Колчака. Вопреки расхожей легенде, Сергей Тимирев не был ни другом, ни подчиненным Колчака, а обычным знакомым по Балтийскому флоту – более того, вместе они никогда не служили (и, к стыду современных ханжей, контр-адмирал С.Н. Тимирев никогда не опускался до попытки как-то отомстить Колчаку и, как мы уже видели, в мемуарах имел мужество признать его достоинства как флотоводца).
Письмо сестры А.В. Колчака Е.В. Крыжановской брату
25 сентября 1912
[РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 58. Л. 90–91 об.]
К тому моменту отношения адмирала с женой были уже достаточно сложными. Хотя он по инерции обращается к ней в письмах «Милая, дорогая, обожаемая моя Сонечка», а иногда с юмором «Моя милая адмиральша», и охотно делится впечатлениями о службе и о войне, в ряде писем военных лет все же сквозит раздражение. В частности, он постоянно упрекает жену в беспечности и расточительности: «Ты не умеешь обращаться с деньгами»[36]; «Я не могу вверять тебе свои сбережения, как это мне ни неприятно, но твое полное непонимание и неумение обращаться с деньгами составляет мое несчастье»[37]; «Я утратил всякую веру и не могу доверить тебе свои деньги, как бы я сам этого не хотел. Прошу не обижаться, т. к. ты сама знаешь, что я прав. Я высылаю все, что получаю, и забочусь, чтобы что-нибудь оставалось, и требую, чтобы ты жила по средствам, и знаю, что большинство живет на меньшие средства и как это неприятно для тебя»[38]; «Не скрываю негодование, что ты не могла найти время за истечение 10 дней, чтобы сообщить мне о здоровье Славушки»[39]. Местами посмеивается над ее ревностью: «Прежде всего о “моих” (!!?) дамах, кои меня не доведут до добра (siс). Позволю спросить, кто эти дамы, да еще ведущие меня к чему-то недоброму?»[40] Местами и шутит (в хорошем настроении), а в целом – в меру оживленная, в меру ворчливая переписка супругов-ровесников, давно женатых и очень разных по характеру и интересам. В основном их связывали привычка и дети, прежде всего родившийся в 1910 году сын Ростислав («Славушок»). Дочери Татьяна и Маргарита умерли в младенческом возрасте от болезней. По воспоминаниям жены адмирала, после смерти первой дочки Татьяны, нежно любимой им, Колчак мрачно сказал: «Когда я сдохну, положите меня рядом с ней»[41]. Сама Софья Федоровна позднее вспоминала об их семейных отношениях так: «Мы шли рука об руку, хотя и не в ногу, т. к. люди мы были разные»[42].
Местами деловые, местами сердечные письма Колчака жене бледнеют перед трепетно-романтичными письмами к Анне Тимиревой, полными возвышенных излияний, из которых видно, что адмирал был по-настоящему влюблен. Тимирева совершенно покорила сердце темпераментного адмирала: при всей своей жесткости и порой жестокости Колчак был человеком сентиментальным. Он не развелся с женой, не бросил семью, но сложившаяся жизненная ситуация «треугольника» стала фактом в его жизни. Завязалась любовная переписка, частично опубликованная в наши дни. В письмах он делился с возлюбленной не только чувствами, но и служебными заботами, своими взглядами. Эта переписка добавляет важные штрихи к мировоззрению будущего Верховного правителя – штрихи, через которые рельефно проступает облик патриота и вместе с тем милитариста, рыцаря войны, презирающего демократию. Мы еще вернемся к ним. Впрочем, судя по всему, до 1918 года отношения Колчака с Тимиревой носили еще чисто платонический характер, и обращались они друг к другу в письмах на «Вы», да и встречались еще эпизодически.
Письмо С.Ф. Колчак А.В. Колчаку
Декабрь 1912
[РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 58. Л. 82–83]
Штрихи личности
То, что Александр Васильевич не был ангелом, видно и из переписки, и из цитированных выше отзывов его коллег и почитателей. Непривычно сегодня читать то, что он писал жене в начале войны: «Война для меня, ты знаешь, есть цель и смысл жизни»[43]. Хотя в то время подобные мистически окрашенные в духе средневекового рыцарства взгляды на войну еще были характерны для многих профессиональных военных. В другом письме он пишет: «Борьба Германии с Англией слилась с борьбой германизма со славянством. То, о чем я только мог мечтать, вдруг совершилось во всей натуральности»[44]. Местами ненависть к Германии и Австрии доходит до высшей степени: «Каждый народ верит, что он избран для наказания другого, потому и я верю, что немцам придет конец. Надо только, чтобы мы твердо решили довести дело до конца, искоренить проклятых немцев и стереть имя Австрии с лица земли вслед за Габсбургами, собачий сын которых (император Франц-Иосиф. – В. Х.) до сих пор не может околеть»[45]. В другом письме, описывая, как немцы стреляли по нашим морякам разрывными пулями, от которых тяжело умирали раненые, он мрачно добавляет: «Надо было видеть ужас пленных негодяев, когда им были показаны эти пули и сказано, что в случае находки у них они будут немедленно повешены. К сожалению, у пленных не было таких патронов, и пришлось их отправить в Ревель». И далее: «Подлый и отвратительный народ – он производит какое-то омерзительное впечатление гнусного скотства, вид пленных возбуждает только желание их повесить и ничего больше»[46]. «Я очень боюсь, что дело не доведут до конца. т. е. до разгрома проклятой Германии и основательного искоренения всей немецкой сволочи, начиная с Вильгельма и кончая двуногими прочими скотами, именуемыми немцами, австрийцами, болгарами и прочей мерзостью»[47].
