Итак, полковник Бек добился, чего хотел. Гарантии обеих держав получены. Теперь незачем соглашаться с Гитлером и договариваться о Данциге. Нет и речи об альянсе западных стран с Советским Союзом, хотя именно коалиция могла бы обуздать фашизм.
Такой ход событий привел Гитлера в бешенство. Он готов был на любой непредсказуемый поступок — и он его совершил.
По случайности Канарис зашел к Гитлеру с докладом (ему теперь нечасто приходилось это делать) как раз в тот момент, когда фюреру сообщили, что Англия предоставляет Польше свои гарантии. Фю-«рер оцепенел, а потом разразился самыми дикими ругательствами в адрес зарубежных политиков. Лицо его сделалось багровым. Он носился взад-вперед по кабинету, забыв уже об адмирале. Наконец воскликнул: «Ну, я заварю кашу!»
Таким Канарис еще не видел Гитлера. Тот совершенно не владел собой. Когда-то фюрер умел сохранять присутствие духа в самые напряженные минуты. Именно в этом, может быть, и состояла его сила: он никогда не терял голову и потому умел ошарашить своих врагов. Холодный расчет и интуиция были его верным оружием. Теперь же Канарис видел перед собой человека, ослепленного яростью.
Вернувшись в «дом на набережной», адмирал встретил Остера. Он немедленно повел его в свой кабинет и зашептал: «Я видел безумца!..»
Днем позже он снова видел фюрера в Вильгельмсхафене во время спуска на воду нового боевого корабля «Тирпиц». Гитлер все еще негодовал на британцев и поляков. Он причислил Польшу к ряду «государств-сателлитов, чья единственная задача в том, чтобы нападать на Германию», и советовал Варшаве поостеречься.
Через пару дней на стол Канариса легла бумага, из которой явствовало, что за «кашу» заваривал Гитлер. То была копия распоряжения по вермахту от 3 апреля: фактическое объявление войны Польше. «Сегодняшняя позиция Польши вынуждает готовиться к войне, чтобы в случае необходимости навсегда исключить угрозу с ее стороны» — таковы были слова фюрера.
Игра в войну, которую затеял Юзеф Бек, кончилась слишком скверно. Его «потешные» мобилизации и передислокации обманули не только друзей, но и врагов. Германия приготовилась к нападению. Уже известна была и дата наступления: 1 сентября 1939 года.
Между тем сообщения, стекавшиеся в абвер, свидетельствовали, что с каждым днем политические горизонты становятся все мрачнее. 6 апреля Великобритания и Польша подписали временный пакт о взаимопомощи, за которым должен последовать и длительный договор. 7 апреля армия Муссолини напала на крохотную Албанию. 13 апреля Англия и Франция гарантировали независимость Греции и Румынии. 17 апреля начались переговоры между западными державами и Советским Союзом, целью которых было подписание совместного пакта.
Еще было время для примирения, но диктатор решил сжечь все мосты. 28 апреля Гитлер выступал в рейхстаге. С трибуны его он объявил, что англогерманское морское соглашение от 1935 года, а также германо-польский договор о ненападении от 1934 года расторгнуты, поскольку Варшава заключила соглашение с Лондоном.
Канарис видел, что Гитлер намеренно ведет Германию к войне. После сцены, увиденной в рейхсканцелярии, он считал своим долгом сделать все, чтобы предотвратить страшную войну, которая неминуемо уничтожит Германию. И еще были шансы остановить катастрофу.
Гитлер не решился бы затеять мировую войну, если бы Франция и Англия пришли Польше на помощь, диктатор отступился бы — это явствовало из распоряжения от 3 апреля. Вейцзекер тоже говорил Канарису, что, по мнению фюрера, «если бы западные державы не бросили Польшу, то мы не смели бы взяться» за нее. В те дни Канарис неизменно старался подчеркнуть воинственность и решимость Чемберлена. В его отчетах Британия была, пожалуй, агрессивнее, чем на деле.
Конечно, Канариса трудно назвать почитателем Британии. Он слишком хорошо помнил и гибель своего родного корабля «Дрезден», и послевоенную расправу англичан с германским военным флотом, и происки их разведки в 20-е годы, мешавшие тайно оснащать армию. Он не разделял всеобщего восхищения Secret Intelligence Service (SIS). Как-то он сказал Пикенброку: военная разведка Англии «существенно хуже, чем Франции, России, Японии, Италии или Польши».
И тем не менее весной 1939 года он все-таки надеялся на англичан. Имперская пропаганда уже вовсю твердила, что евреи и плутократы ослабили Великобританию и более не найдется людей, способных бросить вызов Новой Германии. Уже Риббентроп втолковывал Вейцзекеру, что «так называемая блокада», которую англичане готовы объявить, — «пустой пропагандистский ход. Ни один английский солдат не возьмется за оружие, если наша армия уничтожит сейчас Польшу».
А Канарис все еще надеялся на англичан. В своем «Отчете о внешнеполитических событиях в Европе», подготовленном для руководителей вермахта, он утверждал, что британскую решимость никак нельзя недооценивать. Он вновь и вновь докладывает начальнику штаба верховного главнокомандования, что «Англия всеми средствами будет бороться с нами, если мы выступим против Польши, и дело дойдет до кровопролития».
