В. Х.), успел превратиться в своего рода государство в государстве»[250]. В июле 1919 года группа демократически настроенных членов Государственного экономического совещания (о котором речь еще пойдет) в докладной записке А.В. Колчаку указывала: «Деятельность центрального правительства не подчиняется какой-нибудь определенной программе. Она случайна и зависит часто от скрытых безответственных влияний… Разросшийся аппарат… не имеет живой связи со своими представителями на местах», что ведет к произволу «отдельных агентов власти». В записке отмечались «несогласованность действий между всеми ведомствами», вмешательство военных властей в сферу гражданского управления, вследствие чего «население начинает выражать сомнение в преимуществах власти Временного Российского правительства перед властью большевиков». Авторы записки подчеркивали, что перечисленное – не «проявление чьей-либо злой воли», а «следствие слабости власти и оторванности ее от населения»[251]. При этом государственные структуры формировались как всероссийские, для обслуживания всей страны. Многочисленные учреждения заполняли люди не всегда квалифицированные, порой попросту уклонявшиеся от фронта. Лишь осенью 1919 года, уже в обстановке военных поражений, госаппарат был сокращен почти на 40 % для высвобождения сил на фронт[252]. Но эта мера существенно запоздала.
Нельзя забывать и о том, что мутная волна революции вынесла на поверхность разнообразную «накипь», размножила типы политических хамелеонов. Не забуду рассказ моего деда об их соседе в Томске, офицере колчаковской контрразведки, ушедшем с отступающей колчаковской армией, которого дед четверть века спустя, уже после Великой Отечественной войны, неожиданно встретил (уже под другой фамилией) в качестве… председателя райисполкома! о таких красноречиво писала омская газета «Заря»: «Умеренные при монархии, многие из них после Февральского переворота сделались крайне левыми и приняли самое деятельное участие в развале фронта и разрушении государства… поспели перекраситься во все цвета радуги до крайнего интернационализма включительно», а теперь «эти господа вновь начали надевать на себя тогу государственности»[253]. Вечно актуальные строки…
Местами, впрочем, проводились в жизнь и реальные либеральные принципы. Так, органы Госконтроля, в соответствии с принципом разделения властей, были сделаны независимыми от правительства и несменяемыми. Закон о независимом государственном контроле был введен в действие с 1 июня 1919 года.
После колчаковского переворота партийный облик Российского правительства изменился с уклоном «вправо». Ранее кадетов в нем насчитывались единицы, но при Колчаке уже к лету 1919 года они составляли половину министров (7 из 15) – хотя, как уже говорилось, со вступлением в должность все министры формально объявляли о выходе из своих партий. Кадетами были 3 из 5 перечисленных выше наиболее влиятельных деятелей колчаковского правительства – В.Н. Пепеляев, Г.Г. Тельберг и Г.К. Гинс. Программные установки правительства А.В. Колчака (как и А.И. Деникина) разрабатывались при участии кадетских идеологов.
С другой стороны, поскольку колчаковское правительство приобрело во всех уголках белой России значение и авторитет Всероссийского, в нем возрос удельный вес «пришлых» министров, не бывших выходцами из Сибири. Если на момент переворота 18 ноября коренные сибиряки или люди, связанные с Сибирью длительной работой, составляли в правительстве 3/4, то уже к лету 1919 года их оставалось менее половины.
В эмиграции и в среде сочувствующих Белому движению современников распространено мнение, будто лишь барон П.Н. Врангель первым из белых вождей поставил вопрос о первоочередности (прежде возрождения «единой и неделимой» России) создать «хотя бы на клочке Русской земли» такие условия, которые показали бы народу лучший уровень жизни, чем при большевиках. Это не так, о чем свидетельствует хотя бы телеграмма А.В. Колчака британскому военному министру сэру Уинстону Черчиллю от 16 сентября 1919 года: «В случае, если бы борьба затянулась на предстоящую зиму, перед нами встанет, кроме военного дела, еще и другая трудная и важнейшая, по моему убеждению, задача – создать такие условия жизни в освобожденных уже частях России, которые удовлетворили бы острые экономические нужды населения и дали ему облегчение в переживаемых испытаниях»[254]. Показательно, что за полтора месяца до катастрофы на фронте, за которой последовало падение белой столицы, адмирал (видимо, окрыленный успехами А.И. Деникина на Юге) был не просто уверен в конечной победе, но полагал, что она может произойти до зимы, в ближайшие месяцы, и лишь на случай ее «затягивания» планировал перейти к крупным мероприятиям социально-экономического характера. Таким образом, в данном случае можно говорить лишь о запаздывании верных идей и решений, но не об их отсутствии. Недостаток политического опыта Колчаку отчасти компенсировали природный интеллект и здравый смысл. Он вполне освоил практичную линию поведения в таких вопросах, как, с одной стороны, методы диктатуры и беспощадность в борьбе с большевизмом в условиях Гражданской войны, с другой – осторожность в сочетании с твердостью в отношениях с союзниками, понимание необходимости демократических деклараций и завоевания симпатий широкой общественности, сочетание репрессий с пропагандой. Все это опровергает распространенное мнение о Колчаке, возникшее с легкой руки генерала барона А.П. Будберга, аттестовавшего адмирала в своем дневнике как «вспыльчивого идеалиста, полярного мечтателя и жизненного младенца» (при том, что самого Будберга иронически оценивали другие белые мемуаристы как желчного «диванного» критика, собирателя «слухов и сплетен»[255]). Другой вопрос, что в стремительно менявшихся условиях Гражданской войны полноценное формирование Белой идеи так и не было завершено, и большевикам по ряду причин удалось «переиграть» белых. Но в этом вина далеко не только одного Колчака.
