[192]. Уже в конце июля 1917 года IX съезд кадетской партии высказался за жесткие меры по восстановлению порядка в стране и дисциплины в армии, за единовластие правительства и единоначалие в войсках, ограничение полномочий Советов и солдатских комитетов, а в случае их сопротивления – за роспуск и силовые меры подавления, предвосхищая по сути программу Л.Г. Корнилова.
Происходило понемногу отрезвление кадетов от типичного для старой русской интеллигенции преклонения перед народом. Кадетская пресса писала: «Более полустолетия русская интеллигенция воспевала народ в стихах и прозе как нечто бесконечно доброе, чистое, светлое, могучее… и вот лик этот понемногу начал проявляться… Это бесконечное варварство, дикость, злоба, беспощадность и бессмысленность… Жгут на кострах Толстого, Герцена, Достоевского, исчезают с лица земли культурные хозяйства… Господа интеллигенты-народники, покаемся всенародно – это наш грех… ибо и в Священном Писании сказано: не сотвори себе кумира… Пора понять, что народу нужно просвещение, нужна дисциплина, нужно руководство честное, твердое, а… не потворство его страстям»[193].
Кадеты среди первых поняли всю опасность большевизма. Если еще в апреле 1917 году П.Н. Милюков и центральный кадетский орган газета «Речь» благодушно приветствовали вернувшегося из эмиграции В.И. Ленина как «главу одной из крупнейших и уважаемых политических партий», то всего два месяца спустя кадетская пресса уже называла большевиков «наглыми хамами», «социал-хулиганами», «низменными демагогами», «кучкой авантюристов» и призывала применить к ним «настоящий уголовный суд»[194]. Не случайно после Октября кадетская партия первой попала под удар и специальным декретом Совнаркома от 28 ноября 1917 года была объявлена партией «врагов народа» [195].
Между прочим, сравнивая российских социалистов (в том числе и демократических – эсеров, меньшевиков) с западными, те же кадеты подмечали, что на Западе социалистические партии росли и развивались в легальных условиях парламентаризма и профсоюзов, поэтому «вопросы государства, права, чувство законности были им не чужды», тогда как в России «социализм родился и вырос в интеллигентском подполье. Власть гнала его нещадно». Поэтому он «развивался с душой привычного бунтовщика», лишенный «опыта государственной и общественной работы», ненависть к царскому правительству «заслоняла для него Русское государство», вследствие чего патриотизм чужд русскому социалисту, так как «он – гражданин мира и занят осчастливить все человечество»[196].
Именно поэтому либералы, дискредитировавшие себя во Временном правительстве, сами пришли к мысли о передаче власти военным. Уже в июне 1917 года лидер кадетов П.Н. Милюков негласно вел через Союз офицеров армии и флота первые зондирующие переговоры с А.В. Колчаком (только что ушедшим с Черноморского флота) на эту тему[197]. После отъезда Колчака в загранкомандировку на роль диктатора намечают Л.Г. Корнилова.
Впервые в это время проявилась и такая черта, характерная для кадетов во всю последующую эпоху Гражданской войны, как ставка на офицерство, «ныне попранное и оплеванное» социалистами[198]. А позднее, в процессе формирования антибольшевистских армий они выступали за безоговорочное изгнание политики из армии, разложившей ее в 1917 году, цитируя в этой связи классика французской либеральной политической мысли Альфонса де Ламартина: «Армия, которая рассуждает, подобна руке, которая стала бы думать»[199].
