т твою душу.
Когда мама отправила школьницу отнести соседке немного картошки, Карина была в панике, с опаской поднялась по ступенькам и постучалась. Раз. Два. На третий кулачок замер в миллиметре от двери. К счастью, женщина открыла и была очень удивлена, увидев школьницу.
Вопреки россказням, старушка оказалась очень приятной – ласково встретила и напоила чаем. Несмотря на возраст – ей было около восьмидесяти – она выглядела очень бодрой.
Внутри дома было довольно чисто, разве что витал запах лекарств, а женщина куталась в теплую одежду, хотя в комнате не было холодно.
С тех пор Карина часто навещала старушку: сначала по просьбам мамы, а потом сама.
Вероника Павловна не сразу открыла дверь – видимо, Карина ее разбудила. Женщина выглядела растерянной и еще сильнее закуталась в длинную шаль. Школьница, не поздоровавшись, забежала на веранду, чуть не сбив старушку.
– Что случилось? – взволнованно спросила она, запирая дверь. – Почему ты… так одета?
Только сейчас, почувствовав себя в безопасности, Карина разрыдалась. Она невнятно забормотала, прикрывая раскрасневшееся лицо руками:
– Простите… я не утерпела. Я знаю, вы дали его на выпускной, но… сегодня была… встреча, украшение зала и…
– Я же только вчера… – начала Вероника Павловна, но школьница не слушала, а продолжала стенать:
– Это был… т-такой кошмар! Они смеялись. Эта Олька! Она увела у меня Сашку! Я… н-н-недостойна…
Карина боялась поднять глаза и увидеть разочарование в глазах милейшей бабушки. Вероника Павловна была добра к ней, наверное, как никто. Всегда выслушивала, подбадривала, а когда узнала, что Карине не в чем идти на выпускной, без лишних слов достала из шкафа безумно красивое кремовое платье. Оно выглядело как новое – настоящий винтаж из шестидесятых. Карина даже не подозревала, что девушки в то время носили что-то подобное. Вероника Павловна лишь улыбалась и говорила, что ей повезло, вот и хранила столько лет.
Карина сняла с ног туфли и поставила на галошницу.
– Спасибо вам за доброту. Н… никто не был так… Меня стали замечать, даже С… Саша. Все так хорошо начиналось…
Школьница оживилась, вспомнив, как кто-то из мальчишек помог утром донести тяжелые пакеты. Она даже не помнила кто… Петя? Толя? Неважно, он шел рядом и что-то неловко бормотал. В классе, на общем собрании, ей дали хороший стул с крепкой спинкой, а когда пришло время перекусить, ребята заняли для нее место в столовой и даже поднесли стакан горячего какао. Это напоминало волшебство. Мальчики не издевались, не смеялись: они неловко отводили глаза, бормотали подобие комплиментов, совершенно глупых, но Карине было все равно. Окрыленная успехом, девушка набралась смелости подойти к Саше Никольскому. К тому самому Сашке, который снился ей по ночам. Он уже повернулся, уже заговорил, как вдруг… в столовую вбежала Оля.
– Ольке стоило подманить его, и он… как собачонка. У меня в руках был стакан… я хотела остановить Сашу, схватила за руку… он дернулся, и… вот…
Школьница показала огромное пятно.
– И вдруг все закончилось. Они все начали смеяться надо мной… Ржали всей столовой… Я… радуюсь только тому, что завтра выпускной… И я больше не увижу этих кретинов! – Карина перевела дыхание, успокаиваясь.
– Можно я переоденусь и пойду? Я отстираю, честное…
Карина подняла глаза на Веронику Павловну и сжалась: в карих глазах старухи плясали недобрые огоньки.
– Дура, – прошипела Вероника Павловна. – И что потом? Чем все закончилось?
– Я… я просто убежала…
Женщина схватила туфли с галошницы и кинула резким движением в стену: на светлых обоях остались грязные отпечатки подошв.
– Тупица! – закричала Вероника Павловна. – Дура. Голову в песок засунула, жопу отклячила и страдает. Конечно, над тобой будут ржать!
Вероника Павловна вцепилась в плечо Карины и, словно та не весила ни грамма, подтащила ее к себе.
– Я знаю, как люди могут отравить жизнь! Не надо мне этого детского бреда! Идем!
Хрупкая на вид старуха силком потащила школьницу к зеркалу. В нем отразилась нескладная девушка с плоской грудью. Косметика размазалась по лицу пятнами, тональный крем не скрывал прыщи на щеках и лбу. Пожилая женщина склонилась и жарко зашептала Карине на ухо:
– Смотри! Ты отвратительна! Скажи, может ли такое пугало понравиться Сашке? Пашке? Да вообще хоть кому-нибудь?
Старуха резко дернула девушку за плечи, заставив выпрямиться.
– Я была такой же, как ты… Забитой, трусихой. Я сотворила себя из ничего. Родилась, подобно бабочке из гусеницы. И не было мужчины, которого я не могла добиться.
Вероника Павловна резко развернула девушку и заставила посмотреть на стену. Раньше она была пустой, но теперь все пространство занимали черно-белые фотографии в рамках. На снимках везде одна и та же красивая девушка – кинозвезда, ретродива. Темные волосы, огромные глаза, черные, слегка вздернутые брови, озорная улыбка. И на многих фотографиях рядом с красавицей стояли мужчины, разные – в разной одежде, разных возрастов. Карина не узнавала их, но видела одинаковые, безумно влюбленные взгляды. И, наконец, девушка заметила то самое платье, что сейчас было на ней.
