. После занятия красными Екатеринбурга в июле 1919 года город подвергся жестокому погрому, беженцы сообщали о 3 тыс. убитых мирных жителей[583]. А уже впоследствии, после падения власти А.В. Колчака, советские каратели буквально утопили в крови Западно-Сибирское восстание крестьян, когда в марте 1921 года председатель Сибревкома И.Н. Смирнов телеграфно доносил В.И. Ленину, что при подавлении восстания в одном только Петропавловском уезде убито 15 тыс. крестьян, а в Ишимском уезде – 7 тыс.[584] Разумеется, такие «неудобные» документы в советское время всячески замалчивались.
И дело не только во взаимном ожесточении, сопровождавшем Гражданскую войну. Уже говорилось, что само по себе смутное время, сопровождавшееся частой сменой властей, разрушило в сознании масс народа нормальные представления о законности. Обесценилась и человеческая жизнь. Партизаны истребляли представителей власти, офицеров, милиционеров, богачей, грабили казенные и частные учреждения, золотые прииски, пускали под откос поезда (не только товарные, но и пассажирские). Карательные отряды поступали в ответ с не меньшей свирепостью.
Но в данном вопросе важно другое, а именно: позиция власти. И здесь следует признать, что красный террор был качественно иным, намного более массовым, системным и организованным. В основу его легли два документа: постановление Совнаркома РСФСР от 5 сентября 1918 года «О красном терроре»[585] и приказ народного комиссара РСФСР от 4 сентября 1918 года «О заложниках»[586]. Эти документы определили два главных отличия красного террора от белого: 1) предоставление органам ВЧК права внесудебных расстрелов; 2) массовое взятие заложников из «классово враждебных» слоев населения с применением к ним расстрелов как меры устрашения. Таким образом, советская власть ввела в систему в этот период внесудебные расправы и массовые расправы над мирным населением (известны, в частности, массовые расстрелы заложников в ответ на покушение на В.И. Ленина и на убийство М.С. Урицкого). Иногда террор применялся к целым социальным группам, как в известной директиве Оргбюро ЦК РКП(б) 29 января 1919 года о «расказачивании»[587], подписанной Я.М. Свердловым и предписывавшей поголовный террор в отношении «богатых казаков». Само понятие права трактовалось в ст. 1 «Руководящих начал по уголовному праву» РСФСР 1919 года следующим образом: «Право – это система (порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной его силой»[588]. То есть право рассматривалось исключительно как инструмент захватившей власть группировки, отрицалась его самоценность.
Ничего подобного со стороны белых правительств А.В. Колчака, А.И. Деникина и других вождей Белого движения не было – как в их правоустанавливающих документах, так и на практике (в связи с чем говорить о «белом терроре» можно лишь с натяжкой). Лица, заподозренные в подпольной деятельности в пользу большевиков либо совершившие преступления при советской власти, подлежали суду; исключение из этого правила при А.В. Колчаке допускалось в прифронтовой полосе в боевой обстановке – как уже говорилось, приказ по армии от 14 мая 1919 года предписывал коммунистов и добровольцев Красной армии в боях в плен не брать и расстреливать на месте[589]. Подобная практика применялась иногда и в отношении лиц, пытавшихся вести работу по разложению войск хотя бы и в тылу. Из приказа коменданта Омска от 17 февраля 1919 года: «Агитаторов и подстрекателей, появляющихся на местах расквартирования войск, расстреливать на месте»[590]. Система же заложничества, принятая у красных, у белых в централизованном виде отсутствовала. Единственным широко известным документом на эту тему, который постоянно смакует просоветская пропаганда, был приказ колчаковского генерала С.Н. Розанова от 28 марта 1919 года о взятии заложников при подавлении Енисейского восстания. Однако этот приказ был отменен по настоянию министра юстиции правительства А.В. Колчака[591], равно как приказ чехословацкого полковника Крейчего от 11 мая 1919 года о взятии заложников вдоль Транссибирской железной дороги был отменен как «незакономерный» Комитетом по обеспечению порядка и законности при правительстве Колчака[592]. Недаром сами большевики, давшие миру образец куда более жестокой диктатуры, нежели колчаковская, между собой (не для публики) называли Колчака «маргариновым диктатором».
