В контрразведке штаба округа я исполнял обязанности солдата, которому давались всякого рода приказания. Я и делал то, что мне приказывали, а именно: ходил для офицеров за водкой, за мукой, отводил арестованных в тюрьму или милицию, присутствовал в качестве конвоира при офицерах на обысках и арестах, иногда посылался для внешних наблюдений за некоторыми квартирами. Как, например, за квартирой каких-то лиц, подозревавшихся в изготовлении фальшивых денег и живших на Подгорной улице. По политическим делам на такие наблюдения я не посылался, а на арестах и обысках по политическим делам не в роли солдата-конвоира присутствовать приходилось. Больше ничего я при контрразведке не делал. Я не знаю, кем при контрразведке я считался, но я думаю, что просто прикомандированным солдатом, потому что такое удостоверение я и имел. При контрразведке я служил только два месяца, а именно: с 3 ноября 1919 г. по день переворота.
В ноябре, вместе с поручиком Курдяевым, был назначен для открытия эсеровской организации по доносу солдата, кажется, коменданта команды 56-го полка (бывшего), с которым жил эсер Канашкин – рабочий из Бодайбо. По этому поручению я ничего не сделал, хотя хорошо познакомился с Канашкиным и у него часто бывал и, хотя особым доверием Канашкина не пользовался и кое-что от него знал, но в контрразведку не доносил. Поручик же Курдяев отделился от меня, завел знакомство с эсерами, независимо от меня, познакомился он, между прочим, с П.Д. Яковлевым, с лицом, называвшим себя бывшим товарищем министра Михайлова… И может быть, целым рядом других. С Михайловым, одновременно с управляющим уездом Надежиным, Курдяев ездил в Черемхово на переговоры с повстанцами. На эту поездку был приглашен Курдяев и я. На переговорах с товарищами присутствовали Надежин, Михайлов, Курдяев и я. Из переговоров выяснилось, что повстанцы ждут в Иркутске восстания и не хотят давать угля, если с восстанием дело затянется. Когда это выяснилось, Михайлов остался в Черемхове, а нас просил вернуться в Иркутск и заняться подготовкой восстания.
Мы, то есть я и Курдяев, поэтому и вернулись в Иркутск; что стал делать в Иркутске Курдяев, я не знаю, а я поселился на Знаменском у Канашкина и начал организовывать представителей военных частей и вести агитацию в пользу восстания. Это может подтвердить Канашкин, который живет и теперь на Знаменском предместье, на Соловьевской улице, в доме № 52. После собрания представителей военных властей на Знаменском предместье, накануне восстания, я был послан Самарцевым со своим братом Петром Цыганковым, который был представителем от одной из частей, расположенной в военном городке, позвать его на следующий день на утро на угол 2-й Иерусалимской и Сараиной улиц за получением пароля, а я сам должен был тогда же вечером, по приглашению Самарцева, явиться туда же на собрание.
Когда я сообщил брату то, что просил Самарцев, пришел на 2-ю Иерусалимскую (номер дома, кажется мне, 77/32), то у дома, где должно было быть собрание, встретил вооруженный наряд, и тогда я ушел оттуда, боясь ареста. На утро туда пришел брат и был там арестован.
Брат мой – Петр, сейчас служит в 3-м советском полку, в какой роте, не знаю, чуть ли не шофером или телефонистом, а теперь его квартира на Знаменском предместье, по Верхней Пономаревской улице, в самом последнем доме по правой руке.
Когда начались военные действия в Иркутске, они застали меня в городе, и так как мне некуда было деваться, то ходил в контрразведку в «Модерн», но в контрразведке ничего не делал. А после переворота я совместно с приезжими коммунистами, фамилии которых не знаю, пришел в Политический центр в Русско-Азиатский банк, чтобы поступить на какую-нибудь службу, но не встретил никого из знакомых, ушел домой и стал заниматься извозным промыслом.
В начале ноября я был командирован вместе с прапорщиком Дмитрием Юрковым и Николаем Вербицким, и тремя добровольцами из воздухоплавательного отряда с Иннокентьевской: Стрелковым, Щегловым и Черновым в Александровский местный батальон для открытия большевистской организации. Там мы расспрашивали солдат о настроениях в батальоне и солдаты говорили, что у них есть связи с отрядом Карандарашвили (Каландаришвили. – Ред.) и что они готовы перейти на сторону этого отряда. От солдат мы и узнали, что переговоры с ними ведет некий Подоплевов, который был арестован контрразведкой по нашему указанию. Когда он был арестован, то он указал Михаила Пасютина, а Пасютин, в свою очередь, выдал всю организацию и в батальоне, и в Иркутске, и в Иннокентьевском. Допрашивал Пасютина Черепанов, которому он все и рассказал.
Во время собирания сведений в Александровском батальоне все эти сведения стекались у Юркова; арестовано было в Александровском батальоне человек 32–33, причем арестованы они были по указанию всех шестерых командированных в батальон, то есть Юркова, четырех человек, фамилии сейчас не помню. В открытиях каких-либо других организаций я участия не принимал. В аресте на Иерусалимской улице в конце декабря и земельном отделе земской управы тогда же участия ни прямого, ни косвенного не принимал. Никого по этому делу не выдавал, так как сам участвовал в этом деле, активно помогал эсерам, а не как провокатор. Я не остался бы в контрразведке после этих арестов, если бы не был арестован мой брат. Я оставался в контрразведке, рассчитывая выручить брата и некоторых других арестованных. Брат был освобожден во время перемирия. Более ничего сказать не имею.
