. Только в одном Хабаровске сбор купечества в пользу армии в конце сентября дал около 1 млн рублей[712].
Но надеждам не суждено было сбыться. Уже в октябре 1919 года наступление выдохлось. Продолжительные бои с переменным успехом кончились тем, что в конце октября в районе Петропавловска красные прорвали фронт. А вскоре началось и великое отступление армий Деникина.
В ходе отступления обострился вопрос обеспечения беженцев, большими массами уходивших с Белой армией из местностей, занятых красными. Используя этот вопрос в пропагандистских целях, белая пресса считала обилие беженцев наилучшим доказательством того, что народ больше не желает советской власти. Конечно, это было далеко не однозначно – ведь и с красными при их отступлении уходило много народу. Во всяком случае, наплыв беженцев по ходу отступления обострил продовольственное положение и жилищный вопрос. Их число едва не доходило до миллиона (лишь за первый месяц общего отступления – июнь 1919 года – через железнодорожную станцию Омска проследовало 100 тыс. беженцев).
Как водится, поражения на фронте усугубили нелады в «верхах». Возобновил свои интриги командующий Сибирской армией, знакомый нам генерал Р. Гайда. В июле он был уволен в отставку, а затем удален во Владивосток. Там опальный чех по осени сошелся с эсерами и в ноябре попытался при их помощи поднять мятеж в свою пользу; к нему примкнул глава бывшей Сибирской областной думы И.А. Якушев. Теперь Гайда, ранее непримиримый противник большевиков, демагогически призывал к мирным переговорам с ними. Его сторонники, числом не более полутора тысяч, захватили владивостокский вокзал. Однако авантюра провалилась. Союзники не поддержали Гайду. Быстрое сосредоточение в городе колчаковских войск позволило им после артобстрела с моря ликвидировать мятеж в считанные часы. Арестованный Гайда благодаря заступничеству союзников не был предан суду, а выслан на родину. Впоследствии этот авантюрист занимал высшие посты в армии Чехословакии, но и оттуда был уволен за попытку переворота. Впрочем, надо отметить, что в годы Второй мировой войны он сохранил патриотизм и враждебно относился к немецким оккупантам.
Письмо атамана Г.М. Семёнова полковнику А.В. Сыробоярскому об интригах генерала Р. Гайды
1 ноября 1919
[ГА РФ. Ф. Р-195. Оп. 1. Д. 10. Л. 1–2]
В конце октября сопротивление белых на фронте было окончательно сломлено. Не помогли ни суровые меры против дезертиров и паникеров, ни пропаганда, в организации которой белые все равно уступали советским мастерам, ни всевозможные поощрения отличившихся бойцов. Солдатские части все больше поддавались разложению; в меньшей степени оно затронуло казачьи войска и отборные элитные подразделения. Сибиряки, не успевшие познать реальных тягот большевизма, разлагались быстрее, чем волжане и уральцы. Ресурсы сопротивления, и в первую очередь – людские резервы, были исчерпаны. Конец октября и начало ноября 1919 года ознаменовали начало катастрофы и армии, и лично адмирала Колчака.
Телеграмма посла в Китае князя Н.А. Кудашева министру иностранных дел С.Д. Сазонову в Париж о подавлении мятежа генерала Р. Гайды против А.В. Колчака во Владивостоке
19 ноября 1919
[ГА РФ. Ф. Р-5805. Оп. 1. Д. 321. Л. 11]
Поздравление с подавлением мятежа генерала Р. Гайды представителей японских фирм главному начальнику Приамурского края генералу С.Н. Розанову
23 ноября 1919
[РГИА ДВ. Ф. Р-720. Оп. 2. Д. 106. Л. 371]
Партизанщина
Дезертиры, а также часть крестьян, недовольных налогами и мобилизациями в армию, составляли ударную силу партизанского движения в тылу Колчака. Самый крупный очаг партизанского движения сложился на юге Енисейской губернии, где особенно прославился дерзкий, неуловимый и отличавшийся исключительной жестокостью партизанский предводитель П.Е. Щетинкин (моя бабушка вспоминала, как проходивший через их село Щетинкин привязал священника за длинные волосы к конскому хвосту и дал шпоры коню). Борьба с партизанами отнимала немало сил, хотя их значение не следует преувеличивать. Среди неосоветских публицистов распространилось утверждение, будто «режим Колчака был уничтожен сибирскими партизанами», то есть «простыми сибирскими крестьянами». Это чистый вымысел. До лета 1919 года общая численность партизанских отрядов не превышала 20 тыс. человек, а их очаги были немногочисленными и локальными. Лишь в ходе поражений белой армии от красной, а особенно после крушения фронта в ноябре, к зиме 1919/20 года она выросла до 140 тыс.[713], а с учетом участников восстаний – почти вдвое больше.
