19 ноября 1918
[ГА РФ. Ф. Р-200. Оп. 1. Д. 306. Л. 1–2]
Сложнее было с чехами, но и здесь все обошлось. Чехословацкий Национальный совет во главе с Б. Павлу и В. Гирсой выступил с заявлением, в котором в сдержанной форме выражался протест против переворота, как «нарушающего начала законности». Но командир чехословацкого корпуса генерал-майор Ян Сыровы разослал по войскам телеграмму, в которой распорядился сохранять нейтралитет, отнеся события 18 ноября к внутренним российским делам, и запретил в войсках политическую пропаганду под угрозой военно-полевого суда.
Сам Колчак, в свою очередь, очень резко отреагировал на выступление чешских политиков, заявив им в лицо, что их мнение как иностранцев, к тому же бросивших фронт после окончания войны с Германией, для него неинтересно. А белогвардейская пресса напомнила чехам, что до капитуляции Германии и ее союзников они сами являлись нарушителями формальной законности, изменившими воинской присяге подданными Австро-Венгерской монархии[151].
Западные державы, как свидетельствуют донесения русских послов (и как отмечалось выше), в первые дни после получения известий о перевороте несколько насторожились. Правда, их представители в Сибири видели всю слабость демократической Директории и предпочитали лицезреть вместо нее твердую власть, но тревожили слухи о реакционно-монархических устремлениях организаторов переворота, усердно распространявшиеся эсерами.
Доля правды в этом была. Белые офицеры вообще в основной массе отличались монархическими симпатиями, и те из них, кто привел Колчака к власти, не составляли в этом отношении исключения; распевание царского гимна «Боже, Царя храни!» на офицерских застольях было почти традиционным. Но их предводители были более дальновидны и осторожны.
Благоприятная в целом реакция сибирского общества на переворот и последовавшие официальные выступления Верховного правителя, рассчитанные на международное общественное мнение и в обтекаемой форме заверявшие в отсутствии «реставрационных» намерений, успокоили союзников. Верховного правителя посетили руководители зарубежных миссий, поздравляли и выражали удовлетворение. Но при этом как истые представители западных демократий, они не забывали в дипломатичной форме выражать надежды своих правительств на восстановление в России в дальнейшем, после победы над большевиками, принципов демократии. Вот характерная выдержка из письма британского верховного комиссара в Сибири сэра Ч. Эллиота к А.В. Колчаку от 19 января 1919 года: «Ввиду того, что Ваше Высокопревосходительство приняли на себя верховную власть в Омске, Великобританское правительство желает выразить свое горячее сочувствие всем усилиям к установлению свободного русского государства на твердых основах общественного доверия» (выделено мной. – В. Х.)[152].
Аналогичным было послание представителя Франции Реньо. Эти отклики союзников не были обычными дипломатическими реверансами. Характерно в этом отношении признание полковника британской военной миссии Дж. Уорда: «Я, демократ, верящий в управление народа через народ, начал видеть в диктатуре единственную надежду на спасение остатков русской цивилизации»[153]. Столь велико было разочарование Запада в потенциале русских демократических партий.
Распространено мнение, будто бы именно диктатура и, в частности, колчаковский переворот 18 ноября 1918 года в Омске, свергнувший демократическую Директорию, во многом погубили «Белое дело», разрушив коалицию с демократическими партиями и тем самым «сузив» политическую опору белых. Увы, это не так. Как уже говорилось, Директория повторила на Востоке России в 1918 году «в миниатюре» печальный опыт Временного правительства России 1917 года, т. е. все той же «керенщины». Ее так же раздирали межпартийные противоречия между кадетами, эсерами, меньшевиками и другими, все более расходившимися между собой, так что от реальной коалиции к осени 1918 года осталась фикция. Слишком разными были их взгляды и цели: социалисты во главе с эсерами продолжали упрямо верить в лозунги «чистой демократии» и стремились проводить социалистические эксперименты (хоть и в гораздо более умеренном виде, чем большевики), кадеты же были убежденными противниками этих экспериментов и с учетом плачевного опыта Временного правительства Керенского пришли к выводу о преждевременности демократии в тогдашних российских реалиях и о диктатуре как единственном выходе из сложившейся ситуации. Переворот лишь завершил и «узаконил» распад этой непрочной коалиции, единственным связующим звеном которой была борьба с большевиками. Сами бывшие члены свергнутой Директории в своем заявлении признавали, что устранившие ее заговорщики, «немногочисленные, но сильные своей сплоченностью», победили «на фоне пассивного населения и обессиленных рядов демократии»[154]. Отсутствие сколько-нибудь серьезных массовых протестов против переворота лишний раз это подтверждает.
