[564]. В эти следственные комиссии, а от них – в прокуратуру передавались дела после задержаний и предварительных дознаний органами контрразведки и государственной охраны. На незаконные действия контрразведки можно было подать жалобу в штаб военного округа или в Ставку[565].
Другое дело, что в условиях Гражданской войны особую роль играли (в местностях, объявленных на военном положении, и отнюдь не только в прифронтовой полосе) военно-полевые и военно-окружные суды, выносившие скорые смертные приговоры; к их ведению относились дела о тяжких государственных преступлениях. При этом командующие армиями и военными округами получали право при конфирмации приговоров военно-полевых и военно-окружных судов своей властью усиливать наказания до смертной казни[566]. В целом законодательство ужесточилось, что было вызвано чрезвычайными обстоятельствами Гражданской войны. 4 апреля 1919 года было принято специальное «Положение о лицах, опасных для государственного порядка вследствие прикосновенности их к бунту, начавшемуся в октябре 1917 года»[567]. Дополнения к статьям 99 и 100 дореволюционного Уголовного уложения, принятые в декабре 1918 года, предусматривали наказание вплоть до смертной казни за «воспрепятствование к осуществлению власти»; при желании эту растяжимую формулировку можно было трактовать очень широко, чем часто пользовались военно-полевые суды. Уже говорилось о том, что карались смертной казнью покушение на насильственный переворот или на жизнь Верховного правителя, а подготовка на такое покушение и даже публичное оскорбление его личности – лишением свободы. Статья 329 карала каторгой за умышленное неисполнение распоряжений правительства в обстановке военного времени. Каторжными работами наказывалось даже укрывательство большевиков[568]. Впрочем, правительство стремилось действовать в правовых рамках: так, предварительный внесудебный арест не мог длиться более двух недель[569]. При этом пенитенциарная система была рассредоточена: тюрьмы находились в ведении Министерства юстиции, концлагеря – в ведении Военного министерства (в условиях военного времени, поскольку там содержались и военнопленные)[570].
Сам Верховный правитель прямо говорил: «Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне»[571]. Его приказ по армии от 14 мая 1919 года гласил: «Лиц, добровольно служащих на стороне красных… во время ведения операций… в плен не брать и расстреливать на месте без суда; при поимке же их в дальнейшем будущем арестовывать и предавать военно-полевому суду»[572]. В письме жене он подтверждал: «Я продолжаю вести беспощадную борьбу с большевиками, ведя ее на истребление, т. к. другой формы нет и быть не может»[573].
Кроме того, согласно разработанным в апреле 1919 года «временным правилам», въезжавшие из-за границы русские подданные обязаны были предоставить правоохранительным органам подтверждения авторитетных лиц о своей «непричастности к большевизму»[574]. В марте был издан приказ начальника штаба Верховного главнокомандующего о предании военно-полевому суду «за государственную измену» офицеров и генералов, служивших в Красной армии, за исключением добровольно перешедших на сторону белых. Постановлением от 20 марта правительство учредило следственные комиссии для расследования сотрудничества офицеров с большевиками[575]. Циркуляр МВД подвергал «чистке» государственные и общественные учреждения от лиц, ранее замешанных в сотрудничестве с большевиками. Между тем, часть либеральной прессы указывала на негибкость такой кадровой политики, призывая «во имя России поступиться на время романтическими принципами»[576]. Ясно было, что какое-то время многие были вынуждены сотрудничать с коммунистами из-за куска хлеба, особенно те, кто имел семьи. Осенью 1919 года рассматривалось дело начальника Академии Генерального штаба генерал-майора А.И. Андогского, еще в 1918 году перешедшего к белым с другими сотрудниками Академии и обеспечившего перевозку ее имущества. Контрразведке стало известно, что Андогский привлекался советской властью в качестве эксперта к участию в мирных переговорах с немцами в Брест-Литовске; генерал был обвинен в активном сотрудничестве с большевиками. Дело дошло до Колчака. Он нашел обвинения неосновательными и повелел дело прекратить. В изданном по этому поводу приказе от 20 октября 1919 года Верховный правитель распорядился отложить до победы в войне расследование всех дел, связанных с вынужденной службой кого бы то ни было у красных, поскольку, как говорилось в приказе, в обстановке временного разъединения России нельзя выяснить всех обстоятельств этих дел.