Просоветская пропаганда часто повторяет в доказательство тезиса о «преступлениях Колчака» якобы имевшее место его распоряжение от 23 марта 1919 года, переданное Розанову, в соответствии с которым будто бы и был написан этот приказ. Однако, как показало расследование историков, в тексте распоряжения, переданного по телеграфу 20 (а не 23) марта от имени А.В. Колчака военным министром Н.А. Степановым командующему Иркутским военным округом генералу Артемьеву[593], ни о каких заложниках речи не шло. Пункт о заложниках появился в передаче этого распоряжения со своими дополнениями самим Артемьевым генералу Розанову телеграммой от 23 марта[594] (кому интересно, подробности этой фальсификации и расследования по ней можно прочитать в примечании по предыдущей ссылке).
И это далеко не единичный пример пропагандистской фальсификации. В свое время советская пропаганда без стеснения тиражировала в качестве «жертв колчаковского террора» фотографии умерших от тифа, которых не успевала хоронить отступавшая в жестокие сибирские морозы армия В.О. Каппеля, и собственных жертв (например, в Иркутске).
Уже говорилось, что в июне 1919 года при колчаковском правительстве был создан межведомственный Комитет по обеспечению порядка и законности в управлении, в составе министра внутренних дел, министра юстиции и военного министра[595].
Не поощрялось белыми и анонимное доносительство, махровым цветом распустившееся при советском режиме. Так, в мае 1919 года командующий Омским военным округом официально объявил, что анонимные доносы впредь рассматриваться не будут.
Также просоветские публицисты любят цитировать известный «меморандум» чехословацкого Национального совета, изданный после падения Омска (13 ноября 1919 года) и обращенный к союзникам, в котором чехи, изображая себя мучениками долга, поставленными в невыносимые условия, и требуя немедленного возвращения на родину, заявляли: «Под защитой чехословацких штыков русские военные органы позволяют себе такие дела, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир», приводя в пример «выжигание деревень, убийства мирных русских граждан целыми сотнями»[596] и т. п. При этом умышленно «забывалось», что колчаковская власть держалась вовсе не чехословацкими, а русскими штыками, поскольку чехи составляли в общей массе войск в разное время от 1/8 до 1/3, к тому же давно уже стояли в тылу (последний эпизод их участия в боевых действиях относится к декабрю 1918 года). Более того, сами чехи позволяли себе подобные действия, о чем красноречиво говорит упомянутый выше приказ полковника Крейчего о взятии и расстреле заложников, отмененный правительством Колчака. Но об этом, конечно, «скромно» умалчивали и сами чехи, давно желавшие одного – попасть домой и ради этого готовые на любые подлоги, и современные просоветские авторы, известные своим «выборочным» цитированием.
Не меньше любят ссылаться «свидетели советской власти» и на «подтверждения» французского генерала М. Жанена и американского генерала У. Гревса о «зверствах колчаковской военщины». При этом генерал Гревс, известный своими левыми взглядами и предубеждением против белых, находился на Дальнем Востоке и имел дело в основном с атаманами Семёновым и Калмыковым, действительно известными своими злоупотреблениями в отдалении от Омска и при поощрении японцев – соперников американцев. Что касается генерала Жанена, то этот деятель, ответственный за выдачу А.В. Колчака вопреки ранее данному слову офицера, по возвращении на родину готов был на любые очернения, лишь бы оправдаться, так как его поступок вызвал осуждение даже в официальных кругах Франции, не говоря об англичанах (впрочем, это ему не помогло, и карьера генерала на родине на этом закончилась).
При этом ревнители СССР совсем обходят молчанием воспоминания других союзных деятелей, вроде того же полковника Дж. Уорда, свидетельствующие в пользу Колчака. Все это вполне укладывается в их пропагандистскую схему «выборочного цитирования».
Все это, разумеется, не исключает наличия действительно жестоких эксцессов, происходивших в хаосе Гражданской войны с ведома отдельных полевых командиров (вроде атаманов Г.М. Семёнова, Б.В. Анненкова и И.П. Калмыкова у Колчака, генерала В.Л. Покровского у Деникина и др.), хотя по массовости они меркнут в сравнении хотя бы с широко известными массовыми расправами большевиков над сдавшимися на милость победителя военнослужащими врангелевской армии в Крыму, жертвами которых, по подсчетам современного крымского историка-краеведа Д.В. Соколова, стало около 20 тыс. человек. Да, расстрелы и виселицы на фонарных столбах (как и порка шомполами) были типичными явлениями с обеих сторон в ходе Гражданской войны. Но