Далее, в пути «Верховный правитель принимал парады и награждал Георгиевскими крестами, восторженно приветствуемый войсками», объезжал госпиталя, лазареты и передовые позиции на фронте, где наблюдал за боевыми действиями.
А вот несколько слов о посещении им Перми: «Верховный правитель… сопровождаемый свитой, проехал в собор… После молебна состоялся грандиозный смотр войскам… При проезде по улицам, украшенным флагами и вензелями, Верховный правитель был предметом шумных торжественных манифестаций. В зале Благородного собрания Верховному правителю представился длинный ряд делегаций, поднесших адреса и хлеб-соль»[727]. Принимая далее в пути делегацию крестьян с хлебом-солью, он пригласил их на чай.
Немалых усилий стоило адмиралу разыскать свою семью. Связь с ней потерялась после бурных событий 1917 года. На момент его отъезда в загранкомандировку в США, куда он был отправлен А.Ф. Керенским, его семья оставалась в Севастополе в безопасности – до расправ с семьями адмиралов и офицеров на Черном море тогда дело еще не доходило. Командировка намечалась как относительно краткосрочная, на три-четыре месяца. За это время произошел Октябрьский переворот, после чего, как мы знаем, планы адмирала изменились, и в Россию он вернулся уже в разгар Гражданской войны осенью 1918 года. Тем временем, при большевиках с декабря 1917 года в Севастополе (как и во всем Крыму) уже забушевала настоящая анархия и волна самосудов над офицерами и их семьями. Опасаясь за себя и за ребенка, Софья Фёдоровна с сыном Ростиславом была вынуждена скрываться, а затем с помощью знакомых сумела выбраться за границу. В такой обстановке Александр Васильевич потерял их координаты, а она даже не знала, куда ему писать – подобное часто случалось с людьми в водовороте революции и Гражданской войны. Оказавшись в Омске и став Верховным правителем, адмирал предпринял меры по розыску семьи. Наконец в мае 1919 года он получил сведения из Франции, что жена с сыном находится в Париже, куда они приехали незадолго до этого. Адмирал немедленно установил связь с ней и регулярно переводил жене деньги. Переводы были относительно скромными – по 5 тыс. франков в месяц, но он и сам жил на жалованье, не позволяя себе ничего лишнего, хотя и располагал золотым запасом Империи. Но жена требовала больших средств, чем он переводил ей, мотивируя это тем, что у нее теперь, как и у него, «особое положение» как у жены Верховного правителя, нужны «расходы на представительство». Колчак писал жене, что за рамки служебного оклада он выйти не может: «Я живу в одной комнате и не делаю никаких приемов, а ты пишешь о какой-то светской жизни и спрашиваешь, надо ли сделать приемы. Наша Родина разорена и нищая, и я не имею много денег»[728].
В другом письме он пишет ей: «Являясь главой правительства и верховной властью той России, которая борется против большевизма, располагая диктаторской властью, я остался простым солдатом, каким был всегда. Я смотрю на свое положение как служебное, как такое же, как командование кораблем, дивизией или флотом. Я служу Родине своей, не преследуя никаких личных целей, и уйду при первой возможности, когда смогу передать власть в руки, которые смогут лучше сделать дело, чем я… Располагая неограниченной властью, я ничего не имею… и не считаю возможным брать у разоренной и нищей страны больше, чем это необходимо для самой простой жизни»[729].
Письмо А.В. Колчака жене
22 июля 1919
[ГА РФ. Ф. 10363. Оп. 1. Д. 19. Л. 5–6 об.]
В одном из последних писем к Софье Фёдоровне в октябре 1919 года он писал: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своем как жены Верховного правителя. Я прошу тебя уяснить, как я сам понимаю свое положение и свои задачи… Я служу Родине своей, Великой России так, как я служил ей все время, командуя кораблем, дивизией или флотом. Я не являюсь ни с какой стороны представителем наследственной или выборной власти. Я смотрю на свое звание как на должность чисто служебного характера… Когда Россия и ее благо потребуют, чтоб я кому-либо подчинился, я это сделаю без колебаний… Моя сила в полном презрении к личным целям… Ты пишешь мне все время о том, что я недостаточно внимателен и заботлив к тебе. Я же считаю, что сделал все, что я должен был сделать. Все, что могу сейчас желать в отношении тебя и Славушки, чтобы вы были бы в безопасности и могли бы прожить спокойно вне России настоящий период кровавой борьбы до ее возрождения… Я знаю, что ты заботишься о Славушке, и с этой стороны я спокоен и уверен, что ты сделаешь все, что надо, чтобы воспитать его до того времени, когда я буду в состоянии сам позаботиться о нем и постараться сделать из него слугу Родины нашей и хорошего солдата… Относительно денег я писал, что не могу высылать более 5 000 франков в месяц, так как при падении курса нашего рубля 8 000 франков составят огромную сумму около 100 000 рублей, а таких денег я не могу расходовать, особенно в иностранной валюте. Из моего письма ты усмотришь, что никакой роли в смысле представительства и приемов не только не требуется исполнять, но, по моему мнению, она недопустима и может поставить тебя в очень неприятное положение»[730]. Письмо тяжелое, но из него видно, что о семье Колчак продолжал заботиться и обеспечивать ее, при этом на собственном примере внушая жене о недопустимости играть какую-либо «светскую» роль.
