Столь трудную задачу эту Канарису пришлось решать уже с первого дня службы. Только у себя он мог держать собак. В кабинетах других высших бонз ему приходилось самому «вертеть хвостом». Всего несколько часов пребывал в своей должности новый начальник абвера, как ему приказано было явиться в здание Прусской государственной оперы на Унтер-ден-Линден. Но вовсе не для того, чтобы усладить свой слух новой музыкальной постановкой.
Накануне, 1 января 1935 года, на стол Гитлера легли сообщения о серьезных раздорах между рейхсвером и партией. Фюрер приказал собрать в здании оперы «все руководство партии, государства и вермахта».
«Спустя 24 часа, — расточал восторги журналист «Фелькишер беобахтер», — в Берлин изо всех уголков Германии съехалось руководство рейха, и были приняты все меры, необходимые для проведения столь важного и торжественного события».
Словом, когда Канарис явился в театр, ложи и партер были полны. Здесь собрались все мало-мальски известные военные, чиновники и партийные функционеры. Начальник абвера уселся в третьем ряду партера — рядом с адъютантом Гитлера майором Фридрихом Хоссбахом.
Вскоре появился фюрер. Его встречали бурными возгласами: «Зиг хайль!» Собрание открыл Рудольф Гесс, «заместитель фюрера». Потом несколько слов сказал Геринг, как бы принимавший гостей у себя. Наконец, начал говорить Гитлер. Речь его длилась полтора часа. Слушатели позднее с трудом могли вспомнить, о чем же все-таки говорил фюрер, однако выступал он так проникновенно, что в памяти военных запечатлелось одно: национально мыслящий государственный деятель выказал огромное желание примирить все политические силы страны.
Гитлер опроверг «слухи» о раздорах между НСДАП и рейхсвером и заявил, что Новая Германия будет покоиться на двух столпах — партии и вермахте. Это его «непоколебимая воля». С «нашим вермахтом» (а в будущем он еще усилится) Германия добьется уважения во всем мире и обеспечит свою национальную безопасность. «Сегодня, — добавил Гитлер, намеренно намекая на критиков внутри партии, — я счастлив, что в 1933 году вермахт не переметнулся немедленно на мою сторону, ведь суть армии послушание и консерватизм, и если бы вермахт тогда так легко нарушил данную им клятву, то я бы и теперь опасался, что он в любой момент может изменить мне».
Выступление Гитлера произвело столь сильное впечатление на военных, что некоторые решили даже, что фюрер фактически реабилитировал генералов Шлейхера и Бредова, убитых 30 июня 1934 года. Наверняка Гитлер убежден, что их расстреляли по ошибке, поэтому имена обоих офицеров следует занести на доски почета их родных полков, думали они.
Пышная постановка окончилась представлением оперы Вагнера «Тангейзер».
Канарис был глубоко потрясен искусством Гитлера-оратора. Впрочем, не он один. Все вокруг были охвачены неистовым восторгом. Даже старый ворчун Фрич и тот убедился, что Гитлер сделал выбор в пользу вермахта. В среде высших военных нарождается культ Гитлера, к нему начинают относиться как к новому монарху.
13 января Бломберг предложил вождю СС встретиться, чтобы в приятной обстановке, за пивом, «по-товарищески сплотиться», как писала «Фелькишер беобахтер». Попал на эту вечеринку и Канарис. Здесь он впервые увидел главнокомандующего «другой немецкой армией», с которой предстояло как-то уживаться военным, — Гиммлера.
Бломберг предложил ему прочитать доклад о задачах СС. Гиммлер сформулировал их обтекаемо, но все же присутствующие поняли: охранные отряды становятся опасной, могущественной силой. Организация СС превращалась в «государство в государстве». Люди Гиммлера просачивались всюду: их можно было встретить в партии и госаппарате, они жили во всех городах страны. Бывшие телохранители Гитлера все очевиднее становились новой — нетерпимой, надменной — властью в стране.
Правда, пока еще империя «мертвоголовых» (эсэсовцы носили на рукавах черной униформы эмблему в виде черепа с перекрещенными костями) окончательно не сформировалась. В «тотальной системе» Гиммлера зияло множество дыр. Например, эсэсовцам не удалось до конца подчинить себе полицейский аппарат. Гиммлер, конечно, стремился создать особую централизованную имперскую полицию, независимую от административных властей и юстиции, но у него были могущественные противники.
Мы уже говорили, что Гиммлеру удалось взять под свой контроль все земельные полиции Германии. Однако в Пруссии пришлось считаться с тамошним премьер-министром Герингом (номинально он остался главой гестапо, и Гиммлеру пришлось именовать себя «заместителем начальника и инспектором»). На общегерманском уровне с ним также соперничал функционер НСДАП Вильгельм Фрик, который сам пытался подмять под себя полицейский аппарат страны и передать управление им своему ставленнику, группенфюреру С С Курту Далюге.
В министерстве рейхсвера знали, какие интриги плетутся вокруг имперской полиции. Погруженный в борьбу с Фриком и властными структурами, стоящими за ним (с 1933 года Фрик был министром внутренних дел Германии), Гиммлер вовсе не горел желанием мериться силами еще и с рейхсвером. Этим и воспользовался Канарис, чтобы наладить отношения с вождем «черномундирников». Без замирения с ним абверу было пока не выжить. Итак, ближайшие цели: улучшить отношения между абвером и СС, заметно поколебленные в последние полгода; по возможности письменно определить компетенцию обоих ведомств и разграничить сферу их полномочий.