Агентов контрразведки Иркутского штаба я знаю по фамилиям: Николая Вербицкого, Сергея Домрачева, Михаила Забродина, остальных знаю только в лицо, но не по фамилиям. Баронесса Кенне в контрразведке была у Черепанова, но не знаю зачем, как будто у ней был арестован муж. Вспоминаю из постоянных агентов солдата (не знаю, какой части) Геймана (имени не знаю), жившего по 1-й Иерусалимской на углу 3-й Солдатской с правой стороны, если идти из центра. Из агентов контрразведки знаю Гранта, Абрамовича, Юркова Дмитрия, Филиппа Базанова (чиновника), Полканова, Попова (имени не знаю, маленького роста, человек смуглый, волосы темно-русые). Из агентов еще вспоминаю солдата Косолапова из комендантской команды, Будаева, Скрябина, Закаляпина – не знаю по фамилиям, может быть, узнал бы в лицо. Лобко знаю, он входил в контрразведку, но сторожем не служил, был ли он агентом, наверное не знаю, но по всей вероятности, был. Конаровский, если не ошибаюсь, служил сторожем (небольшого роста, но коренастый), был ли он агентом, не знаю.
Фамилии тех 32-х человек, которые были арестованы в Александровском местном батальоне, указаны были Михаилом Пасютиным по списку, составленному с его слов. Они при аресте выкликались, а мы опознавали их в лицо. В этом смысле я и указал тогда 4-х человек, удостоверившись, что это действительно те, кто выкликались.
Показания мне прочитаны. Федор Цыганков.
Товарищ председателя К. Попов.
Верно,
тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись.)
ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 91–92. (Машинопись, копия.)
Документ № 9
г. Иркутск, 13 марта 1920 г.
Протокол допроса
Марта 13-го дня 1920 г. я, член Чрезвычайной следственной комиссии Всеволод Петрович Денике, опрашивал в помещении комиссии, угол Котельниковской и Большой гр[ажданина] Катанаева, причем последний на предлагаемые ему вопросы отвечал:
Катанаев Георгий Ефремович, 72 [года], Баснинская 31. Я состоял председателем Чрезвычайной следственной комиссии для расследования действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц.
Назначение мое на этот пост состоялось при таких обстоятельствах. 5-го февраля меня пригласил министр внутренних дел Старынкевич и сообщил мне, что Верховному правителю было угодно назначить меня председателем Чрезвычайной следственной комиссии по делу Семенова. Это меня очень удивило, так как Верховного правителя я до этого времени не знал и, кроме того, как человек старый и не специалист, не считал себя подходящим лицом для занятия этого поста. На мой вопрос, почему выбор Верховного правителя остановился на мне, Старынкевич мне объяснил, что мою кандидатуру выдвинул он, так как в министерство постоянно поступают жалобы на действия Семенова и, кроме того, необходимо выяснить причины непризнания Семеновым власти Верховного правителя. Задачу эту, по его словам, могу выполнить лучше, чем кто-нибудь другой, так как пользуюсь большим уважением среди казачества; при этом Старынкевич сказал, что мне в помощь будут даны опытные юристы.
Я от назначения отказался, но через некоторое время был приглашен к Верховному правителю, который просил меня принять назначение. Причем из его слов я понял, что на меня возлагается роль не только производства расследования, но и выяснения дальнейших отношений Семенова к Верховному правителю. Тогда я вынужден был согласиться и 2-го февраля состоялся приказ о моем назначении.
В состав комиссии были назначены тов[арищ] пред[седателя] ирк[утской] суд[ебной] палаты Кисилев, Бушуев, генерал-лейтенант Нотбен и полковник Рудко. А в качестве делопроизводителя был тов[арищ] пред[седателя] ирк[утского] окружного суда Макеев. 8-го февраля я выехал из Омска вместе с Нотбеном в Иркутск и прибыл туда 12-го. В Иркутске к нам присоединились остальные члены комиссии. Мы прибыли в Иркутск до 28-го февраля, собирая сведения о деятельности Семенова. Здесь у нас состоялось вполне определенное впечатление, что Семенов власти Верховного правителя фактически не признает, и в Забайкалье мы окажемся как в чужом государстве.
В силу этих обстоятельств мною было отправлено Семенову предъявленное мне Вами письмо от 20-го февраля 1920 г. Письмо это было прочитано членам комиссии и ими одобрено. Написано оно было дипломатично, и, конечно, далеко не все в нем следует принимать за чистую монету. На это письмо мы ответа от Семенова не получили, но к нам явился японский офицер Хори, представитель ген[ерал]-лейтенанта Ооба, нач[альник] японской дивизии в Чите и сообщил, что атаман Семенов не имеет возможности ожидать нас в Чите, так как он уже давно собирается ехать лечиться в Харбин, если мы через два дня не приедем, то он уедет.