Однако его робкие предостережения не могли убедить руководителей вермахта, не могли сдержать необузданный нрав фюрера. Ему мало было триумфа в Судетах, молниеносной капитуляции Праги, похода на Мемель. Он мечтал о настоящей войне.
Начальники вермахта тоже недовольны абвером. Сводки, которые готовят в этой службе, опять противоречат официальной линии. Кейтеля многое раздражает и в самом Канарисе. Другой человек на месте адмирала давно бы хлопнул дверью, подал в отставку. Патциг еще в 1937 году советовал ему это сделать. Канарис же все топчется, путается под ногами…
О чем он думает? Что удерживает его на посту? Конечно, власть. Добровольно он не променяет свое нынешнее положение на жалкую участь пенсионера, обреченного изо дня в день сидеть возле нелюбимой жены и детей. И он всеми силами старается удержаться на гребне волны.
Впрочем, были и другие причины. Да, он осуждал воинственность нацистов, и все же ему, консерватору до мозга костей, во многом нравится государство, созданное ими. Даже его отношение к внешнеполитическим акциям Гитлера двойственно. Например, грядущую войну с Польшей он хотел бы предотвратить вовсе не потому, что его заботит участь поляков. Нет, он хотел бы сохранить потенциал Германии.
В начале мая Канарис вызвал к себе двух руководителей отделов — Пикенброка (абвер-I) и Лахоузена (абвер-II) — и отдал им первые приказы, касающиеся операции «Вайс» — такое кодовое название получила война с Польшей. Надо было разведать численность польских вооруженных сил, места их дислокации, оперативные планы польской армии.
Наблюдение вели агенты, жившие на территории Польши, а также летчики особой эскадрильи, которой командовал полковник Гюнтер Ровель. Его высотные самолеты-разведчики были предшественниками знаменитых американских U-2. Они расположились в окрестностях Будапешта и оттуда вылетали на разведку в район границы Польши с Моравией и Словакией (юг Польши в то время был плохо изучен немецкими военными).
Однако первые сообщения агентов были очень скудными: «Надежных известий о польских намерениях нет», — отмечал один из офицеров генштаба сухопутных войск за два с половиной месяца до начала войны.
Это уязвляло Канариса. Он досадовал, что ему не о чем докладывать штабным офицерам.
И тут польский генштаб, готовясь к войне, допустил просчет. Две трети армии было сконцентрировано в приграничных районах. Если бы большая часть Войска Польского расположилась в глубине страны, война приняла бы затяжной характер. Конечно, легко было понять цели польских генералов: им хотелось защитить главные промышленные районы, а те лежали слишком близко к границе. Наблюдая за такой дислокацией противника, руководство вермахта решило вложить все свои силы в первый удар, дабы сразу уничтожить сопротивление врага. Для молниеносного захвата остальной территории надо было уберечь коммуникации. Хотелось сохранить также и польские заводы, которые еще будут полезны рейху. Поэтому абвер-II начнет действовать накануне объявления войны. Его люди проберутся в Польшу и обезвредят заряды взрывчатки, заложенные поляками на своих важнейших объектах.
Прежде всего речь шла о мосте через Вислу в Диршау близ Данцига и перевале Яблунка в Бескидах, к югу от Кракова. По мосту проходили все пути, связывавшие Данциг и Восточную Пруссию с остальной Польшей. Перевал Яблунка, по которому тоже пролегали железнодорожные колеи, открывал путь из Восточной Германии и Южной Польши на Балканы.
Согласно плану Канариса, охрану на стратегически важных объектах надо было обезвредить как раз накануне начала военных действий. План выглядел довольно фантастично, но люди Лахоузена готовились его выполнить.
Еще одной задачей абвера-II была организация саботажа в тылу врага. Диверсанты должны были взрывать мосты и вокзалы, железнодорожные пути и стрелки. Численность групп росла с каждым днем и вскоре достигала уже 1300 человек.
Наконец, надо было поднять восстание на окраине Польши. Немцы вновь вспоминают о полковнике Мельнике и его оуновцах. Украинский военный штаб должен собрать легион (1300 офицеров и 12 тысяч солдат), который будет сражаться на стороне вермахта.
Канарис с восторгом слушал доклады Лахоузена. Солдаты, переодетые во вражескую форму; саперы в глубоком тылу; курьеры, идущие по горным тропам, — все выполняли его указания. Престарелый адмирал снова принялся играть в войну, как-то забыв, что руководит отнюдь не игрушечными солдатиками, а людьми из плоти и крови, которые должны убивать других людей.
Он спохватился лишь в конце июля, когда на пороге его кабинета возникла фигура в черном. Штандартенфюрер СС Хайнц Йост, глава разведки СД, привез приказ: Гитлер хотел бы, чтобы абвер помог «рейхсфюреру СС в проведении одной операции». Йост выложил, что ему нужно: 150 комплектов польского обмундирования, к ним оружие и солдатские книжки; далее, 364 человека — на короткое время их откомандируют в СД. Для какой цели? Нет, это секрет, он не вправе что-либо объснять.