Главным органом заграничного представительства белых было Русское политическое совещание в Париже, в которое входили бывший премьер-министр Временного правительства, кадет князь Г.Е. Львов (председатель), министр иностранных дел императорского правительства (сохранивший эту должность при белых правительствах, как координатор внешней политики) С.Д. Сазонов, один из лидеров кадетов В.А. Маклаков, лидер солидаризировавшейся с белыми правосоциалистической партии энесов Н.В. Чайковский и занявший сходную позицию бывший эсер Б.В. Савинков. Такой состав был призван обеспечить в глазах Запада видимость многопартийного демократического представительства. Русское политическое совещание вело активную работу на Западе, направленную на признание союзниками именно правительства А.В. Колчака в качестве всероссийского. Совещание функционировало до 19 июля 1919 года, когда князь Львов известил правительство Колчака, что в связи с подчинением всех белых правительств ему, означавшим их формальное объединение, «Политическое совещание в Париже прекращает деятельность»[256].
Другими органами зарубежного представительства были признававшие власть А.В. Колчака все русские посольства, военные миссии (деятельность последних объединял в Париже начальник объединенного военного представительства генерал от инфантерии Д.Г. Щербачёв, в прошлом главнокомандующий Румынским фронтом старой русской армии) и пресс-центры, главный из которых находился в том же Париже во главе с бывшим эсером В.Л. Бурцевым, блестящим журналистом, перешедшим на позиции активного сотрудничества с колчаковским режимом. Ни одно из русских посольств и военных миссий за рубежом не признало Октябрьского переворота и советской власти. Правда, своеобразие их статуса в годы Гражданской войны состояло в том, что после Октября Запад (вплоть до официального признания СССР в 1920–1930-е годы) не признавал никакого российского правительства, занимая в ходе Гражданской войны позицию наблюдателя.
Гражданскую власть на местах при Колчаке осуществляли назначавшиеся им и непосредственно подчиненные министру внутренних дел управляющие губерниями и областями (аналоги бывших царских губернаторов) и подчиненные им управляющие уездами (те и другие были переименованы вскоре после колчаковского переворота из губернских и уездных комиссаров, каковое название сохранялось при демократической власти летом и осенью 1918 года, а теперь было признано пережитком революции, особенно скомпрометированным при большевиках[257]). Выборную власть сохраняли с 1917 года атаманы казачьих войск, находившиеся в ранге губернаторов. Это, однако, не создавало особой помехи, поскольку казаки (за исключением упоминавшегося забайкальского атамана Г.М. Семёнова, да и то лишь на первом этапе) отличались высокой лояльностью в отношении белой власти и служили одной из основных ее опор. В прифронтовой полосе назначались подобные царским генерал-губернаторам (тоже существовавшим в приграничных регионах) главные начальники краев (таких краев было всего 3 – Уральский, Самаро-Уфимский и Южноуральский), которым подчинялись управляющие входившими в их состав губерний[258]. Впрочем, уже в апреле – мае 1919 года эта должность была упразднена[259], за счет чего в прифронтовой полосе была усилена власть военного командования.
При этом на местах продолжали действовать выборные органы самоуправления: в регионах – земства (распространенные на Сибирь при Временном правительстве) – губернские, уездные и волостные (последние были также учреждены в 1917 году), а в городах – городские думы и управы. Еще при Временном правительстве на местные выборы было распространено всеобщее избирательное право. В результате они почти целиком подпали под влияние социалистов, а в значительной степени в них проникли малограмотные люди. Получившие преобладание крестьяне рассматривали свое депутатство не как право участия в гражданском самоуправлении и в решении общественных дел, а как возможность приобретения разных льгот лично для себя (подобно многим современн