Очевидная нелепость этой бездоказательной версии состоит, во-первых, в том, что Февральские события начались внезапно, застав врасплох все политические партии, и это было вполне очевидным для их современников. Часть либералов во главе с лидером октябристов А.И. Гучковым действительно вынашивала до этого планы заговора и дворцового переворота, но события опередили их, да и сами эти планы больше были досужими интеллигентскими разговорами. Во-вторых, эти планы разделяли далеко не все либералы, многие из них (включая лидера кадетов П.Н. Милюкова) считали планы переворота во время войны опасной авантюрой. Что же касается генералов, единственным из них доказанным соучастником планов заговорщиков был занимавший скромную должность командира дивизии А.М. Крымов. Реакция генералитета на события была чисто ситуативной: после победы революции в Петрограде было очевидным, что подавить ее (учитывая 2-миллионное население мятежной столицы и 170-тысячный взбунтовавшийся вооруженный гарнизон запасных солдат) можно лишь сняв с фронта очень крупные массы войск, что грозило прорывом немцев и поражением в войне; к тому же, оставалась опасность и гражданской войны в тылу. Кроме того, главнокомандующие фронтами, убедившие императора Николая II отречься от престола, отнюдь не отказывали ему в повиновении (а, следовательно, не «изменяли присяге») – он сам обратился к ним за советом, и они честно высказали ему свое мнение, тем более что оставалась надежда сохранить монархию путем передачи престола другому лицу.
Вот как в действительности происходили события. Но сейчас иные договариваются до того, что Февральский переворот произошел «на деньги англичан», якобы желавших тем самым ослабить Россию и лишить ее плодов будущей победы в Первой мировой войне, хотя на деле в то время исход войны еще далеко не был ясен, и для Англии лишаться такого ценного союзника, как Россия, означало бы осложнить собственное положение и нести дополнительные затраты и жертвы (равно как немыслимо представить себе, чтобы тот же Черчилль задумал переворот в СССР где-нибудь в конце 1943 года). Наконец, отождествлять белых с Временным правительством нелепо хотя бы потому, что Белое движение как движение за сохранение российской государственности стало зарождаться именно при Временном правительстве и впервые проявило себя в форме Корниловского выступления, а последний глава этого правительства А.Ф. Керенский пользовался впоследствии всеобщей ненавистью белых как в годы Гражданской войны, так и в эмиграции.
Не будем разбирать эту версию более подробно – на это ушло бы много места и времени. Остановимся лишь на той ее части, что касается А.В. Колчака. В его отношении особо изощренные неосоветские пропагандисты вынесли «железный» вердикт: «предал царя, а потом изменил присяге Временному правительству» и вообще «в трудный момент удрал на Запад».
Между тем, Колчак был единственным из представителей высшего военного командования, кто в критические февральско-мартовские дни 1917 года не стал обращаться к императору с просьбой об отречении. Такую просьбу, по инициативе начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В. Алексеева, высказали тогда – устно либо телеграфно – сам Алексеев, главнокомандующие всеми пятью фронтами действующей русской армии: генерал от инфантерии Н.В. Рузский (Северный фронт), генерал от инфантерии А.Е. Эверт (Западный фронт), генерал от кавалерии А.А. Брусилов (Юго-Западный фронт), генерал от инфантерии В.В. Сахаров (Румынский фронт) и генерал от кавалерии великий князь Николай Николаевич (Кавказский фронт), и по собственной инициативе – командующий Балтийским флотом вице-адмирал А.И. Непенин. Все, кроме одного: не послал телеграммы командующий Черноморским флотом вице-адмирал А.В. Колчак.
О событиях в Петрограде (захвате города революционерами и аресте царского правительства) он узнал 28 февраля, находясь в Батуме на совещании с главнокомандующим Кавказским фронтом великим князем Николаем Николаевичем, из телеграммы морского министра[52]. Вернувшись в Севастополь, он получил подтверждения по телеграфу от председателя Государственной думы и из Ставки Верховного главнокомандующего, после чего обратился к Черноморскому флоту и гарнизону Севастополя с приказом № 771, в котором писал: «Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной»[53]. Как-то необычно для «заговорщика», не правда ли?
