В итоге почти случайная остановка в Омске приняла для адмирала совершенно непредвиденный оборот, а затем и радикально изменила всю его дальнейшую судьбу. Здесь, в Сибири, ему будет суждено и достичь вершины славы, и закончить свою жизнь. Во всяком случае, длившаяся полтора года полоса мучительных метаний, скитаний и неопределенности закончилась. До переворота оставалось две недели…
Глава 3Верховный правитель
Переворот 18 ноября 1918 года: почему не состоялась «демократическая альтернатива»?
Первое время адмирал жил в Омске прямо в железнодорожном вагоне, но вскоре перебрался в город. В дальнейшем он поселился в особняке купца Батюшкина на берегу Иртыша, где и жил вплоть до эвакуации города.
Омск, хотя и был уже тогда одним из крупнейших городов Сибири, но по российским меркам был достаточно провинциален и насчитывал до революции 130 тыс. жителей. (Для сравнения: в Петрограде накануне революции проживало 2 млн человек, в Москве – 1 млн 600 тыс., в Варшаве – 800 тыс., в Одессе и Киеве – по 600 тыс.[119]) Но, будучи важным железнодорожным узлом, к тому же расположенным в крае со значительной долей казачьего населения, сыгравшего активную роль в свержении советской власти, он притягивал многих беженцев из Европейской России после Октября.
Разговоры о необходимости диктатуры становились все настойчивее по мере военных поражений Директории: в сентябре 1918 года пали Казань и Симбирск, в октябре – Самара. 5 ноября с Колчаком встретился В.Н. Пепеляев, который сообщил ему, что «Национальный центр» обсуждал вопрос о нем как о кандидате в диктаторы, втором после генерала М.В. Алексеева. Адмирал заявил, что разделяет идею необходимости диктатуры, но дипломатично отдал первенство Алексееву, как бывшему Верховному главнокомандующему, и заметил, что готов даже в случае его смерти (о которой собеседники еще не знали, но которая уже произошла) подчиниться А.И. Деникину как его преемнику. В заключение Колчак веско сказал: «Но, если будет нужно, я готов принести эту жертву. Однако форсировать события не надо»[120]. Тем самым адмирал предупреждал об осторожности. Таким образом, он был осведомлен о планах заговорщиков и не возражал против предлагаемой ему роли. Конечно, конкретная дата переворота могла быть ему неизвестна – но и только.
В то же время очевидно, что в подготовке переворота он лично не участвовал, – это подтверждается всеми мемуаристами. В дни, предшествовавшие этому, Колчак отбыл в поездку на фронт для личного ознакомления с армией и ее командным составом. Из бесед с общественными, политическими и военными деятелями как в Омске, так и на фронте адмирал окончательно уяснил, что Директория не пользуется никаким авторитетом, особенно в армии.
Раздражение военных против Директории нарастало по мере усиления межпартийной распри в правительственном лагере. Незадолго до описываемых событий на банкете, устроенном Директорией в честь союзников, произошел скандал. Группа казачьих офицеров в нетрезвом виде потребовала от оркестра исполнения монархического гимна «Боже, Царя храни!». При этом чиновника министерства, не вставшего при исполнении царского гимна, обозвали «паршивым эсером».
В эти дни стало известно о победе стран Антанты над Германией и ее союзниками и окончании мировой войны 11 ноября 1918 года. Поездка была прервана, по воспоминаниям сопровождавшего Колчака английского полковника Джона Уорда, уведомлением о необходимости срочно вернуться в Омск. Источник уведомления Уорд не называет. Надо полагать, оно исходило от заговорщиков из Ставки. На обратном пути Колчак встретился с генералом В.Г. Болдыревым. На вопрос адмирала о положении в Омске Болдырев ответил легкомысленно: «Идет брожение среди казаков, в особенности говорят о каком-то перевороте, выступлении, но я этому не придаю серьезного значения»[121]. Вернулся Колчак в Омск вечером 17 ноября – всего за несколько часов до переворота.
В городе было неспокойно. К адмиралу в тот вечер заходили офицеры из Ставки и казачьих полков. Велись уже прямые разговоры о смене власти и о том, что он должен принять на себя роль диктатора. От предложений лично возглавить переворот Колчак уклонился. «У меня армии нет, я человек приезжий, – говорил он, – и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии»[122]. Все же он соблюдал осторожность.
Но, не объединившись формально с заговорщиками, Колчак и не выдал их, хотя к нему заходил в тот же вечер сам глава Директории Н.Д. Авксентьев. По своим взглядам он симпатизировал им, но считал необходимым соблюсти хотя бы видимость законности.