Огромное разочарование вызвал у кадетов не столько даже предвиденный ими крах Временного правительства, сколько разгон большевиками Учредительного собрания в январе 1918 года, оказавшегося неспособным защитить себя и привлечь на свою сторону сколько-нибудь серьезное массовое сопротивление. В феврале 1918 года кадетский ЦК выносит резолюцию: «1. …Учредительное собрание… не было в состоянии осуществить принадлежавших ему функций и тем выполнить задачу восстановления в России порядка, и потому возобновление его деятельности должно быть сочтено нецелесообразным и ненужным… (здесь и далее выделено мной. – В. Х.) 2. Становится неотложно необходимым установление в той или иной мере сильной единоличной власти. 3. Только после установления нормальных условий жизни власть эта созовет свободно избранное Учредительное собрание»[200]. Как сформулировал в те дни видный кадетский лидер В.А. Жардецкий: «Может быть, государство Русское ближайших столетий будет весьма далеким от тех широких надежд, в которых мерещилось нам его будущее в марте 1917 года. Но это несравненно лучше, нежели если оно умрет совершенно. И мы можем спасти Россию только при условии, если поймем, что нам не по пути с ее врагами, с ее мстительными пасынками – социалистами. Пусть они – потомки Иуды Искариота – идут презренным путем своего духовного предка»[201]. Здесь знаменательно не столько даже враждебное отношение ко всем уже социалистам (а не только к большевикам), сколько готовность отказаться от излюбленной кадетами парламентской демократии для России на долгой период, возможно, столетия. Сами кадеты признавали по этому поводу: «Это признание – величайшая скорбь для партии… упорно отстаивающей принципы либерализма и парламентаризма», но это – «неотвратимое требование момента»[202]. Как писал виднейший сибирский кадет профессор Н.В. Устрялов, «великими разочарованиями заплатила партия за предметные политические уроки, преподанные ей, как и всей русской интеллигенции, жизнью»[203]. По этому поводу правая пресса ядовито писала: «Господа кадеты после их шума, крика во всех четырех думах о вреде так называемых исключительных положений заявляют себя ярыми сторонниками таковых. Вылив в свое время целые ушата на дореволюционную власть за ее мероприятия по наблюдению за правильным ходом дел в земских, городских самоуправлениях, господа кадеты считают теперь правительственный контроль над самоуправлениями необходимым… Зная историю кадетской партии, не следует только удивляться, если под влиянием изменившегося политического ветра начнутся новые покаяния, извинения в смысле нетвердости, эластичности своих взглядов. Господствующая партия представляет собой удивительное сочетание Хлестакова со Смердяковым, иногда прямо-таки затруднительно определить, где начинается самообман и кончается обман»[204].
Краеугольным камнем расхождения между либералами и революционными демократами (социалистами) стало отношение к Февралю и его бесславным итогам, глубоко переосмысленное кадетами и оставшееся по-прежнему восторженным у эсеров и меньшевиков. За временный отказ от демократических лозунгов выступает на Южнорусской конференции кадетской партии (январь 1918 года) сам П.Н. Милюков, за отказ от идеи всеобщего избирательного права в условиях малограмотности и политической незрелости народа (по опыту выборов в Учредительное собрание, на которых победили эсеры) – другой видный кадетский лидер В.А. Маклаков[205]. Свою резолюцию о необходимости единоличной власти выносит торгово-промышленный съезд в Уфе в октябре 1918 года (уже незадолго до колчаковского переворота)[206].
На горьком опыте событий 1917 года кадеты приходят к выводу о необходимости «внепартийного» правительства: «Коалиция, построенная на сотрудничестве людей, остающихся в различной партийной зависимости, не может воплощать собою правительство. Это скорее конференция делегатов, уходящих каждые полчаса за кулисы, чтобы испросить инструкции от своих партийных комитетов… Дело партии работать над организацией общественного мнения и вести борьбу на этом просторном пути; но внутри правительства нет места ни партийной борьбе, ни партийной зависимости»[207].
Знаменательным с точки зрения «правения» кадетов, ранее отличавшихся традиционным для русских либералов равнодушием к вопросам религии, стал произошедший на IX партийном съезде в конце июля 1917 года поворот в сторону церкви. Если раньше партийная программа предусматривала отделение церкви от государства, то в новой ее редакции говорилось о православной церкви как об одном из государственных институтов публично-правового характера, помощь которому со стороны государства будет оказываться как господствующей в нем религии[208]. «Мост от интеллигента к крестьянину лежит через религию», – образно писала уже в период Гражданской войны кадетская пресса[209]. Довольно прозрачно кадеты пропагандировали и ту функцию церкви, которую еще Вольтер называл «уздой для народа»: «Церковь – фактор, организующий дух народа, делающий народ дисциплинированным, лишенным свойств зверя»[210].
Об изменении настроений либеральной интеллигенции красноречиво констатировалось в одной из сводок колчаковской военной разведки: «Прежние сторонники Михайловского и Чернышевского стали теперь последователями Достоевского и Владимира Соловьёва. Прежние космополиты стали националистами, атеисты стали православными, антимилитаристы – милитаристами»[211]