Редер злился, топал ногами и… ничего не мог поделать. Понемногу он убеждался, что с этим простым — на первый взгляд — делом ему не справиться, если не произойдет чуда. Всякий след заводил в тупик. Пресловутую «клику мятежных генералов» обнаружить никак не удавалось. Хорошо бы, конечно, как следует потрясти этого «старого лиса» Канариса, но кто позволит?
Редер обратился за разрешением к доктору Кре-лю. Тот откровенно удивился и принялся успокаивать следователя. В репутации адмирала Канариса нельзя усомниться. Он искренне верен фюреру и государству. Подозревать его — преступление.
Но Редер настаивал, и в конце концов оба юриста пришли к соглашению: всякий раз перед разговором (но отнюдь не допросом!) с Канарисом Редер будет составлять список вопросов и показывать его Крелю. Тот, кстати, порой и сам присутствовал при беседах с адмиралом, всякий раз удивляясь, как резко тот стал сдавать.
Действительно, последние события надломили его. Адмирал словно впал в летаргию, он не способен был ни на какое решительное действие. Однако инстинкт самосохранения в нем еще не угас, и Канарис держался на беседах-допросах одной линии: он все отрицал. Нет, он не разрешал вести разведку на территории рейха. Нет, он никогда не позволял своим подчиненным роскошествовать. Как руководитель абвера, он всегда требовал от господина Донаньи и других офицеров строгих финансовых отчетов. Нет, Бонхеффер не был полноправным агентом. В абвере вообще нет церковной разведки.
Впрочем, такая позиция не красила Канариса. Арестованные товарищи не понимали его. Записки, тайно переданные ими, взывали о помощи — он оставался глух и нем.
Советник юстиции граф фон дер Гольц, когда-то помогавший Канарису защитить Фрича, просил адмирала о содействии — ведь Редер старается доказать виновность не столько конкретных людей, арестованных им, сколько всего ведомства, и прежде всего самого Канариса. В частности, от Донаньи пытаются получить улики против абвера, как такового, и его шефа.
Однако адмирал держался неприступно, хотя по его просьбе узникам и посылали записки, подбадривая их. Фрау фон Донаньи, которую в конце концов выпустили из тюрьмы, вспоминала: «Канарис уверял моего мужа, что сделал все возможное. Мой муж до последнего момента считал иначе».
В общем, адмирал своей бездеятельностью затягивал петлю на собственной шее, не говоря уж об арестованных. И пожалуй, участь и узников, и самого Канариса была бы решена еще тем летом, не вмешайся в это дело несколько решительных офицеров абвера.
Их лидерами стали подполковник Бентивеньи, который не мог больше спокойно смотреть, как изнывал под ударами судьбы его шеф, и еще один энергичный противник нацистского режима, штабс-интендант Георг Дуйстерберг, заместитель руководителя подотдела ZF.
Разговаривая с Редером, штабс-интендант скоро заметил, что тому нужны не столько признания всех этих мюллеров и бонхефферов, сколько голова адмирала Канариса. Дуйстерберг предупредил шефа, что военный судья перевирает все его слова и выделяет все худшее, что говорится об абвере. Канарис попросил Дуйстерберга подать письменный рапорт об этом, и штабс-интендант тут же согласился.
Об этом услышал Бентивеньи. Нужно нанести удар по Редеру, посоветовал он штабс-интенданту: рапорт надо подать не Канарису, а прямо в верховное главнокомандование. Дуйстерберг согласился и с этим. Он еще подбирал нужные формулировки, как в кабинете Редера разразился скандал, который был только на руку противникам судьи.
«Он потребовал изменить протокол вчерашнего допроса, который сам подписал, — докладывал Редер. — Я отказался менять что-либо в протоколе, уведомив, что он мог бы внести дополнения или изменения в новый протокол». Гизевиус не унимался, и тогда Редер, потеряв всякое терпение, заорал на него: если-де он будет и дальше упираться, то и его «сунут в камеру». Долго тянулась перепалка, пока, наконец, Гизевиус не согласился отвечать дальше. Он пояснил, что не помнит, из-за чего упрекал Канариса, подписал новый протокол и удалился. Редер немедля стал диктовать рапорт о том, что произошло.
Юриста не так легко было смутить жалобами. Это адмирал пытается дать мне последний бой, говорил он себе, и был не единственный, кто подозревал, что без Канариса «преступные делишки тут не делались». Так, Кейтель — на всякий случай — приказал судьям знакомить адмирала только с самыми общими сведениями о ходе следствия.
«Официально Канарис не считался обвиняемым, — вспоминал Крель, — поскольку веских оснований для подозрения не было, но к нему относились как к крайне подозрительному лицу».
Вице-адмирал Бюркнер чувствовал себя уже новым главой абвера, и наследство, которое он ждал, было незавидным. За эти недели абвер практически перестал работать. Все ждали, когда же придут арестовывать их шефа и что будет с их ведомством.
Теперь в ставку фюрера ездил только Бюркнер. И ему всякий раз приходилось выслушивать издевательские реплики фюрера.
