[41]. Старый линкор почти мгновенно перевернулся и затонул, унеся с собой большую часть команды.
Дальнейший ход боя не отличался оригинальностью. Получив наконец численное преимущество, немецкие корабли последовательно выбили все японские линкоры, добив последний, «Муцу», ударами торпед. Тот сопротивлялся до последнего и к тому моменту, как отправился на дно, сумел избить «Бисмарк» до полной потери боеспособности. Немецкий флагман лишился всех башен главного калибра, сильно кренился, а его скорость упала до двадцати узлов. «Тирпиц» выглядел немногим лучше, однако тонуть оба корабля не собирались и, если не случится чего-то совсем уж экстраординарного, до порта должны были дойти. И, как бы ни сложились теперь обстоятельства, Лютьенс, стоя на мостике и вдыхая перемешанный с дымом воздух, с некоторой долей мрачной иронии констатировал – они опять победили. И Веселый Роджер на мачте, изрядно посеченный осколками снарядов, по-прежнему бодро бился на ветру. Теперь оставалось лишь дождаться исхода сражения с «Ямато», вмешиваться в него Лютьенсу было уже нечем.
А на своем флагмане адмирал Ямомото отдал приказ готовиться оставить корабль. На это непростое решение его сподвигли три линейных крейсера, медленно догоняющих их эскадру. Четвертый, «Гнейзенау», безнадежно отстал, да и не мог уже драться. Когда эскадра добивала «Кирисиму», с японского линкора сразу два снаряда угодили ниже ватерлинии линейного крейсера, и теперь его команда боролась за жизнь своего корабля. Осев носом по самые клюзы, «Гнейзенау» уползал прочь, но «Шарнхорст», «Дюнкерк» и «Страсбург» догоняли корабли Ямомото. И теперь их противником оказался отбившийся, наконец, ценой потери одной башни, разрушенных надстроек и многочисленных пожаров от последних кораблей Жансуля, «Мусаси».
Последняя фаза боя длилась еще около часа. Для начала японцы выяснили, что орудия «Шарнхорста», самые мощные в германском флоте, без особых проблем справляются с броней японских суперлинкоров. Потом вышел из боя «Страсбург», для которого три попадания главным калибром японцев едва не стали фатальными. И, наконец, орудия «Мусаси» окончательно замолчали, и корабль начал медленно ложиться на борт. Свою долю пробоин он сегодня получил.
– Они предлагают нам сдаться, – в боевую рубку «Ямато», отбросив уже все формальности, вернулся вышедший осмотреть корабль его командир, капитан первого ранга Гихати Такаянаги. – Я приказал готовить линкор к затоплению.
– Хорошо. Начинайте по готовности. А теперь оставьте меня.
Офицеры, принимая право командира на такое решение, один за другим покинули рубку. О чем думал в последние минуты своей жизни легендарный японский комфлота, так и осталось тайной, которую он унес вместе с собой в морскую пучину. В любом случае, он сохранил честь, и винить его было не в чем. Лучший солдат империи уходил в вечность…
С мостика своего полуразбитого флагмана за тем, как медленно и величественно уходят под воду «Ямато» и «Синано», с удовлетворением наблюдал адмирал Жансуль. Именно он был сегодня главным триумфатором, и никто не станет это отрицать. Даже Лютьенс, хотя и его вклад колоссален. Но именно Жансулю довелось стоять под огнем «Ямато» – и победить. И в пахнущем чем угодно кроме морской свежести воздухе он уже чувствовал аромат триумфа, когда, вернувшись на родину, станет первым, кто после жестокого поражения еще свежей в памяти войны сумел дать Франции не только славу, но и выгоду. Колонии, захваченные японцами, вновь вернутся его стране, да и еще кое на что можно будет наложить руку, немцы не против. А раз так, можно со спокойным сердцем возвращаться домой.
Три года спустя
Все же Венская опера – это нечто. Особенно когда там ставят Вагнера. Вот и сегодня вечер обещал стать незабываемым. Хотя, по мнению ставшего неожиданно для себя любителем искусства, военного атташе полковника Петрова, «Лоэнгрин» – не самое удачное произведение, к тому же с явными заимствованиями из Чайковского, побывать на постановке все же стоило. Единственно, как ему в свое время объяснили, мужчина в оперу должен идти или во фраке, или в мундире. Фраки… Честно говоря, они полковника смешили, так что он предпочел мундир, тем более, на привыкших смотреть на офицеров с некоторым пиететом немцев погоны и внушительные ряды орденских планок на груди производили неизгладимое впечатление.
– Привет, Курт!
– И тебе не хворать, – Борман весело, совсем не по-немецки, улыбнулся и хлопнул друга по плечу. – Решил вылезти из своей берлоги?
– Скорее, сумел из нее вырваться. Ты не представляешь, сколько приходится возиться с бумагами. Ей же ей, в танке было проще.
– Привыкай. Если хочешь идти наверх, бумаги – тоже вещь нужная, – серьезно, хотя и несколько сочувственно кивнул немец.
– Да знаю я. Но, кстати, скоро все это закончится. Возвращаюсь домой, приняли в Академию генерального штаба.