Даже 2 марта, после извещения генерала М.В. Алексеева о телеграфном опросе главнокомандующих фронтами и выражении их мнения за отречение императора, Колчак, в отличие от своего друга и коллеги – командующего Балтийским флотом вице-адмирала А.И. Непенина, решившегося послать такую же телеграмму от своего имени, ничего предпринимать не стал, заняв выжидательную позицию[54]. Лишь после получения официальных известий об отречении Николая II (а затем и его брата, великого князя Михаила Александровича) и передаче власти Временному правительству Колчак вместе с флотом присягнул этому правительству. Характерно, что в приветственной телеграмме правительству он ни слова не говорил о революции, как тогда стало модно, а лишь официально приветствовал новое правительство, выражая надежду, что оно доведет войну до победного конца[55].
Показательно, что современный исследователь истории отречения и судьбы царской семьи П.В. Мультатули в конце концов признал, что о какой-либо причастности Колчака к планированию переворота и участии в нем никаких документов нет[56].
Таким образом, «версия» об участии Колчака в заговоре и свержении царя рассыпается в прах. При этом, повторимся, двойное отречение Николая II и Михаила Александровича (первого – в пользу второго, а второго – до грядущего созыва Учредительного собрания) поставило в тупик даже искренних монархистов, ибо кого они в таком случае должны были защищать? В этой ситуации Временное правительство оставалось формально единственной законной властью, поскольку его состав утвердил одновременно с отречением Николай II (еще предполагая, что оно будет действовать при его брате в качестве императора). Поэтому правительству присягнула вся армия и вся страна, а не один Колчак.
Приказ командующего Черноморским флотом вице-адмирала А.В. Колчака о соблюдении спокойствия на флоте в связи с революционными событиями в Петрограде
2 марта 1917
[РГАВМФ. Ф. Р-342. Оп. 1. Д. 3. Л. 311]
Другой вопрос, каких политических взглядов придерживался будущий Верховный правитель? Был ли он монархистом, «либералом-февралистом» или кем-то еще? В своих показаниях следственной комиссии на допросе в Иркутске он вполне откровенно сказал, что до революции никакой политической деятельностью не занимался, как огромное большинство русских офицеров, воспитывавшихся на принципе «Армия вне политики», а монархию воспринимал как данность. Хотя и отмечал при этом свое отрицательное отношение к Распутину и к тому составу правительства, который существовал накануне революции, считая его неспособным довести войну до победы, и положительное отношение к Государственной думе, много способствовавшей, по его мнению, возрождению боевой мощи России после русско-японской войны, и лидеров которой он считал искренними патриотами[57].
Телеграмма командующего Черноморским флотом вице-адмирала А.В. Колчака начальнику Морского штаба Верховного главнокомандующего адмиралу А.И. Русину с запросом о переменах в системе управления государством
3 марта 1917
[РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1754. Л. 127]
Отчасти эти показания подтверждаются его письмами и воспоминаниями жены. При этом жена Колчака Софья Федоровна отмечала: «Александр Васильевич любил Государя»[58]. Вместе с тем, он иногда позволял себе критику правительства. Так, в письме жене от 25 сентября 1915 года он писал: «Министры у нас неважные, Дума и Совет также не вызывают восторга, внутренняя жизнь страны расстроена, и правительство бессильно наладить эту жизнь как следует – достаточно посмотреть на петроградские безобразия – экая мерзость»[59].
На допросе он отмечал, что «после свершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего»[60].
Разумеется, до революции Колчак, как и всякий военный человек, не имел никакого политического опыта. Дилетантизм в этой области ему так и не удалось до конца изжить. Уже незадолго до смерти, на допросе, он обнаружил перед следователями удивительную для человека его масштаба наивность в некоторых вопросах. Так, главной причиной первой русской революции 1905 года он искренне считал негодование народа по поводу проигранной войны с Японией, очевидно смешивая причину с поводом[61]. Точно так же и главную причину революции 1917 года он видел в неумении власти довести до победного конца войну. При этом он усматривал «корень зла» не в косности и отсталости политической системы, а в отдельных лицах. Политические проблемы он рассматривал преимущественно с профессиональной точки зрения военного человека. Подобные высказывания послужили впоследствии созданию расхожего образа Колчака как абсолютного романтика и идеалиста – образа, ставшего особенно популярным сегодня, после развенчания прежнего мрачного образа кровавого антинародного диктатора. Но реальный Колчак был значительно сложнее этих одномерных образов. Дальше мы увидим, что при всем своем дилетантизме в политических вопросах тесное знакомство с ними в 1917–1919 годах в сочетании с выдающимся интеллектом помогли ему не только выработать политическую позицию, но и научиться