонка, она архитектор, племянница одного человека… Ну он партнер Измайлова. В общем, они дают нам денег, будут главными учредителями. А мы пока получим по двадцать процентов. Но если пойдет нормально, года через два к нам перейдет все дело. Я, конечно, этим никогда не занимался, но интересно в принципе… Измайлов говорит, перспективный рынок. Если наработать свою клиентскую базу…
Игорь остановился, заметив, как взгляд Бяшки снова становится стеклянным. Приятель фальшиво хохотнул:
– Олигархом скоро станешь, подруга?
– Нужно же чем-то заниматься…
– Ну понятно. Кому-то ландшафтный дизайн, а кому-то членами давиться, – Бяшка взял бокал и сразу опрокинул в рот коньяк, поморщившись. – Все пути открыты молодежи… Блядь, ехал, думал – покорю весь мир, в кино буду сниматься, кому-то чего-то докажу! Ага, доказал. И снялся. Третий слева в групповухе. С манной кашей по всей роже.
Бяшка сильно затянулся и щелчком отправил окурок в открытое окно.
Игорь хотел утешить его: еще все наладится, всё впереди. Но подумал, что это прозвучит как насмешка.
– Любишь его? – спросил Бяшка словно между прочим.
Игорь пожал плечами.
– Люблю.
– И он тебя?
– Ну да.
– А я издохну – никто не вспомнит.
«Я вспомню», – хотел возразить Игорь, но не стал.
– Чего-то я пить не могу уже, Гарик. У тебя курнуть нет? Или понюхать? – спросил он с выражением смертной тоски на бледном лице.
– Нет, – ответил Игорь, который сейчас особенно остро чувствовал его близость и одновременно непреодолимую отчужденность, причины которой были ясны им обоим. – У меня есть только большая кровать.
Тот усмехнулся криво и ковбойским жестом двинул по столу свой пустой бокал.
– Ну, тогда наливай. Молоко вдвойне вкусней, если это водка! Выпьем, что ли, за любовь.
Глава четвертая. Книга мертвых
Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним.
Ребенок Радика, мальчик, казался спокойным и довольно привлекательным на вид. Наташа кормила его из бутылочки, он ел и одновременно обводил гостей испытующим взглядом. Счастливый отец в свою очередь разглядывал сына издали, словно не решаясь подойти.
– Мать говорит, я в детстве был такой же обжора. Даже не орал, только спал и ел.
– Ну ты и сейчас не особо продвинулся в развитии, – заметил Котов, присев перед кормящей мамой на корточки. – А щеки твои, точно.
– Щеки и губы его, а глаза мои, – согласилась Наташа.
Максим не раз читал о том, как женщин украшает материнство, но видел это в первый раз. Наташа, которую все они помнили голенастым птенцом, удивительно похорошела после родов. Тело приобрело приятную плавность линий, а в лице появилась та сонная припухлость, которая старит зрелых женщин, но придает очарование молодым. Максим видел, что и Котов невольно заглядывается на жену друга, а она как будто не замечает их внимания и смотрит только на ребенка, стараясь сдержать улыбку удовольствия.
Добрыня, выходивший в уборную, вернулся и тоже подошел к кроватке.
– Смотри-ка, он меня узнает. Улыбается.
– Да, он уже всех узнает, – кивнула Наташа, закидывая за спину светлую косу.
– Ладно, собирайся уже, – поторопил ее Радик. – Тебя одну ждем.
– Так няню позови, наверное, – капризно потребовала она. – Я же Матвея не оставлю одного.
Когда Радик вышел, Кот уже открыто уставился на Наташу, и она ответила ему таким же откровенным, пустым взглядом.
– Да, так посмотришь на Жирного, и самому жениться захочется, – заметил Добрынин.
– Лично мне хочется совсем другого, – негромко возразил Кот.
– Мало ли чего кому хочется, – также негромко, в тон ему ответила Наташа и поднялась, положила ребенка в кроватку.
Радик вернулся с няней и позвал друзей в столовую, к бару.
– Выпьем и поедем.
– Измайлов, ты все еще в завязке? – полюбопытствовал Котов. – И как ощущения?
Добрынин подмигнул.
– Ты, может, и трахаться бросил, а, Максимен?
– Нет, не бросил. Я все хотел спросить тебя, Кочетков, – проговорил Максим, наливая себе апельсинового сока. – Что вы сделали с той проституткой?
Радик пошел пятнами, а Кот побледнел, дернул бровью.
– Да чего ты, Макс, – через силу усмехнулся Добрыня. – Всех проституток не упомнишь, кто что делал.
– Эту он должен помнить.
– Сменим тему, Измайлов, – зло и вкрадчиво потребовал Кот. – Это скучно.
– Ты думаешь, я приссал? – заявил вдруг Радик. – А я скажу, мне по херу. Той весной с марта месяца в области нашли девять мертвых проституток. Менты взяли хачей, которые держали там точки с девками, и хачи дали признательные показания. Одной шалавой больше – одной меньше, такой расклад. Еще вопросы?
– Во суки черножопые, – возмутился Добрынин. – Распоряжаются уже как хотят. Погрузить всех в товарные вагоны, и обратно в кишлаки. А по периметру колючую проволоку и вышки с автоматчиками.
