Священник, не скрываясь, поднялся по тропинке на холм к Чёртовой пещере, возле которой и вечеряли разбойники, и звучно приветствовал всех:
— Доброго вечеру вам, злые люди.
— И тебе не болеть, старый дурак, — ответил за всех Рудый, и, обратившись к сотрапезникам, добавил. — Я же вам говорил, что вернётся. Всё, ближе не подходи, стой там. Ты деньги принёс, поп?
— Что — и к столу гостя не пригласишь? — мрачно поинтересовался Алексий.
— Мы тебя, дед, на кошт не ставили, — не менее нелюбезно ответил атаман. — Как и щенка твоего. Я его и так покормил разок исключительно потому, чтобы он тебя живым дождался. Задатком покормил, можно сказать. Поэтому сначала деньги, потом все разговоры потом.
— Я… — начал было отец Алексий, но атаман одним рывком притянул к себе Ждана и приставил ему нож к горлу. Ждановский нож Жало Рудый забрал себе и теперь носил на поясе, не снимая.
На сей раз мальчику было и не особо страшно — какое-то тупое безразличие овладело им.
— Всё, ты достал, поп! — крикнул атаман, не то изображая истерику, не то и впрямь впадая в неистовство. — Хватит болтать! Деньги! Деньги или режу! До трёх считаю! Раз! Два!
Не дожидаясь слова «три», батюшка сорвал с пояса небольшой мешочек и бросил его атаману.
Но тот, похоже, и впрямь был опытным и тёртым. Он не отпустил Ждана, чтобы поймать кошель, хотя мальчик уже напрягся в расчёте на рывок. Нет, Рудый спокойно дождался, когда мошна, ударившись о его грудь, упадёт на землю. И лишь после этого, спокойно передал Ждана сидящему рядом Косому, и аккуратно поднял мешочек.
— Деньги у вас. Мальчика отпустите, — потребовал отец Алексий.
— А ты не спеши, поп, — криво ухмыльнулся Рудый. — Деньги счёт любят.
Он высыпал монеты на широкую ладонь и задвигал их пальцем. Закончив, он торжествующе ухмыльнулся.
— Ну ты даёшь, долгогривый! Ты что — по лже встрять решил? Здесь шестнадцать с половиной! А ты не обезумел ли часом?
Лицо священника закаменело.
— Это все мои деньги. Я продал свой дом старосте — мы договорились, что он его заберёт сразу после моей смерти. Я продал всё ценное, что у меня было. Его мать тоже продала всё, но имущества у неё много меньше, чем у меня. Мы взяли в долг у всех, кто нам дал. Ты же знаешь людей, ты понимаешь — я не вру. Нам негде больше выпросить даже гроша. Не безумствуй, Рудый. Ты привык стричь людей, но даже с овцы можно взять только одну шкуру, у неё просто нет другой. Моя шкура — у тебя. Отпусти мальчика, не бери грех на душу.
— Грех? — яростно зашипел Рудый. — Ты сказал «грех»⁈ Это что — я пытался обмануть людей, подсунув им меньшую сумму? У нас с тобой был договор. Я выполнил все его условия — твоего щенка никто и пальцем не тронул. А ты вместо тридцати рублёв приносишь половину, пытаешься нас обмануть и вернуть мальчика неправдой. А потом меня — меня! — обвиняешь во грехе⁈ Ты что, старый, из ума выжил?
— Но… — начал было отец Алексий, но атаман перебил его.
— Тринадцать. С половиной. Рублёв, — отчеканил разбойник, вновь державший нож у горла Ждана. — С тебя тринадцать с половиной рублёв. Всё, довольно! Мне плевать, где ты их возьмёшь. Иди в Козельск. Стучись к богатым друзьям — они у тебя есть, ты дворянин. Валяйся у них в ногах, продавайся им в холопы… Да вон хоть мать его продай — она хоть и не молода, но тетериться с ней желающих много будет, перси у неё как у коровы.
Он коротко хохотнул, и жёстко закончил:
— Даю тебе на всё пять дней, и это последняя моя уступка. Видит Бог, я и так уступаю тебе раз за разом, но ты не делаешь даже урезанный урок. Я подожду пять дней. Я не нарушу условия, как ты. Я даже твоего пацана кормить буду — на еду принесённых тобой денег хватит. Но клянусь тебе — ровно через пять дней, как только начнёт смеркаться, я предам твоего пацана самой лютой смерти, какую только смогу придумать. А я на выдумку хитёр, можешь мне поверить. Всё. Больше разговоров не будет. Иди!
Священник молчал, всматриваясь в лица каждого из четырёх разбойников.
Рудый ухмылялся. Косой отвёл взгляд. Косолап, напротив, дерзко уставился в ответ. Ну а Дундук, похоже, просто ничего не понял, и, как обычно, смотрел тупым коровьим взором.
— Вы нелюди, — наконец резюмировал священник. — Господь вас накажет.
После чего повернулся и ушёл, не оглядываясь.
— Иди, иди! — крикнул ему в спину Рудый. — Не знаю, как там Господь, он обычно не торопится, а вот тебе поспешить стоит. Пять дней! Слышишь, поп? Пять!
Едва шаги священника смолкли в низине холма, разбойник убрал нож от горла Ждана и, встретившись взглядом с Косолапом, подмигнул товарищу.
— Я же тебе говорил — никуда он не денется! Придёт и принесёт. Терпеливый — это судьба! И еще раз придёт, и снова принесёт! Ну что — давайте жрать уже что ли? Поесть, ити его, не дают! Косой, завтра в деревню к своей полюбовнице сбегаешь, жратвой закупишься, деньги теперь есть.