Наконец, Бюркнер не выдержал и пожаловался Леману. Тот записал: «Бюркнер сказал мне, что из-за следствия работа абверовского центра практически парализована». Канарис, добавил вице-адмирал, «похоже, исчерпал свои силы». Леман принял эти слова близко к сердцу. И ему, человеку вообще-то осторожному и боязливому, пришла на ум одна дерзкая и в тоже время простая идея.
Леман посоветовался с Крелем, тот поразился: «Это было совершенно необычное предложение, ничто похожее никогда не встречалось в моей профессиональной практике, и это, строго говоря, шло вразрез с законом». Оба они тут же направились к президенту имперского военного суда, адмиралу Максу Бастиану, который рад был спасти Канариса. Ведь когда-то именно Бастиан благословил своего старшего помощника идти в разведку.
В конце июня Леман пригласил своих референтов, а также группенляйтера РСХА Гуппенкотена и высказал мнение, что Кейтелю пора прекратить следствие над абверовцами ввиду его бесперспективности. Нечего мешать людям работать в самое горячее время.
Тут надо сказать, что Леман выбрал весьма подходящий момент для своего высказывания. 10 июля 1943 года британские и американские войска высадились на Сицилии. Уже после первых боев стало ясно, что итальянцы скоро будут разгромлены. Тут позарез нужна помощь абвера. Кейтель выслушал соображения Лемана и согласился с ними, хотя и побаивался предстоящего разговора с Гиммлером по этому поводу.
Тут же Крель попросил у Редера предварительный отчет. «Из него выяснилось наличие за арестованными уголовно наказуемых деяний, — отметил Крель, — но политические обвинения оставались недоказанными».
Падение Муссолини, последовавшее 25 июля 1943 года, только ускорило реабилитацию Канариса. Уже на следующий день, вспоминал Редер, «пришло распоряжение, подписанное Кейтелем. Он благодарил президента имперского военного суда за проделанную работу и одновременно извещал, что ввиду сложившейся ситуации на итальянском театре военных действий от зарубежного отдела абвера требуется полное напряжение сил, поэтому следствие должно быть прекращено». Редер, как того требовал Кейтель, послушно закончил следствие. В обвинительном заключении говорилось, что Шмидхубер и Икрат виновны в валютных махинациях вкупе с злоупотреблением служебным положением; Донаньи обвинялся также в злоупотреблении полномочиями, валютных махинациях и подрыве оборонной мощи; Остер в соучастии в преступлениях, а Бонхеффер — в уклонении от воинской службы.
Сам Редер в порядке поощрения был переведен во Львов, где стал главным судьей IV воздушного флота.
А что же Гиммлер? Он тоже не хотел слышать никаких упреков в адрес Канариса. «Оставьте, наконец, старого человека в покое», — обратился он к Кейтелю. На первой странице предварительного отчета Редера будет написано: «Гиммлер отказался читать отчет, заявив, что не намерен возбуждать дело против Канариса…»
Так заявил человек, только что ставший новым министром внутренних дел Германии. Отметим, что на следующий день после своего назначения, 26 августа, Гиммлер совещался с Йоханнесом Попицем, бывшим министром финансов и противником нацистов, а также с Карлом Лангбеном, работавшим, кстати, и на Канариса. Оба деятеля Сопротивления попытались увлечь своими планами и нового министра.
Так что Канарису в очередной раз крупно повезло.
Правда, были и недовольные таким оборотом дела. Например, Шелленберг уже готовился включить абвер в состав своей огромной «империи спецслужб». Так что Кейтелю тоже приходилось держать ухо востро. И он приказал Канарису провести чистку в абвере и, в частности, сменить почти всех начальников отделов: Пикенброка, Лахоузена и так помогавшего ему в эти месяцы Бентивеньи. На своих местах остались лишь Бюркнер да Якобсен, недавно сменивший Остера.
Впрочем, всего через пять дней Бентивеньи вернулся на свой пост, так как его преемник попал в автокатастрофу и получил тяжелые ранения. Остальные тоже оказались не так плохи, как могло оказаться. В абвер-I пришел полковник Георг Хансен, бывший танкист, человек, не любивший нацистов. Нашел общий язык с Канарисом и полковник барон Вессель фон Фрейтаг-Лорингховен, ставший начальником абвера-II.
И СНОВА ИСПЫТАНИЯ
В конце апреля службы абвера постепенно начинают покидать «дом на набережной»; союзники уже вовсю наносят бомбовые удары по Берлину и по другим немецким городам, надо искать более безопасные места. Часть управления перебирается на юг Берлина, в «Майбах-II» (близ Цоссена), где Канарис расположился в доме, который прежде занимал Гальдер, начальник штаба сухопутных войск. Другие абверовцы заняли небольшие, хорошо замаскированные двухэтажные домики. Строения эти были связаны между собой подземным бункером.
Канарис не подозревал, что один из его подчиненных, подполковник Хайнц, спрятал в одном из бункеров «Майбаха-II» еще одну «бомбу». В 1942 году члены кружка Донаньи — Остера собрали все компрометирующие бумаги и упрятали их в сейф Прусского государственного банка. Хайнц самолично посчитал, что бумаги лучше перепрятать, привез их на двух автофурах в Майбах и засунул в какой-то брони