Письмо А.В. Колчака жене
15 октября 1919
[ГА РФ. Ф. 10363. Оп. 1. Д. 19. Л. 7–10 об.]
На упреки жены, по-видимому, связанные с А.В. Тимирёвой, слухи о пребывании которой в Омске возле него уже несомненно дошли до нее, адмирал отвечал коротко, но выразительно: «Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе их сообщать мне. Это предупреждение, надеюсь, будет последним»[731].
К серии сплетен о личной жизни Колчака относится расхожая «байка» о том, что он якобы был «наркоманом-кокаинистом» (в другом варианте – «морфинистом»). Первоисточником этой байки был все тот же глава французской военной миссии при правительстве адмирала генерал М. Жанен, находившийся с ним в натянутых отношениях, а затем санкционировавший выдачу адмирала чехами повстанцам в Иркутске в январе 1920 года в нарушение данного ранее слова офицера и гарантий безопасности. Свое подозрение о пристрастии адмирала к наркотикам он высказал лишь как предположение, основанное на личной неприязни (которая была взаимной). Ни у одного из других – включая более приближенных – соратников и близких А.В. Колчака ни в мемуарах и дневниках, ни в переписке ничего подобного не встречается. Но советская пропаганда с удовольствием использовала эту байку Жанена, откуда она перекочевала в исторические романы отдельных писателей, а затем и в арсенал современных певцов большевизма.
Что касается морального облика адмирала, то выше уже цитировались слова министра труда, социал-демократа Шумиловского, сказанные на суде, о его безукоризненной честности.
В Перми Колчак встретился с сыном глубоко чтимого им прославленного вице-адмирала С.О. Макарова, которого считал своим учителем, погибшего на его глазах в Русско-японскую войну, – лейтенантом флота Вадимом Макаровым. Колчак задушевно встретил Вадима Макарова, обнял его, долго беседовал. Лейтенант Макаров сражался с большевиками на фронте, позднее эмигрировал.
А осенью 1919 года прибыла в Омск в распоряжение Колчака поручик Мария Бочкарёва – вторая в России женщина-офицер после легендарной «девицы-кавалериста» Надежды Дуровой, создатель и командир первого в России женского батальона. Но если жизнь Дуровой была многократно описана дореволюционными и советскими историками, то имя Марии Бочкарёвой – женщины не менее, если не более замечательной, достойной пера романиста, – оказалось незаслуженно забытым. Причина проста: Бочкарёва после революции оказалась в стане белых, и для советских историков ее имя стало табуированным. Женщина из народа, до войны жившая в Томске, в Первую мировую войну она добровольцем ушла на фронт: в отличие от Дуровой, маскировавшейся под мужчину, ушла в собственном обличье. Воевала, за храбрость была награждена Георгиевским крестом и произведена в офицерский чин. При Керенском она организовала и возглавила первый «женский ударный батальон» – одну из немногих воинских частей, до конца оставшихся верными Временному правительству. Вскоре после Октября Мария с приключениями выбралась за границу и посетила Англию и США с целью информирования общественности этих стран о положении дел в России, призывая союзников к помощи против большевиков. Там ее принимали самые знатные лица: английский король Георг V, американский президент В. Вильсон, многочисленные министры. Вместе с английскими экспедиционными войсками Мария отплыла в Архангельск, а после их эвакуации осенью 1919 года выехала в родную Сибирь и прибыла в Омск. Колчак уделил знаменитой женщине личную аудиенцию и предложил ей сформировать женский военно-санитарный отряд (как и большинство мужчин-военных того времени, он скептически относился к использованию женщин непосредственно в боевом качестве – в отличие от А.И. Деникина, у которого единичные женщины-добровольцы служили в армии). Но Бочкарёва прибыла слишком поздно: на дворе стоял конец октября 1919 года, через две недели белый Омск пал, началось крушение фронта и агония армии. В следующем году замечательная патриотка и амазонка трагически погибла: после победы большевиков ее расстреляла ЧК (несмотря на то, что она не скрывалась, сама явилась и сказала, что разочаровалась в борьбе и более не желает участвовать ни в какой деятельности. Но у большевиков были свои понятия…).
Адмирал Колчак верил в победу и в критические осенние месяцы 1919 года еще надеялся, что неудачи носят временный характер. В письме жене в Париж 15 октября 1919 года он писал: «Я знаю одно, что я нанес большевизму и всем тем, кто предал и продал нашу Родину, тяжкие и, вероятно, смертельные удары. Благословит ли Бог меня довести до конца это дело – не знаю, но начало конца большевиков положено все-таки мною»