— Деньги есть, — согласился Косолап. — Только что там с нашей долей?
— Какой разговор? — развёл руками атаман. — Всё будет правильно. Четверть добычи — в общую казну, остальное — между нами, как договаривались.
И он, быстро пересчитав, разделил монеты на пять столбиков, после чего раздал три. Все разбойники, судя по всему, придерживались принципа «Доверяй, но проверяй», поскольку каждый тщательно пересчитал полученное, а Дундук даже попробовал рубль на зуб.
После этого разбойники, балагуря, принялись за еду, а Ждан сидел, закаменев. Он вдруг понял, что живым, скорее всего, из этой передряги уже не выйдет. В голове его крутилась фраза из какого-то детектива, прочитанного ещё в прошлой жизни: «Заложников берут не для того, чтобы отдавать».
Чавкающий атаман, посмотрев на его застывшее лицо и стеклянные глаза, хмыкнул:
— Что, щенок, жрать охота? Твою еду только завтра принесут, потерпи пока.
И тут Дундук, зачем-то хрюкнув, встал на колени, но тут же повалился на бок. Косолап хотел что-то сказать, но так и застыл с раскрытым ртом, из которого выпал недожёванный кусок. Дальше Ждан не видел, потому что Рудый опять схватил его за волосы и рванул нож из ножен. И вдруг хватка ослабла, а нож выпал из руки атамана.
Творилось что-то непонятное, но разобраться можно было и потом. Ждан не собирался упускать шанса — быстро подобрав Жало, он вогнал его в брюхо Рудому. Атаман даже не крикнул, лишь неверяще уставившись на торчащую из живота рукоятку ножа.
Ждан кинулся бежать, но ослабевшее тело подвело — нога подвернулась, и он грохнулся оземь.
— Тихо! Тихо, молчи! — крикнул появившийся невесть откуда отец Алексий.
Не останавливаясь, священник побежал к атаману, на животе которого уже расплылось алое пятно.
— Что ж ты натворил, парень! — причитал он, приложив руку к шее недвижного разбойника. — Зачем ножом-то бить было!
Но тут морщинистое лицо старика расплылось в счастливой улыбке.
— Живой! Живой он! Жилка бьётся. Повезло тебе, парень, успел я.
И, выдернув нож из брюха, священник одним движением вбил его в сердце.
Рудый дёрнулся и обмяк — лишь изо рта пролилась струйка крови.
Глава 31«Поморгает мне глазами и не скажет ничего»
Говорить Ждану было нельзя, но смотреть-то ему никто не запрещал. Очевидно, взгляд, которым он сверлил старого учителя, был настолько красноречив, что тот не выдержал.
— Да объясню я тебе всё, объясню, не переживай. Чуть позже только, хорошо? Когда эти трое слышать не будут.
Лицо Ждана мгновенно приняло ещё более вопросительное выражение.
— Да, да, не таращи очи. Они всё слышат. Что видят — не поручусь, но слышат точно. Просто пошевелиться не могут. Ты ведь помнишь, какой у меня Дар?
Ждан уверенно кивнул. Забыть, что старый священник — адепт Познания, было просто невозможно, особенно тому, кто у него отучился несколько лет.
— Тогда ты понимаешь, что я знаю множество странных вещей. В их числе — несколько весьма занятных рецептов ядов, которые я как-то получил в награду за помощь в одном весьма деликатном деле. Не у нас, конечно, у нас ядами обычно не заморачиваются — сразу сталь под рёбра суют, а то и просто кирпичом по голове приголубят. Нет, это было в одном древнем южном городе, когда-то вольном, а ныне платящем дань ордынским царевичам. Я тебе рассказывал, помнишь? Пониже наших лесов идёт Великая Степь, а вот за ней начинаются старые города, в которых живут древние народы, которые много чего интересного помнят. И меня туда однажды занесло. Ну это так, к слову.
Так вот, один из этих ядов очень интересно действует — он не убивает, но на какое-то время плоть человеческая как будто каменной становится.
«Господи, как же здесь сложно, — подумал Ждан. — Сколько слов вместо того, чтобы просто сказать 'нервнопаралитического действия».
А священник меж тем продолжал:
— Причём каменеют люди сразу, яд действует мгновенно. Если он в рот попал — даже перстом не пошевелить, не то что пясть[1] сжать.
[1] Пясть — кулак. Отсюда «запястье» — то, что находится за кулаком.
Я именно потому и сидел здесь в кустах, дожидался, когда эти супостаты обедать соберутся. Примерно через полчаса отпускает потихоньку, но вот на сей раз уже не сразу, постепенно. И могут быть всякие нехорошие последствия. С этим ядом самое сложное — правильная доза. Если переборщишь — даже помереть могут. Не от яда, он не смертельный — просто члены настолько сильно каменели, что люди даже вздохнуть не смогли, и от удушья кончались. Но ты не бойся, эти трое все дышат, я уже проверил. С четвёртым тоже всё нормально было бы, да поторопился ты. Но это я тебе потом объясню.
— А что там объяснять, — вдруг раздался невнятный голос Косолапа, наконец-то закрывшего раззявленный рот. Шевелиться у разбойника ещё толком не получалось, но говорить уже мог, пусть и как с горящей картошкой во рту, или как после ядерной анестезии у стоматолога. — Как будто секрет какой. В месте силы тебе, парень, даже говорить нельзя, а ты чуть человека жизни не лишил. За это можно такой Дар получить, что Берсерк шуточками покажется. Запросто Зверя словить мог. Дед тебя спас, его рука последняя, он поляка добил и на себя этот грех взял. Тебе, паря, я скажу, вообще с этим попом за всю жизнь не расплатиться.