Это были не фотографии – трофеи.
– Здесь нет только одного, – Вероника Павловна разжала руку и отошла в сторону, на морщинистых губах заиграла улыбка.
– Самого первого. Это было во время войны… – женщина поймала непонимающий взгляд школьницы и усмехнулась.
– Да, моя милая, мне чуть больше, чем написано в паспорте. Но это не важно… это никогда не было важно. Когда началась война, я была подростком, но, к сожалению, не настолько взрослым, чтобы прибавить себе пару годков и убежать на фронт. Мать и отец должны были уехать… Уже не помню почему. Помогать при эвакуации? Они отправили меня в деревню к родственникам. Надеялись, что так будет лучше, а может, и не было выбора. Мне было тринадцать, когда я узнала, что ни матери, ни отца у меня не осталось и что это такое – быть лишним ртом в оккупированной деревне.
Карина слушала с замиранием сердца, но в голосе женщины не было грусти. Вероника Павловна говорила с такой желчью, какую школьнице редко от кого доводилось слышать.
– Это было так давно, я почти ничего не помню. Но не потому, что меня подводит память, нет. Каждую ночь я молилась лишь об одном – забыть эти несколько лет, стереть начисто. Но есть вещи, Карина, которые остаются с тобой навсегда. Я помню холод и озверевших, озлобленных бабенок с их отпрысками. Взрывы, тяжелые ведра с водой… Знаешь, как это страшно – стоять на обледенелых краях открытого колодца и тянуть проклятое ведро? И одна мысль – лишь бы не поскользнуться, не упасть вниз, в эту зияющую дыру с ледяной водой. Тебя же никто не достанет, никто не услышит. Я была худее, чем ты, – кожа да кости. Волосы стали такими тонкими, выпадали, губы обветрились, болели, я кусала их до крови. Но были вещи страшнее холода и голода. Люди.
Женщина замолкла, поджала губы.
– Я ненавидела их каждой клеточкой своего тела. Что одних, что других. Дорогие родственнички гоняли меня, а на настоящих врагов они смотрели с трепетом. Готовы были вылизывать фашистские сапоги. Еда, кров – они давали все… Ну и любому мужчине рано или поздно хочется не только пить, есть и спать. Ты же понимаешь, о чем я говорю, Карина?
Школьница потупилась и несмело кивнула.
– Там была одна девица с копной длинных белых волос. Попа, грудь – все при ней. Они ласково звали ее Мартой. Марфа. Простая деревенская Марфа. Но она считала себя чуть ли не королевой. У нее было все. Еда, тепло… безопасность. Я говорила с ней лишь однажды. У того самого колодца. Обычно она не ходила за водой, но тут, видимо, решила прогуляться, отдохнуть от своих дел. И тогда она спросила, знаю ли я, почему такая страшная.
Вероника Павловна рассмеялась, напугав Карину.
– Я даже не нашла, что ей ответить. Она рассказала, мол, в деревне верят, что моя бабка была ведьмой и украла чужого мужа. А расплачиваться за это придется мне. Как же мне хотелось огреть ее проклятым ведром. Скинуть в чертов колодец. В холодную бездну, чтобы ее туша отравила воду. Я уже была готова, уже хотела занести руку, но тут она прошептала… Я до сих пор помню этот жутковатый шепот.
Женщина прикрыла темные глаза и проговорила, словно пыталась передать голос красавицы, которой, наверное, давно уже и в живых-то не было.
– Лучше бы моя бабка так сделала.
Немного помолчав, старуха продолжила:
– И я должна была ее жалеть? Эту дуру, – Вероника Павловна усмехнулась. – Я никогда не верила в сказки про ведьм, но в ту ночь… что-то случилось. Это был Вайнахт. Знаешь, что такое Вайнахт? Так они говорили. Все время кричали это слово, напились до поросячьего визга. Я должна была что-то принести… воды? Деревенские боялись нос показать, послали меня.
Я поставила кувшин на стол, как вдруг один схватил меня за руку. Совсем еще ребенка. Он сверлил меня глазами, от него несло перегаром. И все что-то говорил-говорил, а я не понимала ни единого слова.
Я даже не помню, как мои пальцы вцепились в его толстую шею, и… Он рассмеялся. Схватил за волосы и приблизился, что-то бормоча. Его смрадное дыхание на моей коже… И тогда… это случилось. Все внутри будто сжалось и взорвалось…
Я – щуплая, мелкая… откинула здорового быка! Он оступился, упал навзничь! Когда опомнилась, он продолжал лежать. Не вскочил, не попытался отходить тем самым ремнем, а просто лежал и ждал. Я никогда не знала немецкого, не понимала их, а они едва ли понимали русский, но в ту секунду почему-то спросила: «Как тебя зовут?» – и он ответил мне: Paul. Сказала встать – он послушался. И тогда я попросила взять пистолет и приставить к виску. Пауль сделал это, с улыбкой на лице…
Повисло долгое молчание, тишину нарушали лишь тиканье часов и тихая музыка, доносившаяся из трехкнопочного радиоприемника на кухне. Вероника Павловна крепче сжала руку, скрытую под шалью, словно разболелись суставы. Карина решилась нарушить молчание.