- Ты самый милый простак в мире, наидражайший мой, - сказала Барбара, – тебе действительно не приходит в голову никакого возможного объяснения?
- Боюсь, что нет, - ответил Хорнблауэр.
Барбара приблизилась и заглянула ему в глаза.
- Не удивительно, что я люблю тебя, - произнесла она. – Неужели тебе не приходит в голову, что никто не сочтет простым делом заменить Хорнблауэра? Период твоего командования был невероятно успешным. Ты установил для Рэнсома планку, которую ему нелегко достичь. Можно сказать, что он ревнует, завидует – это он и продемонстрировал.
- Не могу всерьез в это поверить, - сказал Хорнблауэр.
- И именно потому, что ты не можешь в это поверить, я тебя и люблю, - заявила Барбара. – Я могла бы найти сотню разных способов сказать тебе об этом, если бы мне не нужно было идти и одевать свое лучшее платье, для того, чтобы покорить сердце адмирала Рэнсома.
Рэнсом был человек представительный: массивная фигура, бакенбарды и прочее - Хорнблауэр не в полной мере оценил этот факт во время первой встречи. В присутствии Барбары его манеры стали более обходительными, что могло быть как результатом влияния личности Барбары, так и того, и Хорнблауэр отдавал себе в этом отчет, что леди Хорнблауэр является персоной, пользующейся большим влиянием в политических кругах. Хорнблауэр как мог старался укрепить вялую доброжелательность Рэнсома. Он приказывал принести вина, позволял себе, будто случайно, высказать по возможности ценные сведения, касающиеся состояния дел в Вест-Индии, случайно – для того, чтобы Рэнсом не заподозрил его в попытке оказать на него влияние в определении его будущей политики, но, тем не менее, действительно ценные, чтобы Рэнсом мог заинтересоваться и проглотить их, посмеиваясь при том над неосторожностью Хорнблауэра. Не смотря ни на что, обед не оставлял ощущения головокружительного успеха. В атмосфере все еще совершенно ясно ощущалось некая скованность.
Когда обед подошел к концу, Хорнблауэр почувствовал на себе взгляд, брошенный на него Барбарой – всего один лишь короткий взгляд, совершенно мимолетного свойства. Рэнсом ничего не заметил, но Хорнблауэр понял, что Барбара пытается вызвать в его памяти воспоминание, касающееся чего-то, что имеет важное значение для нее. Прежде, чем обратиться к этому вопросу, он выждал, пока беседа не повернулась в нужное для него русло.
- Ах, да, - сказал он, - у нас тут отложенный военный трибунал. Музыкант, морской пехотинец…- Далее он изложил Рэнсому обстоятельства дела, слегка упростив их. Рэнсом может быть и не догадывался, зато Хорнблауэр знал точно, что на протяжении всего рассказа Барбара внимательнейшим образом следила за выражением лица Рэнсома.
- Осознанное и неоднократное неподчинение законному приказу, - Рэнсом буквально повторил слова, сказанные Хорнблауэром. – Это фактически, мятеж.
- Возможно, - согласился Хорнблауэр. – Однако, это скорее досадное происшествие. Я рад, что принимать решение касательно этого дела придется вам, а не мне.
- Улики кажутся мне совершенно неопровержимыми.
- Без сомнения. – Хорнблауэр заставил себя улыбнуться, почти на уровне телепатии ощущая силу заинтересованности Барбары. – Тем не менее, обстоятельства несколько необычны.
Окаменевшее лицо Рэнсома не позволяло рассчитывать на успех. Хорнблауэр понимал, что ситуация безнадежна. Он не стал бы продолжать попытки, если бы Барбара не присутствовала здесь. Но она была, и он продолжил бесполезный разговор.
- Если бы трибунал состоялся во время моего командования, то, хотя, конечно, у меня не сложилось окончательного мнения, я, скорее всего, смягчил бы приговор, чтобы выразить мое удовлетворение действиями эскадры.
- Да? – произнес Рэнсом. Тон его односложного восклицания явно свидетельствовал об отсутствии интереса, однако Хорнблауэр продолжил.
- Мне кажется, что для вас это могло бы послужить благоприятной возможностью продемонстрировать милость в качестве первого официального акта.
- Это предстоит решать только мне.
- Разумеется, - согласился Хорнблауэр.
- А я, естественно, не в состоянии представить себе, что я смогу действовать подобным образом. Я не могу дать эскадре возможность думать, что я небрежно отношусь к вопросам соблюдения дисциплины. И не могу поставить под вопрос свой авторитет с самого начала.
- Разумеется, - снова произнес Хорнблауэр. Для него бессмысленность продолжения спора была совершенно очевидной, и был рад этому. – Вы лучший судья в подобных обстоятельствах, впрочем, также и единственный.
- Теперь я могу оставить джентльменов наедине с вином, - внезапно сказала Барбара. Хорнблауэр посмотрел на нее как раз вовремя, чтобы заметить, как ледяное выражение ее лица заменяется улыбкой, которую он так хорошо знал. – Должна пожелать вам спокойной ночи, адмирал. Я собираюсь сделать все возможное, насколько допускают правила военно-морского флота, чтобы быть уверенной в том, что завтра этот дом будет передан вам в полном порядке, и что вам будет удобно здесь.
- Благодарю вас, - сказал Рэнсом. Мужчины встали.