Гиммлер по-дружески приветливо отнесся к новому шефу абвера. Внешне Гиммлер ничуть не походил на человека, раболепно подчинявшегося фюреру, каким его часто представляют историки. Перед Канарисом стоял вежливый, по-своему, пожалуй, очаровательный человек, немного напоминавший школьного учителя. Среднего роста, крепкий, с одутловатым, отечным лицом, маленьким подбородком, он казался довольно мягким. Однако серо-голубые глаза, живо поглядывавшие из-за стекол пенсне, выдавали огромную силу воли, жесткость в решениях и поступках.
В школьные учителя Гиммлер все-таки не годился: малообразованный, он с ранних лет участвовал в деятельности полузаконных группировок, поднаторел в междоусобных интригах. Эта борьба занимала все его внимание, сужала кругозор. Он, например, совершенно не знал, да и не интересовался, как живут люди за границей.
Впрочем, Гиммлер и Канарис быстро нашли общий язык. Лидер СС согласился с большинством предложений своего собеседника. Да, надо распределить сферы влияния абвера, гестапо, СД. Конечно, необходимо наладить сотрудничество, обмен информацией. Стоит регулярно проводить совместные совещания, консультации.
Самому Гиммлеру было любопытно взглянуть на Канариса, уже прослывшего человеком хитрым, знающим свое ремесло, а «шпионские страсти» рейхсфюрер СС любил.
Такими же «романтиками шпионажа» были и люди, его окружавшие. В XX веке, пожалуй, только в коммунистических странах Европы да в Германии Гитлера высшие власти страны всерьез верили, что судьбами народов и государств можно без труда манипулировать с помощью своих надежных агентов — разведчиков и шпионов. Столь же старательно эти «просвещенные тираны» боролись с разведками других стран, которые якобы в любую минуту готовы были сменить государственный строй во вверенных им державах. Гиммлер, например, был уверен в могуществе британских спецслужб и хотел поднять свою секретную службу на такой уровень, чтобы она могла сражаться с агентами Интеллид-женс сервис на равных.
Начало тому было уже положено: отныне в деловой корреспонденции СС его ближайшего помощника Гейдриха величали не иначе как «С». Гиммлер вычитал в каком-то детективе, что именно так звали руководителя Secret Intelligence Service его ближайшие сотрудники. А чем Гейдрих хуже?
Немудрено, что столь наивному в шпионских вопросах человеку, как Гиммлер, понравился капитан Канарис — этот «сущий лис среди медведей прусской военной иерархии». Тут надо заметить, что Гиммлер так никогда до конца и не преодолел свое почти суеверное благоговение перед «прирожденным разведчиком». Именно поэтому в 1943 году он будет требовать от гестапо, заподозрившего Канариса в нелояльности, прекратить всякую слежку за начальником абвера.
И все же, прежде чем заключать письменное соглашение между абвером и СС, рейхефюрер направил Канариса к своему первому помощнику, руководителю гестапо и шефу СД группенфюреру СС Рейнхарду Гейдриху. Канарис ждал этого. Более того, с тех пор как он вернулся в Берлин, он готовился к встрече со своим бывшим кадетом. Она обещала быть нелегкой. С одной стороны, его бывший ученик был умным, хитрым, очень честолюбивым человеком; судя по всему, он даже к Гитлеру относился довольно критически. С другой стороны, он — бессовестный манипулятор, интриган, умеющий добыть власть, яростный фанатик унификации. Он хотел прижать рейхсвер, чтобы никто не мешал ему создавать в стране тотальный полицейский режим.
И все же Канарис нашел подход к Гейдриху — благодаря случайной встрече в самом начале 1935 года. Как-то он прогуливался по Деллештрассе вместе с женой и вдруг заметил, что в его сторону направляется не кто иной, как сам шеф СД. Рядом с ним шла блондинка, толкавшая перед собой детскую коляску. Канарис изумился и воскликнул: «Боже мой! Да это же Гейдрих!» Тот приблизился и только теперь разглядел немолодую пару, стоявшую на его пути. По старой привычке Гейдрих щелкнул каблуками, отдал честь и спросил: «Господин капитан теперь здесь, в Берлине?» Мужчины пожали друг другу руки. Затем вспомнили о стоявшей рядом блондинке Лине Гейдрих, жене Рейнхарда. Ей тут же было сказано, что ее муж не видел своего учителя 12 лет.
Отношение гестаповцев к абверу прекрасно иллюстрирует тот факт, что только во время этой случайной встречи на Деллештрассе их руководитель узнал о том, кто же стал новым начальником абвера. Фрау Гейдрих вспоминала: «Мой муж обрадовался тому, что эту должность занял Канарис. В конце концов, они оба были на флоте, и это их связывало». Бывший юрисконсульт гестапо подтверждает, что после того как Канарис принял на себя руководство военной разведкой и контрразведкой, Гейдрих высказал желание улучшить отношения с абвером.