О том, что привлечь крестьян на свою сторону было вполне реально, показывают настроения крестьянства, порожденные советской политикой продразверстки. Как свидетельствуют приговоры волостных сходов, крестьяне Кашагачской волости Корум-Алтайского уезда постановили 2 мая 1919 года пожертвовать на армию 10 тыс. рублей и 20 лошадей[488]. Одна из апрельских сводок Особого отдела государственной охраны отмечала поворот крестьян Амурской области на сторону белых под влиянием бесчинств партизан[489]. И таких примеров масса. А задержки с окончательным решением земельного вопроса, политика компромисса показывают недооценку злободневности проблемы как военными лидерами белых, так и большинством их политических советников. Те и другие оставались в плену идеи земельной компенсации помещикам и формальных законодательных процедур. Верность принципам довлела над тактическими соображениями момента.
Резолюция Дальневосточного отдела Всероссийского крестьянского союза в поддержку адмирала А.В. Колчака
2 октября 1919
[РГИА ДВ. Ф. Р-720. Оп. 2. Д. 106. Л. 298–298 об.]
Характерно, что советская газета «Беднота» писала: «Советская власть умирает с голоду, а сибирские крестьяне и казаки жрут до отвалу, не дают нам ни крошки хлеба… Сибиряки крестьяне поголовно народ богатый, все деревенские кулаки… о казаках говорить не приходится – все казаки деревенские капиталисты еще богаче крестьян… Красные войска должны идти в Сибирь, отобрать у зажиревших крестьян и казаков хлеб по твердым ценам» [490].
В целом же можно согласиться со словами американского историка Р. Пайпса: «В Гражданской войне крестьянство держалось особняком, поносило обе воюющие стороны и мечтало, чтобы его оставили в покое»[491].
Подводя итоги, признаем очевидным, что идея компромисса между помещиками и крестьянами была безнадежно запоздалой, поскольку первые были уже «экспроприированы» большевиками. Одно дело – возврат промышленных и торговых предприятий или банков их хозяевам от государства (в конце концов, какая разница рабочему, на государство работать или на хозяина, главное, чтобы платили достойно и отношение было человеческим). И совсем другое дело, когда вопрос стоял о возврате земли старым владельцам – пусть даже частичном! – не от абстрактного государства, а от вполне конкретных новых владельцев – крестьян, составлявших большинство населения России. Ведь советский Декрет о земле 26 октября 1917 года хотя и конфисковал помещичьи земли в собственность государства, но большую часть их (за исключением образцовых имений, преобразованных в совхозы) передал в пользование крестьянам (до их ограбления и фактического прикрепления к колхозам «руки дошли» только в 1929–1933 годах).
Белые же в данном вопросе оказались заложниками идеи компромисса. И если в Сибири положение было проще (за отсутствием помещиков), то на Юге России крестьяне готовы были скорее предпочесть продразверстку возврату помещиков. Если вспомнить историю Франции, то вернувшиеся к власти через четверть века после революции Бурбоны удержались достаточно долго лишь потому, что не стали поднимать вопроса о возвращении земли дворянам (вместо этого им выплатили частичную денежную компенсацию за счет государства). К сожалению, белые вожди, будучи людьми военными (да и их политическое окружение – тоже), не до конца осознали, что в такой войне, как Гражданская, для победы над противником важно первым делом перетянуть на свою сторону народ, причем конкретными мерами, не дожидаясь удобных времен и созыва парламента. В отличие от них, большевики прекрасно понимали, что для привлечения народа на свою сторону одних обещаний – в которых они тоже не скупились и далеко превосходили своих противников – мало, необходимо подкреплять их какими-то крупными конкретными действиями популистского характера и делать это немедленно, не дожидаясь мира и других благоприятных обстоятельств.
Факт остается фактом: если поначалу большинство населения Сибири и Урала приветствовало колчаковский режим, то в дальнейшем его социальная база резко сузилась. Со стороны крестьянских масс поддержка сменилась преобладанием пассивности или даже сопротивлением (в виде дезертирства из армии и восстаний в тылу). И главная причина этого – вовсе не в произволе на местах и не в жестокости, как считали многие. Большевики были не менее, а то и более жестоки. Причина – в нерешенности насущнейшего земельного вопроса.