– Но ведь ту девчонку не хачи убили, – возразил Максим. – Ее ты убил.
– Да я ебал, Измайлов, – взвился Радик. – Ну, давай к мусорам, донеси на меня! Мне посрать, ничего уже не докажешь!
Максим поднял бровь.
– При чем здесь менты? Мне просто интересно, что ты чувствуешь. Как тебе живется с этими ощущениями?
– Кончай играть в психолога, Максимен, – потребовал Добрыня. Радик отпихнул его и вплотную приблизился к Максиму.
– Слышь, Измайлов, не еби мне мозг! Интересно тебе? Сам попробуй и узнаешь! А мне похуй, ты понял? Ничего я не чувствую… Я, блядь, не студент Раскольников. А этой шлюхе все равно одна дорога – на компост. Уяснил? Круговорот вещей в природе!
– Всё сущее существует для того, чтобы быть потребленным, – заявил Котов, разглядывая коньяк в своей рюмке на просвет, и Максим вдруг вспомнил, как сам не раз произносил эту фразу с тем же отвратительным самодовольством.
В комнату вошла Наташа в белом спортивном костюмчике и в босоножках на платформе.
– Ну что, едем? Я готова.
Радик подошел к жене и обнял своей короткопалой рукой ее обтянутые латексом бедра.
– Поехали, чего сидите? Бабы ждут уже, наверное. И это, Измайлов… В общем, кончай грузить.
Из той части торгового комплекса, где был залит искусственный каток, тянуло прохладой. Радик и Добрынин решили отсидеться в баре, Максим хотел присоединиться к ним, но Китти в синей вязаной шапочке подкатила к бортику и схватила его за рукав.
– Привет! Тут так здорово! Иди скорей, пока нет очереди за коньками.
Ее обыкновенно бледное лицо разрумянилось, в глазах отражался белый искусственный лед.
Максим сам не знал, зачем снова сблизился с Катей, это получилось как-то само собой, без участия его воли. Но он чувствовал, что постепенно пропитывается ее приторной нежностью, словно губка, погруженная в сироп. В последнее время она обязательно была где-то поблизости – красивая и нетребовательная, всегда в хорошем расположении духа, готовая слушать его с живым интересом. И он постепенно привыкал к этому удобству, несмотря на всю его искусственность.
– Тут так классно! – не ослабляя радостной улыбки, повторила она. – А вы идете, ребята?
– Нет, мы в бар, – отказался Добрынин.
– А кто-то собирался худеть.
– Я в форме, – буркнул Радик. – Круг – это форма.
Громко играла музыка. Котов и Наташа уже надевали коньки, сидя рядом на скамейке.
– А я бы посмотрел на Жирного на льду, – заметил Котов, двусмысленно улыбаясь Наташе. – Что ты его не уговорила?
– Ничего, скоро я его на фитнес отправлю, – пообещала молодая Кочеткова. – Будет еще фигура лучше вас всех.
Максим выехал на лед, сделал круг вдоль бортика.
Вика-Румпель в красном свитере и в короткой разлетающейся юбке быстро промчалась мимо, помахала ему рукой. Китти крикнула: «Макс! Смотри», – и закружилась на льду. Затем подъехала и взяла его за руку.
– Давай будем как фигуристы. Парное катание. Я так люблю!
Вместе с ней он сделал еще два круга. Катя запыхалась, он отпустил ее руку и прибавил скорость, а потом резко остановился, тяжело дыша.
В этот момент что-то произошло с окружающей реальностью – мир встряхнули, как он встряхивал в самых первых своих воспоминаниях детский калейдоскоп, и Максим увидел подо льдом мертвых проституток.
Они лежали, сложив на груди замерзшие руки, как девять Белоснежек в одном ледяном гробу. На их телах чернели запекшиеся раны, а лица были отмечены следами побоев, но не выражали страдания – только безучастность смерти. В одной из них Максим узнал девочку, убитую Радиком.
Смерть уничтожила все, что привнесла в ее облик жалкая профессия, и теперь ее лицо уже не казалось плебейским и невыразительным. Напротив, это лицо уже невозможно было забыть.
Рядом с ней лежала Таня. Мокрые волосы и частицы речного песка прилипли к ее бескровному лбу, белое платье облепляло тело. Она была мертва, как и остальные.
Все так же звучала из динамиков музыка, и нарядные люди скользили по льду, не замечая под собой трупов. Максим опустился на колени и закрыл глаза, чувствуя невосполнимый недостаток воздуха и острую боль в области сердца.
– Ты что, Макс? Ты упал? – послышался рядом звонкий голосок Китти. – Давай я тебе помогу… Держись за руку.
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и поднялся сам, цепляясь за бортик, постепенно приходя в себя.
– Тебе плохо? – спросила она встревоженно. – Принести воды?
– Нет, – сказал он. – Нет, просто ушиб колено.
Ближе к ночи вся компания решила отправиться в клуб, но Максим отказался ехать с ними. Уговоры приятелей и почти искреннее огорчение Кати только сильнее расхолодило его, заставляя думать о новом бездарно потерянном дне, который он провел с чужими, неприятными ему людьми.