— Достаточно девочка. Давай чуть-чуть уточним: тебе хорошо там, возле этих домов, садов и цветов?
— Не знаю. Мне кажется, я там никому не нужна… — Деля вздрогнула и открыла глаза. — Ну же, Док, что это значит?
— А давайте я попробую угадать, — вмешался Дэн. — Тем более, что это не сложно. Я же специально прочёл биографию твоей семьи, так что без труда тебе всё объясню.
— Попробуй! — голос Аделаиды дрожал, а сама она, казалось, до сих пор находилась по ту сторону грёз.
— Твоя мама уроженка Израиля. Она жила в кибуце, где было много людей из разных стран. Возможно, они разбивали цветники во дворах… Там же. Кстати, Анна и познакомилась с твоим отцом, который одним из первых стал внедрять в Израиле компьютерные технологии. Поскольку твой отец был выходцем из очень богатой индийской семьи, то он, скорее всего, дарил маме всякие золотые украшения, которые тебе, малышке, вероятно, казались несметными сокровищами…. Ну что, профессор, справился я?
— Да, наверно! — ответила вместо Дока девушка.
— Да…, — проглотил тугой комок, внезапно перехвативший горло профессор Эткин. — За исключением того, что в Израиле, который я знаю очень хорошо, нет таких белёных домов, садов и цветов…
— А где же это есть? — затормошила Дока Деля.
— В Крыму. Возле Новороссийска, Ялты, Алупки, Алушты… То, что увидела Деля, это, без сомнения Крым!
— Кто здесь рассуждает о Крыме? — взорвал уютную тишину резкий, похожий на окрик, вопрос Нани. — Михаэль Эткин, что тут происходит? В какие игры вы тут играете?
— Именно в игры, миссис Готлиб. — Дэн ничего не понял, но почувствовал, что женщина в ярости. — Мы играем в обычные детские игры, которые, к счастью, Аделаида нашла весьма увлекательными. Мы задаем набор фраз и угадываем ассоциацию, которую загадал ведущий.
— Тогда простите моё вторжение, — с явным облегчением, которое лишь отчасти закамуфлировало подозрительность, выдохнула Нани. — Честно говоря, Док, я подумала, что вы решили воспользоваться гипнозом в отношении Дели, вот и вспылила немного.
— Ничего не понимаю? — теперь Дэну уже не нужно было разыгрывать удивление — Какой гипноз? Какого чёрта?
Аделаида вдруг почувствовала, что всё очарование сегодняшнего утра тает прямо на глазах, а ледяная пустота, в которой ей столько лет жилось вполне комфортно, снова обволакивает её сердце. Она с трудом поднялась с дивана и попросила разрешения откланяться.
— Да, детка, конечно, — проворковала её мать. — Но к 15–00 будь, пожалуйста готова. Мы должны нанести официальный визит одному катарскому шейху…
Последней фразы Аделаида уже не слышала. Она выскочила в просторный холл перед винным погребом, пересекла малахитовую гостиную перед библиотекой и внезапно замерла, впечатавшись в чью-то ароматно-мускусную, шелковистую и волнующую плоть. Да что там плоть — гавань! Она угодила в распростёртые руки, словно в люльку, и с испуганным стоном приподняла лицо.
— Мисс Аделаида? — раздался самый сексуальный из всех слышимых ею раньше, голос.
— Кто вы? — Деля попыталась освободиться из объятий, а когда ей это удалось, мгновенно почувствовала себя обделённой.
— Видимо, еще один поклонник вашей небесной красоты.
— Откуда вы взялись здесь?
— С «Сириуса».
— Со звезды? — уточнила Аделаида, почему-то совсем не удивившись.
— В какой-то мере, да, — рассмеялся прекрасный незнакомец.
— А зачем вы здесь?
— В данный момент именно затем, чтобы лично пригласить вас на «Сириус».
— Я сплю? Или вы шутите? — внезапно Аделаида почувствовала сильное головокружение. Настолько сильное, что пошатнулась, снова угодив в объятия незнакомца.
— Вы побледнели, хабиби! Я позову вашу маму!
«Разве посланники небес могут звать на помощь родителей?», — подумала Аделаида, теряя сознание.
Девушка очнулась от резкого запаха нашатыря и увидела, словно в тумане, расплывающиеся лица мамы, Дока и Дэна.
— Ну, слава Богу! Как же ты нас испугала! — проворчала Нани, прикладывая влажное полотенце ко лбу дочери.
— Я вам уже говорил, что все эти жесткие диеты доведут её до анемии. Вы в могилу её загоните.
— Не смейте повышать на меня голос, Док! Деля всегда плохо чувствовала себя перед грозой. С самого раннего детства. А в этом климате грозы переносятся еще хуже. Хорошо, что на пути к Пу, мы уже вечером сможем пришвартоваться у Канкуна, и девочка хотя бы ночь проведёт без болтанки.
После этой фразы Михаил произнёс то, что ещё утром репетировал в своей каюте. Произнёс театрально, с надрывом, с хорошо продуманной паузой и пристальным всматриванием, вбуравливанием в глаза Нани:
— Вы ей не мать!…………. Вы ей — продюсер.
Док заметил, как после первой половины фразы смертельно побледнело лицо миллиардерши, и как судорожно она выдохнула, когда он закончил предложение. Но вся беда заключалась в том, что профессор Эткин сам не осознавал того, какую бурю эмоций вызовет в нём реакция Нани.
— Док, вы забываетесь!
— Мама, Михаэль, не ссорьтесь! Мне и так нехорошо. Или хорошо? — Деля попробовала приподняться на локте.
— Прошу прощения, миссис Готлиб. Я перенервничал. И дважды прошу вас, идите к гостям, а я побуду с Аделаидой. Возможно именно сейчас она выслушает мою лекцию о здоровом питании и образе жизни максимально благожелательно.