Ударную силу заговора составляли военные, в том числе чуть ли не все офицеры Ставки во главе с генерал-квартирмейстером (по-нынешнему – начальником оперативного отдела) Ставки полковником А.Д. Сыромятниковым. Наиболее активную роль играли казачьи офицеры. Политической «пружиной» заговора были упоминавшийся кадетский эмиссар В.Н. Пепеляев и близкий к правым кругам министр финансов Директории И.А. Михайлов. В их планы были вовлечены часть министров, видные деятели предпринимательского сообщества.
Об участии в организации переворота английской военной миссии, о чем утверждала советская пропаганда, никаких документов нет. В основном эти зыбкие утверждения базировались на голословных обвинениях со стороны их французских коллег, выдвинутых впоследствии, после краха Белого дела, когда большинство причастных к нему, в том числе и союзные представители, стали искать «виноватых» между собой. Тогда бывший глава британской военной миссии при правительстве Колчака генерал А. Нокс печатно обвинил представителей французской военной миссии во главе с генералом М. Жаненом в пустых амбициях и нерадивости, нанесших вред общему делу. После того, как адмирал отказал Жанену в командовании русскими войсками в Сибири (о чем будет сказано ниже), между ними сложились натянутые отношения, в отличие от его британского коллеги А. Нокса, добросовестно исполнявшего свои обязанности, что заставляло Жанена подозревать адмирала в «особых отношениях» с англичанами. В дальнейшем Жанен, как известно, санкционировал подчиненным ему чехам выдачу А.В. Колчака повстанцам в Иркутске, нарушив данные ранее гарантии безопасности, что вызвало возмущение не только среди белых, но и осуждение за рубежом. Пытаясь как-то оправдаться и, наоборот, переложить всю ответственность на англичан, Жанен в ответ обвинил Нокса и англичан в поддержке «реакционного и антидемократического» режима Колчака и в том, что они якобы и привели адмирала к власти. Так возникла эта версия, охотно подхваченная советской пропагандой. Но никаких фактов, подтверждающих это, нет – доказано лишь, что офицеры британской военной миссии были поставлены в известность о планах заговорщиков и гарантировали им свое невмешательство. Остальное – чистые домыслы, основанные на хороших отношениях Колчака с англичанами и на том, что в период его пребывания у власти офицеры английской миссии теснее других сотрудничали с ним и наиболее добросовестно помогали ему. Но это было уже после переворота, а не до него.
В этом отношении особенно эксплуатировалась фраза главы британской военной миссии генерала Альфреда Нокса, встречавшегося с Колчаком еще в Японии и после этой встречи доносившего своему начальству, что «нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке». В глазах советских пропагандистов это служило одним из аргументов в пользу версии о режиме Колчака как «ставленника Антанты». Все это грубое упрощение, как и прямая фальсификация факта, что якобы Колчак прибыл в Сибирь вместе с Ноксом (эта ложь попала даже в Большую советскую энциклопедию). На самом деле Нокс еще долго оставался во Владивостоке. Другое дело, что он по заданию своего правительства зондировал почву в русских военных и политических кругах на предмет выяснения перспектив и методов борьбы с большевиками; никакого отношения к перевороту в Омске, произошедшему через два месяца, это не имело.
Могут возразить: британская секретная служба всегда работала «чисто», не оставляя следов. Но среди офицеров британской миссии не было ни одного сотрудника спецслужб, более того, единственным специалистом по России был упомянутый генерал А. Нокс. Остальные совершенно не ориентировались во внутренних русских делах; их наивность доходила до уверенности, что в борьбе против Колчака, которого они считали мудрым политиком и «либералом», большевики «коварно объединились» не с кем-нибудь, а… с монархистами! (См. мемуары полковника Дж. Уорда[123].)
Что же, спросят, англичане были так слепы? Нет, просто Колчак, когда этого хотел, умел быть обаятельным и убедительным, особенно ему это было нетрудно с людьми, искренне ему симпатичными, а он всегда симпатизировал англичанам. Так что скорее не англичане его использовали, а наоборот, он их использовал.
Более того, документы раскрывают нам, что переворот А.В. Колчака стал полной неожиданностью для англичан, как и для других держав Антанты. По свидетельству английского историка П. Флеминга, первая реакция официального Лондона на известие о перевороте была близка к панике[124]. Бывший управляющий МИДом Директории и Колчака Ю.В. Ключников констатировал, что союзные державы были испуганы в первые дни после переворота, когда «после дождя приветствий, который был раньше, наступило молчание»[125]. Колчаковский генерал К.В. Сахаров вспоминал: на другой день после переворота глава британской военной миссии генерал А. Нокс «встретил меня очень взволнованно и сказал, что теперь будет плохо, что союзники могут даже прекратить помощь»