Однако фюрер избегал встречи со своими строптивыми генералами и даже заменил фон Рундштедта более покладистым генерал-фельдмаршалом фон Клюге. Но когда Роммель, бывший командир личного батальона охраны Гитлера, 15 июля телеграфировал фюреру о крахе своей группировки, известие печальным эхом отозвалось в сердцах высших военных чинов Германии. Надо было что-то срочно предпринять, чтобы спасти страну от гибели. Лидер немецкого Сопротивления, полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг решил действовать.
Канарис обратил внимание на этого человека в начале июля. К скучавшему адмиралу приехали его бывшие помощники, полковники Шрадер и Фрейтаг-Лорингховен. Они-то и намекнули о планах Штауффенберга. Канарис слушал их со смешанными чувствами. После падения Остера он потерял связь с немецким Сопротивлением. Для новых его лидеров поверженный адмирал был человеком слишком консервативным и нерешительным; к тому же теперь он не обладал никакой реальной властью. Однако он был рад, что старые друзья хоть не забывают его, держат в курсе событий.
Правда, сами они тоже знали не очень много. Штауффенберг, боясь провала, скрывал свои планы и от самих заговорщиков. Однако покушение на фюрера трудно подготовить одному, без чьей-либо помощи. Так что кое-кого ему все же приходилось вводить в курс дела.
Так, скажем, еще в ноябре 1943 года патруль тайной жандармерии обнаружил пакет с британской взрывчаткой, закопанный на территории лагеря главного командования сухопутных войск «Мауэр-вальд». Шрадер по поручению абвера провел следствие, но так и не выяснил, кто подложил пакет. Находку сдали в соответствующий отдел сухопутных войск. И вот в конце июня 1944 года о ней вспомнил Штауффенберг. Фрейтаг после роспуска абвера руководил тем самым отделом, он и передал взрывчатку Штауффенбергу. Бывшим начальникам абвера нетрудно было понять, для чего полковнику понадобился этот пакет. Переворот начнется с покушения на Гитлера.
Внутренний огонь сжигал Штауффенберга, тяжело искалеченного 37-летнего солдата — в африканской кампании он потерял правую руку и левый глаз. Видимо, он хотел отомстить тому, кого он считал виновным в своем увечье. Но в пламени этого мстительного пламени могли сгореть и другие заговорщики: слишком нетерпелив был их лидер.
Событие, произошедшее сразу по возвращении Канариса в Берлин, лишь укрепило его сомнения. Штауффенберг поддался на уговоры Лебера и решил привлечь к заговору коммунистов. Люди, знавшие о работе гестапо не понаслышке, остерегали его: всякие контакты с подпольщиками-коммунистами опасны, среди них полно гестаповских шпиков.
Тем не менее 22 июня Лебер и Рейхвейн встретились с тремя коммунистами из группы, которой руководил гамбургский функционер КПГ Бернхард Бестлейн. Заговорщики не догадывались, что один из коммунистов работает на гестапо. За свою неосторожность они поплатились. Во время следующей встречи с коммунистами, 4 июля, Рейхвейн был схвачен гестапо. Вскоре пришел черед и Лебера.
На взгляд Канариса, экспромт Штауффенберга и Лебера был верхом дилетантизма. Группа Бестлейна — один из последних осколков «Красной капеллы», ликвидированной в 1942 году абвером и гестапо. Тогда руководители этой группы тоже угодили в гестапо, но позже их выпустили на свободу, они стали наживкой: гестаповцы отслеживали их связи с другими противниками Гитлера. Ставить свою жизнь под угрозу, связываясь с неумехами-конспираторами? Нет уж, увольте!
Итак, в последние дни подготовка к перевороту протекала уже без участия адмирала. Чем занимался он в те дни? Вел жизнь тихого, скромного обывателя. День коротал на службе, вечер — у себя дома или в саду. Дома его ждали книги, разговоры с соседями и приятелями, любимые кулинарные хлопоты.
Он наконец-то прочно осел в своем особняке. Прежде, работая в абвере, он появлялся дома лишь от случая к случаю, предпочитая скучным четырем стенам беспрерывные поездки по свету. Теперь стал домоседом. Он снова берет уроки русского языка у своего приятеля Каульбарса и даже терпеливо выслушивает фортепьянные пассажи своего соседа, пианиста Хельмута Маурера. Когда-то Канарис устроил Маурера в абвер-III; теперь сектор, где он работал, стал частью PCX А, так что заодно адмирал узнавал и последние новости.
Впрочем, больше всего внимания Канарис уделял не людям, а своему любезному зверью. Он мог часами возиться со своими таксами. Мог, едва заслышав ржание, тут же бросить книгу и поспешить на конюшню — посмотреть, что поделывает Моль, его арабская кобылица.
Так, неспешно и размеренно катилась жизнь адмирала Канариса. Никаких перемен не предвещало и 20 июля. Однако в этот день в 12 часов 30 минут в ставке фюрера «Волчье логово» под Растенбургом (Восточная Пруссия) началось оперативное совещание. На него был приглашен и Штауффенберг. В его портфеле лежало взрывное устройство замедленного действия. Сунув портфель под стол, поближе к Гитлеру, Штауффенберг пробормотал какое-то извинение и покинул комнату.
В 12.50 прогремел взрыв. Тут же к Штауффенбергу и его адъютанту подкатил восьмицилиндровый «хорх». Оба сели в него и помчались на аэродром.