Жестокий фанатик? Отнюдь. Мрачные тирады и увлекательные описания боев чередуются у него с подлинным юмором. К шедеврам такого юмора, легкого отношения к жизни можно отнести письмо к Анне Тимиревой из Севастополя 22 февраля 1917 года (буквально накануне революции): «Теперь я занялся новым делом: принимаю участие в бракосочетании дочери адмирала Фабрицкого вопреки церковным правилам, запрещающим это таинство в Великом посту. По этому случаю я с Веселкиным имел постоянный диспут с архиепископом Таврическим, епископом Севастопольским и ректором семинарии на тему о таинстве брака. После двух часов обсуждения этого вопроса я, опираясь на широкую эрудицию Веселкина в церковных вопросах, блестяще доказал, что брак, как таинство, с догматической и с канонической стороны может и должен быть совершен в любое время и что до проистекающих из него явлений церкви нет дела. Епископы, по-видимому, впали в панику, но разбить нас не могли и, когда я дошел до Оригена, – дали разрешение. Присутствуя на торжестве православия, я немного опасался, не буду ли предан анафеме, но все обошлось благополучно. К участию в совершении этого таинства я привлек еще адмирала Трубецкого и для вящего утверждения принял обязанности посаженного отца – полагаю, что теперь всякое сопротивление будет бесполезно»[48]. Кого-то такой юмор, возможно, покоробит. Но, в конце концов, соблюдение общепринятых церковных правил – вопрос степени и глубины личной веры, так что и здесь обличения и порицания можно оставить ханжам.
Одно из писем жене поясняет эту внешнюю противоречивость характера Колчака: «Я не люблю скуки и уныния и презираю моралистов тыла, нравоучающих о серьезности и важности переживаемого времени и несовместимости его с весельем. Для меня война – смысл и содержание жизни, и я ненавижу все то, что своим паскудным видом наводит уныние»[49].
Письмо А.В. Колчака А.В. Тимиревой
22 февраля 1917
[ГА РФ. Ф. Р-5844. Оп. 1. Д. 3а. Л. 2]
Отважный полярник и моряк, талантливый ученый и флотоводец, активно непоседливый, человек долга, харизматичный, властный, одновременно убежденный милитарист, беспощадный к врагам, иногда жестокий, притом человек широкой натуры, умевший веселиться и обладавший незаурядным чувством юмора – такой сложной, многосторонней натурой предстает нам Александр Васильевич Колчак со страниц своих писем и в воспоминаниях близко знавших его людей. Сложись иначе обстоятельства – и, вероятно, он утвердил бы русский флаг на Босфоре (в чем уверен был его друг М.И. Смирнов) и вошел бы в историю «только» как выдающийся флотоводец, полярник и ученый.
Но случилась революция… и в борьбе с ней, как ни парадоксально, как нельзя ярче раскрылись лучшие его качества.
Глава 2На перепутье
Февраль 1917 года и Колчак
Русская революция была порождена системным кризисом традиционных основ монархической государственности. Его истоки крылись в глубоких социальных сдвигах, вызванных освободительными реформами 1860-х годов, проведенными императором Александром II, и прежде всего отменой крепостного права и созданием демократической судебной системы, – реформами, вызванными к жизни, в свою очередь, объективно назревшими потребностями развития страны. За последующие полвека произошли кардинальные изменения структуры общества. Монархическая государственность, своим происхождением и традициями генетически связанная с дворянством, оказалась не вполне готова к этому.
В начале ХХ века экономика России переживала подъем и постепенно «догоняла» передовые страны Запада. Но глубокие социальные изменения: размывание сословий, упадок дворянства и нарастание экономической мощи предпринимательского класса (буржуазии) – требовали соответствующих изменений в политической и правовой системе. Поскольку эти изменения запаздывали, в этих сферах накапливались противоречия. В сложном комплексе социальных проблем главными были острый земельный вопрос и пережитки сословного строя. Эти вопросы были подняты первой русской революцией 1905 года, которую монархия сумела пережить благодаря реформам С.Ю. Витте и П.А. Столыпина. Самодержавный строй был умеренно ограничен парламентскими учреждениями и гражданскими свободами, сделан поворот к формированию массовой опоры монархии в лице крестьян-собственников, проведены серьезные реформы в рабочем вопросе, предприняты меры по повышению грамотности населения.