Рабочий вопрос
В рабочем вопросе были сохранены данный большевиками 8-часовой рабочий день и расширенные права профсоюзов (хотя официально закон о рабочем дне так и не был принят, оплата сверхурочных работ производилась исходя из 8-часовой нормы[492]). Правда, помимо того, что эти блага были уже предоставлены рабочим распропагандировавшими их (в своей массе) большевиками, вопрос осложнялся еще и тем, что часть рабочих, особенно низкоквалифицированных, выиграла от проведения коммунистами уравнительного принципа оплаты. Попытки администрации предприятий при белых изменить положение вещей часто вызывали протесты и проводились с трудом.
Учитывая интересы рабочих, Колчак сохранил Министерство труда во главе с меньшевиком Л.И. Шумиловским, знавшим их нужды и с помощью инспекторов труда добившимся известных результатов. Были восстановлены биржи труда, больничные кассы, в которые вносили 1/4 денег сами рабочие, а 3/4 – хозяева предприятий; при этом в советах касс хозяева имели лишь 1/3 мест[493]. Несколько повысились льготы кадровым рабочим: если раньше администрация обязана была предупреждать об увольнении за две недели и выплатить выходное пособие на этот же срок, то по новому закону, если человек проработал на предприятии более года, эти сроки повышались до месяца[494]. Разрабатывались коллективные договоры между трудовыми коллективами заводов и фабрик и их владельцами. При конфликтах рабочих с хозяевами нередко создавались примирительные камеры, третейские суды.
Сохранились и профсоюзы. Министр труда даже ратовал за развитие профсоюзного движения, говоря, что только оно «выведет рабочий класс в русло деловой работы… и поможет ему избавиться от гипноза заманчивых, но нереальных большевистских лозунгов»[495], имея в виду демагогию коммунистов о превращении рабочих в «подлинных хозяев» предприятий. При этом правительству пришлось преодолевать сопротивление части буржуазии (так, в марте 1919 года группа уральских горнопромышленников выступила против заключения коллективных договоров, ссылаясь на «разнообразие условий труда», низкую грамотность рабочих и т. п. «помехи»). Белогвардейская пресса писала: «Путь здорового профессионализма, избранный английскими тред-юнионистами, считающими себя не “его величеством пролетариатом”, а только частью великого единого целого государства, – путь доверия к государственной власти и участия в строительстве жизни, а не разрушения ее – единственный путь, идя по которому, русский рабочий может добиться улучшения своего экономического положения и расширения своих социально-экономических прав»[496].
С таким подходом соглашался и сам А.В. Колчак: выступая на открытии особого совещания представителей уральской промышленности в мае 1919 года в Екатеринбурге, он особо отметил необходимость улучшения быта и положения рабочих для эффективной работы на оборону[497].
И хотя в целом численность профсоюзов при Колчаке сократилась из-за преследований по обвинениям в антиправительственной деятельности, причастности к забастовкам и восстаниям (в случаях, когда их возглавляли скрытые большевики), сохранились и продолжали работать в основном те профсоюзы, где рабочие проявляли недовольство политикой большевиков и лояльность к белым. По некоторым данным, в Сибири профсоюзы объединяли всего около 1/3 рабочих и имели относительно слабое влияние[498]. На Урале этот процент был выше: из 42 тыс. уральских рабочих были объединены в профсоюзы 24 тыс., но из 26 уральских профсоюзов лишь 7 имели свои фабзавкомы[499].
При этом циркуляр Министерства труда от 31 мая 1919 года запрещал профсоюзам заниматься политической деятельностью. С марта 1919 года на время войны были также запрещены забастовки[500]. Строго говоря, так действовали и большевики: более того, они приравнивали забастовки против своей власти к «саботажу», т. е. к уголовно наказуемому преступлению и «измене революции». Не случайно пострадавшие от большевистских репрессий против стачек и от уравниловки рабочие Урала (в Перми, Ижевске, Воткинске), до революции хорошо зарабатывавшие на оборонных заводах, активно поддержали Колчака; к тому же, уральский пролетариат – в отличие от питерского, московского или донецкого – сохранял тесные связи с деревней, разоренной большевиками. В частности, рабочие Верх-Исетского завода в Екатеринбурге в своей телеграмме Верховному правителю, принятой на общем собрании, изъявляли готовность «всемерно помочь восстановить разоренную злоумышленниками и предателями (т. е. большевиками. –