Таким же лживым является утверждение, будто бы партизанские отряды состояли из «сытых и зажиточных сибирских крестьян, доведенных до озлобления произволом колчаковской военщины». На самом деле, основную горючую массу населения в Сибири составляли, как уже говорилось, не действительно зажиточные коренные сибирские крестьяне-«старожилы», а столыпинские переселенцы-«новоселы», несмотря на все старания еще царской власти обеспечить их землей настроенные в своей массе оппозиционно и в первую очередь завидовавшие богатству «старожилов», мечтая поделить их земли. Из обращений крестьян-старожилов к А.В. Колчаку: «Мы, крестьяне села [неразборчиво] Новониколаевского уезда, собравшись на сходе, постановили: чествовать тебя, друг Отечества Александр Васильевич, да пошлет тебе Бог силы уничтожить предателей Родины большевиков, возобновить величие России, созвать всенародное Учредительное собрание. Тоже просим [неразборчиво] что под твоим верховным руководством мы, сибиряки-крестьяне, положим все силы на борьбу с предателями большевиками. Для борьбы с бандитами постановили организовать дружину самоохраны, на нужды армии устраиваем сбор пожертвований»[714]. Как отмечал, в частности, в своем донесении управляющий Минусинским уездом Енисейской губернии в октябре 1919 года, «коренные сибиряки… ждут порядка, новоселы ожидают Щетинкина»[715].
Воззвание партизанского отряда Туманова на борьбу с Колчаком
21 мая 1919
[ГА РФ. Ф. Р-147. Оп. 10. Д. 77. Л. 5–6]
Сюда же следует добавить часть солдатской массы старого призыва, развращенной вольницей и анархией времен Керенского, составлявшую большинство дезертиров, являвшихся, как правило, наиболее активными участниками тыловых партизанских отрядов, поскольку вынуждены были скрываться от кары за дезертирство.
Наконец, это значительная часть рабочих, прежде всего железнодорожников, испытавших в 1917 году наибольшее воздействие большевистской пропаганды. И, напротив, как уже говорилось, более квалифицированные и высокооплачиваемые, кадровые уральские рабочие оборонных заводов, пострадавшие от большевистской уравниловки, составили ядро легендарных добровольческих Ижевской и Воткинской дивизий, прославившиеся исключительной стойкостью в войне с красными, а Ижевская дивизия даже была награждена за выдающиеся подвиги Георгиевским знаменем. Об этом, разумеется, как старые, так и современные советские пропагандисты предпочитают стыдливо помалкивать.
Впоследствии значительная часть этих партизан приняла участие в знаменитом Западно-Сибирском восстании 1921 года против советской власти (о чем ее сторонники также предпочитают умалчивать), но это уже другая история…
Верховный правитель в быту
Личность Верховного правителя была сильной и притягательной, но неровной, импульсивной. Это проявлялось и в походке, движениях и жестах: он был быстр, порывист, много курил (а в периоды нервного напряжения почти не выпускал папиросу изо рта), в гневе мог перейти на крик, а когда хотел сдержать волнение или досаду, то ломал карандаши или даже швырял на пол предметы. Симпатизировавший ему британский генерал А. Нокс отмечал: «Он обладает двумя качествами, необычными для русского: вспыльчивостью, вселяющей благоговейный ужас в его подчиненных, и нежеланием говорить просто ради того, чтобы поболтать»[716]. Об его приступах вспыльчивости ходили легенды. При этом он, как все типичные холерики, был отходчив и незлопамятен.
Из воспоминаний министра Г.К. Гинса: «Очень часто он становился угрюмым, неразговорчивым, а когда говорил, то терял равновесие духа, обнаруживал крайнюю запальчивость и отсутствие душевного равновесия. Но легко привязывался к людям, которые были постоянно возле него, и говорил с ними охотно и откровенно. Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника»[717].
Будучи Верховным правителем, адмирал жил довольно скромно. Он не счел возможным установить себе какой-то особый оклад, резко отличающийся от министерского: Совет министров определил ему жалованье в 16 тыс. рублей в месяц плюс 4 тыс. на представительские расходы[718].
Характерный бытовой штрих сделал в своем дневнике премьер П.В. Вологодский. Первоначально члены правительства собирались праздновать новый 1919 год в компании с представителями союзников, но, когда по смете выяснилось, что это обойдется в сумму по 300 рублей с каждого, затею отменили. Как ни старомодно это покажется современному читателю, Колчак не позволял тратить на подобные мероприятия казенные деньги.
А министру финансов Л.В. фон Гойеру (сменившему на этом посту И.А. Михайлова в августе 1919 года) Верховный правитель при назначении на должность поставил условием выйти из правления Русско-Азиатского банка, поскольку считал государственную службу несовместимой с коммерческой.