— Хорошо.
Препровождаемые кучей стюардов, горничных, нянюшек, массажистов и сочувствующих девиц из конкурсанток в комнату Дели, доктор и его пациентка, наконец, остались одни.
В большой иллюминатор заглядывало предгрозовое солнце, то вспучивая живот тучи сиренево-розовым маревом, то прорываясь на свет божий слабыми серебряными иглами, то раздирая небосвод яркими золотыми всполохами.
— Гроза — это и страшно, и прекрасно… Вам не кажется, Док?
Аделаида лежала на огромном плюшевом шезлонге, который в обычные дни скромно прятался у неё в каюте за ширмой, так как, казалось, выдавал (по словам Нани) её дурновкусие.
— Гроза — это всегда страшно, девочка моя.
— Странно. А меня всю жизнь учили не бояться. Гроз, змей, пауков, тигров, гангстеров….
— Хочешь поговорить об этом?
Аделаида захихикала:
— Звучит как в фильме ужасов. Ну, или в мелодраме. Хрупкая девушка приходит на сеанс к психоаналитику, а он оказывается самым главным монстром….
— Ну, я совсем не монстр. Меня даже в кино бы не взяли. Как минимум, четверть центнера лишних килограмм для образа законченного злодея в филейной части присутствуют…. И, тем не менее, если мы с тобой прекратим дурачиться, а поговорим серьёзно, то ответишь ли ты мне, дитя моё, что в этой жизни тебя НАСТОЛЬКО не устраивало, что ты предпочла спрятаться в раковину. Даже с учётом оскорбительных кличек и самоуничижения. Тебе так нравилось считаться дурочкой? Прости уж за прямоту?
— Смотрите, Док! — увернулась от прямого ответа Аделаида, — Видите там, за окном? Гроза словно окуклилась, словно всосалась в перезрелый бутон… И этот бутон всё тужится, всё пытается взорваться, лопнуть, раскрыть все свои лепестки. Но у него ни черта не выходит. Вот и я, как этот бутон, прожила треть жизни. Я искала любовь, а находила понимание. Я искала чувства, а находила вожделение. Мне хотелось быть любимой, но кто любил меня по-настоящему? — Деля не выдержала и всхлипнула.
— Постой, постой… ты же не хочешь сказать, что твои родители недолюбили тебя?
— Вот именно! Именно! Мой обожаемый папа, кроме любви к своим микросхемам и к Нани не видел ничего вокруг. Моя обожаемая мама, не видела никого кроме папы. Я с рождения, понимаете, с первых осознанных дней понимала, чувствовала, что я просто цемент между двумя кирпичами. Нет, и не было монолита. Были два каких-то куска, которые я, по стечению обстоятельств, должна была скрепить в прочный союз, в семью.
Аделаида горько, совсем по-детски, разрыдалась..
Доктор Эткин потряс головой и сделал то, чего не позволял себе за четверть века практики почти никогда. Он достал из нагрудного кармашка блестящий цилиндр, в виде пули, закреплённый на тонкой шёлковой нити и начал раскачивать его перед слезящимися глазами Аделаиды. Через двадцать секунд глаза девушки затуманились, а через минуту она уже спала глубоким и крепким сном…
Михаил Эткинд погрузился в мрачные, но, тем не менее, волнующие воспоминания. Может ли быть так, что его поиски, наконец, завершены, и теперь в его власти сделать так, чтобы Аделаида, да и весь мир узнали правду? Должно ли быть наказано зло? Должна ли восторжествовать справедливость, и, если должна, то, какой ценой?
Ответа у Дока не было.
Он постарался отвлечься от дня сегодняшнего и вернуться на тридцать с лишним лет назад, когда он, выпускник аспирантуры Второго Московского Мединститута, перспективный кандидат наук, жарким июньским днём ступил на ялтинскую землю. Ему предстояла работа в одном из крымских санаториев, а это для молодого еврейского мальчика из не очень состоятельной семьи, да к тому же рано осиротевшего, сулило самые радужные перспективы. Ну как же! На смену полуголодному детству (мама тянула на руках не только его и двух младших сестёр, но еще и троих племянников), совершенно голодному и изнурительному студенчеству (теперь всех пятерых, вместо до срока умершей мамы, тянул сам Михаил), после интернатуры и аспирантуры, где он фактически 24 часа в сутки находился в рабстве у светила отечественной психиатрии академика Соболева, после полного (то есть, абсолютного) аскетизма должна была прийти жизнь полная ярких, солнечных дней, любимой и необременительной работы заведующего неврологическим отделением престижного курортного заведения, жизнь полная фруктов, моря и, конечно же, прекрасных южных женщин, с которыми у Эткинда обязательно завяжется головокружительный роман.
И Господь решил пошутить… Все мечты Михаила сбылись. Точнее, почти все. Внушительный оклад, положенный ему по штатному расписанию, плюс сильно превышающие ставку «благодарности в конвертах» от нервических дамочек, которых он избавлял и от климактерической истеричности, а то и лечил их запойных мужей, прекрасный коттедж на две комнаты с мансардой, который ему выделили в качестве бесплатного служебного жилья и куда он перевез на лето всех своих подросших питомцев, но самое главное — любовные интрижки! Хотя слово «интрижка» в данном случае звучало пошло и фальшиво. О! Это была не мимолетная увлеченность заезжей курортницей, а самый настоящий роман. Роман, который полностью поглотил, прожевал, переварил и смачно выплюнул личность скромняги-доктора, явив свету новорожденного альфа-самца, пылкого и неутомимого любовника. Этот роман надолго увлёк его в пучину совершенно иррациональных поступков, буквально свел с ума, но подарил столько счастливых минут…