В целом, нельзя не согласиться с утверждением тогдашних сибирских кадетов, отказавшихся от фетишизации демократии и признавших: «Наиболее полезное и нужное для народа государственное и общественное устройство – то именно, которое соответствует данному, а не выдуманному уровню его общественного и культурного быта и политического развития (выделено мной. – В. Х.)… Примерка сшитой не по плечу и бестолковыми портными государственно-правовой одежды была русским народом испытана в 1917 году (т. е. при Временном правительстве. – В. Х.). Так или иначе, он эту одежду сбросил»[155].
Повторялся опыт Французской революции, где демократическую Директорию (само название которой так неудачно позаимствовали русские демократы в 1918 году) сверг в результате военного переворота 1799 года Наполеон. Демократическое движение в роли «третьей силы» российской Гражданской войны оказалось наиболее слабым и организационно аморфным, будучи свергнуто (и в дальнейшем раздавлено «красным террором») в масштабах всей России «левой» диктатурой большевиков, а затем на Востоке России – «правой» диктатурой белых. Так обычно и бывает в экстремальных исторических ситуациях. Это признавал и большевистский вождь В.И. Ленин, относившийся к белым как к серьезным противникам (известна его фраза: «Колчак и Деникин – единственные серьезные враги советской власти»), в отличие от третируемых им социалистических демократов.
При этом сохранилась коалиция с относительно немногочисленными, наиболее правыми группами социалистов – такими, как партия энесов (народных социалистов), правым крылом сибирских автономистов-областников во главе с Г.Н. Потаниным, а также совсем малочисленными, наиболее правыми группами партий эсеров («Воля народа» Б.В. Савинкова и В.Л. Бурцева) и меньшевиков («Единство», состоявшее из последователей Г.В. Плеханова). Эти группы отличало то, что, при общей демократической настроенности и умеренно критическом отношении к диктатуре и политике колчаковского правительства, они все же считали его «меньшим злом» по сравнению с большевиками и поэтому поддерживали его, хотя и подвергали критике, в том числе в своих печатных изданиях (а некоторые, как Савинков и Бурцев, и вовсе встали на позицию безоговорочной поддержки диктатуры). Стараниями кадетов эти, наиболее правые и конструктивные группы социалистов были объединены в т. н. Омский национальный блок под фактическим руководством кадетов и привлечены к сотрудничеству.
Белая власть побеждает
Открытые выступления против переворота со стороны защитников свергнутой демократии (прежде всего из рядов партии эсеров) были единичными и довольно быстро были подавлены. Эсеровские и социал-демократические (меньшевистские) газеты расценили переворот как реакционный, как «первую ступень восстановления монархии, первый шаг к полной и неприкрытой реставрации»[156], язвительно называли Колчака «Александром Четвертым»[157]. В «Заявлении членов Всероссийской Директории о государственном перевороте в Омске в ночь с 17 на 18 ноября 1918 г.», опубликованном высланными за границу бывшими членами Директории, говорилось: «Переворот совершен не населением, которое молчало, а кучкой людей, давно тесно спаянной, сговорившейся между собой и в тиши заговора подготовившей преступный план переворота… Это немногочисленные правокадетские и торгово-промышленные круги, в тесном контакте с монархическими офицерскими кружками и с частью бывшего Сибирского правительства… Немногочисленные, но сильные своей сплоченностью, на фоне пассивного населения и обессиленных рядов демократии, заговорщики избрали орудием переворота офицерские круги»[158].
Центрами сопротивления «слева» стали съезд членов Учредительного собрания в Екатеринбурге и «совет управляющих ведомствами» в Уфе. Съезд членов Учредительного собрания готовил возобновление деятельности этого разогнанного большевиками парламента к началу 1919 года. С ним в Екатеринбурге находилось и руководство партии эсеров во главе с Виктором Черновым – председателем Учредительного собрания.
Обращение съезда членов Учредительного собрания об организации сопротивления перевороту Колчака
18 ноября 1918
[ГА РФ. Ф. Р-176. Оп. 12. Д. 30. Л. 5]
Уже утром 19 ноября съезд на пленарном заседании принял воззвание «Ко всем народам России» с призывом к борьбе за устранение «кучки заговорщиков». В планах были формирование и посылка в Омск отряда войск. Но на призыв не откликнулись ни солдаты, ни рабочие, раньше предоставлявшие вооруженную дружину для охраны съезда. Колчак отдал приказ о роспуске съезда и об аресте его руководителей, включая самого Чернова.