– А вот это правильно…
– Ну вот, на минуту вас одних нельзя оставить, сразу о делах…
Смеющийся женский голос прервал их, но при этом не вызвал и тени раздражения. Звонко цокая каблучками, к ним шла жена Бормана. Высокая, белокурая, «истинная арийка»… из Рязани. Где и как Борман с ней познакомился, оба старательно не говорили. Почему? А бог их знает. Впрочем, сейчас таких смешанных браков было столько, что ничего особенного в случившемся никто не видел.
– Извините, фрау Борман. Такие уж мы, мужчины… Кстати, Марин, ты, как всегда, обворожительна.
– Льстец, – улыбнулась женщина, но все же чуть порозовела. Ласковое слово – оно и кошке приятно. – Когда сам-то женишься?
– Когда такую же найду, – рассмеялся Петров.
– Ну-ну, – протянула Марина. – А где, кстати…
– Здесь мы, здесь.
Подошли двое. Мужчина в гражданском плаще, но с выправкой профессионального военного, и среднего роста, худощавая женщина с тонким, почти незаметным шрамом на щеке. Чета Менгеле, Йозеф и Наталья. Колоритная пара, широко известная в узких кругах.
– Господа… и дамы, – Йозеф даже не поздоровался и, судя по чуть расфокусированному взгляду, слегка навеселе, тут же взял быка за рога. – После оперы – сразу к нам. Будем отмечать.
– Что именно? – деловито поинтересовался Борман. Наталья, улыбнувшись, ответила:
– Йозефу буквально два часа назад сообщили, что он назначен директором нового института. Здравствуйте, кстати.
– И где? – так же деловито, но с живейшим интересом спросил Борман.
– Пока не знаю. Институт еще только организуется. Только название и есть. Так что работы… – она демонстративно закатила глаза. – Где-нибудь в районе Кенигсберга, наверное. Хотя возможны варианты. Институт-то совместный, так что могут и в Сибирь отправить.
– Ничего, справитесь. Не зря же он у тебя целый профессор, да и ты…
Закончить фразу Петров не успел. Подрулил автомобиль, и народ вдруг отхлынул в стороны. Почему, стало ясно через секунду. Из машины вылез… Ну да, кто еще может вот так, запросто, без охраны? Адмирал Лютьенс, собственной персоной. Заметно поседевший за последние годы, но все еще моложавый и подтянутый. А за рулем его жена, еще молодая, очень красивая женщина. Она, по слухам, обожала водить машину. Пройдя сквозь толпу, будто ледокол сквозь льды, одно из первых лиц Германии скрылся внутри здания, и человеческий круговорот тут же возобновился.
– Да, старик держится молодцом, – усмехнулся Менгеле, но тут их прервали. До начала оперы оставалось совсем немного времени, и пришлось прервать беседу и идти в зал. Ну, а внутри их захлестнула атмосфера музыки и праздника.
Еще через неделю
– Наливай сам, Соломоныч.
– Да легко, – Дональд О’Кэрролл, бессменный гауляйтер Канады, не глядя взял первую попавшуюся бутылку, щедро, как и положено истинному ирландцу, плеснул себе в стакан и брякнулся в кресло. – Ну, вы… Душу вымотали на своем совещании.
– А ты что хотел? – Лютьенс устало потер виски. – Тебя положение обязывает.
– Да уж.
– Ладно, не бурчи. Меня сейчас больше другое волнует.
– И что именно? – старый друг посмотрел на адмирала с живейшим интересом.
– То, что мы не вечные. Погоди, не перебивай, – адмирал поднял руку. – Я этот разговор давно задумал. Честно. Я боюсь.
– Чего именно?
– Того, что, когда я умру или просто состарюсь и не смогу больше держать ситуацию, все вернется на круги своя. Не хватало еще, чтобы наши страны опять сцепились. Не все довольны нынешним положением вещей, сам знаешь.
– И… что?
– Готовься перебираться в Берлин, – рубанул воздух рукой Лютьенс. – Начинается обточка ирландца под немца. Я постараюсь замкнуть ситуацию на тебя. Будешь моим преемником.
Рабинович подумал секунду, хотел что-то возразить, но потом лишь плечами пожал. Все же Колесникову, скоро уже десять лет как плотно сидящему на самом верху, действительно виднее. А адмирал между тем продолжал:
– Работы будет масса, так что спокойной жизни не жди. И еще, мы должны предупредить тех, кто придет вслед за нами.
– Предлагаешь раскрыться? – Рабинович взглянул на товарища чуть настороженно. Колесников отрицательно мотнул головой.
– Я же не идиот. Сделаем иначе. А как… Обсудим. Одна голова хорошо, а полторы лучше.
– Чего-о?
Но адмирал и живая легенда лишь мотнул головой и весело кивнул на полку с напитками:
– Наливай!..
Эпилог
– …На этом я заканчиваю свой рассказ. Добавлю лишь, что победители имеют право на две вещи: написать историю и решить, как она пойдет дальше, куда повернут народы стран-победительниц. Историю мы написали. И парадную, и ту, что без прикрас. Ту, которую вы только что смогли прочитать. А вот право выбора будущего мы оставляем вам. Это будет, я считаю, правильно. Вы, молодые, сами наше будущее, а значит, вам его и создавать. Единственное, о чем я вас прошу, это не потерять мир, созданный нами. Его слишком трудно будет получить обратно. Удачи вам, и – прощайте.
Але