Согласно плану «Валькирия», теперь следовало привести в боевую готовность все сухопутные силы и — якобы спасая страну от гражданской войны — мигом занять все ключевые политические и полицейские учреждения рейха. Однако соратники Штауффенберга на Бендлерштрассе медлили. У генерал-лейтенанта Тиле, отвечавшего за связь с войсками, сдали нервы; он куда-то запропастился. Лишь в четвертом часу генерал Ольбрихт, начальник штаба Резервной армии, начал действовать. По телеграфу он принялся оповещать ведущих офицеров рейха о том, что Гитлер пал жертвой покушения, главнокомандующим вооруженными силами стал генерал-фельдмаршал Вицлебен, руководить страной отныне будет генерал-полковник Бек.
Ольбрихт уже знал, что покушение окончилось неудачей. Знал, что командующий Резервной армией отрекся от заговорщиков. И все же в эту трудную минуту, видя, что путч вот-вот провалится, он взял власть в свои руки. Не дожидаясь, пока вернется Штауффенберг, он послал своих ординарцев поднять по тревоге командование берлинского военного округа и подчиненные ему части — прежде всего караульный батальон «Великая Германия». Беспрерывно работали телеграфные аппараты и телефоны, оповещая военные округа.
Вся «порядочная Германия», как считал Йозеф Мюллер, поднималась на борьбу с преступным режимом, лишь адмирал Канарис ничего об этом не знал. В его календаре «20 июля 1944 года» — день как день, обычный четверг. Пополудни он ждал у себя — на Бетацайле, 14, — обычных своих компаньонов, барона Каульбарса и Маурера. Лишь в три часа дня, как вспомнил потом Маурер, раздался звонок Штауффенберга. «Фюрер мертв, — сказал он, — убит бомбой». Зная, что разговор наверняка прослушивает гестапо, Канарис позволил себе поинтересоваться: «Мертв? Бога ради, кто же это? Русские?»
Так, во всяком случае, рассказывал о данном эпизоде Маурер. Однако истинность разговора вызывает серьезные сомнения. В 15.00 Штауффенберг никак не мог позвонить Канарису — в то время он был в самолете и появился на Бендлерштрассе лишь после 16 часов. К тому же по возвращении в Берлин полковнику уже некогда было звонить разным посторонним наблюдателям вроде Канариса. Так что, скорее всего, Канарис узнал о происходящем лишь в начале шестого — от Зака, вырвавшегося к нему с Бендлерштрассе.
Судья генерального штаба Зак по службе был тесно связан с Ольбрихтом и Штауффенбергом. Однако в день заговора судья — за чашечкой кофе — спокойно отмечал день рождения госпожи Розенкранц, супруги одного из своих коллег. В четыре часа дня ему позвонил один из помощников Ольбрихта и вызвал на Бендлерштрассе. Облачившись в мундир, Зак вместе с Розенкранцем поспешил по указанному адресу. Узнав от Ольбрихта, насколько малы шансы на успех, всего через 15 минут судья покинул главное командование сухопутных войск, вернулся домой, переоделся в штатское и поехал на Бетацайле, к Канарису.
После первых же слов судьи адмиралу стало ясно, что путч обречен на провал. Гитлер жив, действовать заговорщики взялись слишком поздно, много времени потеряно зря… Зак, конечно, возражал, но пессимист Канарис твердо стоял на своем.
Наконец, его приятель уехал. Канарис, волнуясь, стал ходить по комнате. Маурер молча на него поглядывал. Внезапно Канарис остановился и спросил: «Куда мне ехать, в Айхе или на Бендлерштрассе?» Вопрос был риторическим. Канарис не раздумывал, что ему делать.
В начале седьмого он был уже на своем служебном месте, в Айхе. Его адъютант направил в ставку фюрера телеграмму с изъявлениями преданности: «адмирал для особых поручений» Вильгельм Канарис от имени своего штаба поздравлял Адольфа Гитлера с чудесным спасением.
Быстрота, с которой Канарис перешел на сторону Гитлера, удивляет. Чуть ли не первым из противников режима он посчитал дело проигранным. В начале седьмого, когда Канарис отступился, воинские части, потревоженные Ольбрихтом, только покидали казармы, чтобы занять важнейшие учреждения. В 18.30 караульный батальон «Великая Германия» оцепил правительственный квартал Берлина. В 20.00 командование Венского военного округа приказало арестовать вождей СС, СД и гестапо. Полк личной охраны Гитлера укрылся в казармах, вместо того чтобы сражаться с мятежниками, а господа из РСХА растерянно смотрели из окон, как по улицам столицы загадочно движутся воинские части.
Однако фаталист Канарис все равно не верил, что путчисты добьются успеха. Он тщательно просматривал все служебные материалы, уничтожая любые приметы нелояльности. Он знал, что вот-вот власти придут в себя и нанесут ответный удар.
«Хитрый лис» оказался прав. Поздней ночью на Бендлерштрассе верные фюреру офицеры расстреляли полковника Штауффенберга и его друзей, в том числе Ольбрихта и фон Хефтена. Заговор захлебнулся. СС и гестапо начали чистку. Немногие уцелеют после нее. С фанатичной одержимостью Гиммлер выполнял приказ Гитлера: «Расстреливайте любого заговорщика, кто бы он ни был».