- Спокойной ночи, дорогой, - обратилась Барбара к Хорнблауэру. Последний догадывался, что обращенная к нему улыбка не вполне искренна, он слишком хорошо ее знал, и поэтому был чрезвычайно расстроен.
Она вышла, Хорнблауэр приказал принести портвейн и настроился продолжать то, что обещало стать долгим-предолгим вечером. Рэнсом, самоутвердившись и совершенно ясно показав, что он не позволит Хорнблауэру оказывать на себя какое-либо влияние, вовсе не отвергал, тем не менее, возможность получения из этого источника любой полезной для себя информации. Так же как и возможность прикончить одну бутылку портвейна и почать другую.
Так что, когда Хорнблауэр отправился спать, было уже довольно поздно. Чтобы не потревожить Барбару, он не стал зажигать свет. Он старался двигаться по комнате как можно тише. Взгляды, которые он бросал сквозь темноту в направлении накрытой москитной сеткой другой кровати (морские порядки лишь в незначительной степени допускали существование жен, и двуспальные кровати не попали в число таких допущений) ни о чем не говорили ему, и это его радовало. Если Барбара проснется, избежать расспросов о деле Хаднатта вряд ли удастся.
Такого случая не представилось и на утро, так его срочно позвали в гардеробную, где он облачился в лучший свой мундир с лентой и звездой и поспешил на церемонию передачи командования. Как офицер, сдающий пост, он первым прибыл на «Клоринду» и расположился на квартердеке по правому борту, за ним выстроился его штаб. Капитан сэр Томас Фелл встретил его, а затем озаботился приемом других капитанов по мере их прибытия на борт. На полуюте оркестр морской пехоты (без Хаднатта), играл лучшие произведения из своего репертуара, дудки боцманских помощников свистели без перерыва, знаменуя постоянное прибытие новых гостей, солнце палило так, словно это был всего лишь обычный день. Затем наступила тишина, напряженная из-за своей драматичности. И вот оркестр снова разразился маршем, раздалась барабанная дробь и фанфары, и появился Рэнсом со своим штабом. Они расположились на противоположной стороне палубы. Фелл выступил вперед и подошел к Хорнблауэру, вскинув руку к полям шляпы.
- Команда в сборе, милорд.
- Спасибо, сэр Томас. – Спендлов вложил в руку Хорнблауэру документ. Хорнблауэр выступил вперед. – Приказ лордов комиссионеров для исполнения службой Первого Лорда мне, Горацио Хорнблауэру, рыцарю Большого креста Выскочтимого ордена Бани, контр-адмиралу Красной эскадры…
Он с трудом удерживался от дрожи в голосе, заставляя себя сохранять при чтении строгий и деловой тон. Он свернул бумагу и отдал свой последний приказ:
- Сэр Томас, будьте любезны спустить мой флаг.
- Есть, милорд.
Первые из тринадцати выстрелов салюта прогремели, когда красный вымпел медленно пополз вниз с топа бизани. Долгий, долгий спуск, шестьдесят секунд для тринадцати выстрелов; и когда флаг был спущен, Хорнблауэр стал беднее на сорок девять фунтов, три шиллинга и семь пенсов причитающихся ему ежемесячно как жалованье командующего. Секунду спустя вперед вышел Рэнсом с бумагой в руке, чтобы зачитать приказ лордов комиссионеров, данный ему, Генри Рэнсому, члену Высокочтимого ордена Бани, контр-адмиралу Синего флага.
- Поднять мой флаг, сэр Томас.
- Есть, сэр.
Голубой вымпел заскользил к верхушке бизань-мачты. Пока он не достиг топа, корабль был погружен в молчание, но затем бриз развернул вымпел, и тогда загремел салют и заиграла музыка. Когда отзвучал последний залп, Рэнсом стал законным главнокомандующим кораблей и судов Его величества в вест-индских водах. Снова взревела музыка, и посреди этого Хорнблауэр вышел вперед и приподнял шляпу, приветствуя нового главнокомандующего.
- Разрешите покинуть корабль, сэр?
- Разрешение дано.
Барабанная дробь, звуки рожков, дудок, и вот он спускается с борта корабля. Он мог бы расчувствоваться, ощутить уколы сожаления, однако его ждало то, что мгновенно отвлекло его внимание.
- Милорд, - произнес Спендлов, сидевший рядом с ним на кормовой банке.
- Ну?
- Этот заключенный, Хаднатт, музыкант…
- Что с ним?
- Он сбежал, милорд. Проделал дыру вчера ночью.
Это решало судьбу Хаднатта со всей предопределенностью. Ничто не сможет спасти его. Он все равно, что умер, пожалуй, даже хуже, чем умер. На Ямайке ни один дезертир, ни один беглец не смог избежать поимки. Это был остров, и остров не слишком большой. И еще, здесь была установлена плата в десять фунтов стерлингов тому, кто даст сведения, поспособствовавшие поимке дезертира, а на Ямайке, более даже, чем в Англии, десять фунтов являлись богатством. Годовой заработок ремесленника, деньги большие, чем любой раб может надеяться увидеть за всю свою жизнь. У беглеца не было шансов: его белое лицо, не говоря о мундире, привлекут к нему внимание, в какой бы части острова он не появился, а установленная плата послужит гарантией того, что его выдадут. Хаднатт обречен на поимку. Обречен и на дальнейшее. Это послужит дополнительным обвинением на заседании военного трибунала. Взлом тюрьмы. Побег