На практике вопрос о красном и белом терроре и их соотношении слабо изучен по причине отсутствия полного статистического учета что с красной, что с белой стороны. Подсчеты велись историками навскидку, на основе уцелевших документов с приговорами и постановлениями соответствующих органов (у красных – ЧК, ревкомов, ревтрибуналов, у белых – военно-полевых и окружных судов). В связи с этим они очень приблизительны. Наиболее общепринятой является версия, зафиксированная в Википедии, по которой жертвами красного террора были примерно 1 млн 200 тыс. человек, белого террора – около 300 тыс. человек.
Это не мешает неосоветским пропагандистам упорно повторять заклинания советского агитпропа о якобы ужасающих масштабах «белого террора», в сравнении с которыми красный террор, по их утверждениям, во-первых, носил «умеренный» характер, а во-вторых, являлся «вынужденным ответом на белый террор». В реальности дело обстояло с точностью до наоборот. Задолго до официального объявления красного террора любые попытки сопротивления советской власти, включая мирные демонстрации и забастовки, беспощадно подавлялись, что вызывало, по мере усиления радикальных мероприятий власти (связанных с отъемом собственности, выселением из жилищ, правовой дискриминацией целых слоев населения), и нарастание сопротивления, которое вскоре стало приобретать вооруженный характер и вылилось в Гражданскую войну. В дальнейшем эскалация насилия и ожесточения стала взаимной, как это обычно бывает в гражданских войнах. И, с одной стороны, можно признать, что эксцессы на местах, связанные с проявлениями жестокости, насилиями над пленными (а иногда – и над их родственниками и прочим мирным населением), были с обеих сторон достаточно массовыми. Как уже говорилось, большими жертвами сопровождалось подавление Омского восстания 23 декабря 1918 года, причем в числе убитых в результате самосудов оказались несколько депутатов Учредительного собрания, непричастных к восстанию.
Мрачную известность в Гражданской войне стяжали карательные отряды – как войсковые (в том числе казачьи), так и милицейские (омоновские). Составленные из добровольцев, кровно ненавидевших советскую власть, они порой чинили дикие зверства. Страшной славой пользовалась контрразведка, в которой на практике допускались и пытки к подследственным. У красных аналогичной славой пользовались ЧК и ЧОНы (части особого назначения, исполнявшие функции карательных отрядов).
Докладная записка управляющего Енисейской губернией П.С. Троицкого министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву о бесчинствах местных военных властей
21 ноября 1919
[ГА РФ. Ф. Р-1700. Оп. 7. Д. 20. Л. 2–2 об.]
В советское время много писалось и говорилось в пропагандистских целях о фактах белого террора и проявлениях зверств, вещественными доказательствами на эту тему изобиловали экспозиции краеведческих музеев. Действительно, такие факты имели место. Но как себя вели красные? Об этом тоже сохранилась масса архивных документов, многие из них опубликованы. Повстанческие партизанские вооруженные формирования зверски вырезали всех сторонников белых. Так, в селе Всесвятском Петропавловского уезда в мае 1919 года красные партизаны после жестоких пыток убили местного врача и его жену, предварительно изнасиловав ее[577]. В Канском уезде красные партизаны в том же месяце распяли священника[578]. По Томско-Алтайской епархии партизанами было убито около 30 священников, при этом, как правило, они подвергались предварительным истязаниям, а храмы осквернялись[579]. В селе Колыванском Томской губернии они подвергли групповому изнасилованию местную учительницу[580]. В селе Салбе Минусинского уезда Енисейской губернии соратники партизанского вожака Щетинкина прямо в его штабе по очереди изнасиловали беременную жену убитого ими белоказака[581].
Не лучше партизан порой вели себя и регулярные части Красной армии, и представители советской власти на местах. Перед бегством из Перми в декабре 1918 года большевики утопили в Каме викарного епископа Феофана и 6 священников; пленным белым выкалывали глаза, вырезали ремни из кожи, отрезали уши и половые органы[582]