Во время же моего пребывания в Канске случайно чехами был обнаружен на берегу реки Кана у линии ж[елезной] д[ороги] труп расстрелянного. Чехи сообщили об этом мне, причем указали, что труп, по-видимому, выброшен из эшелонов, стоявших на ст[анции] Канск. Выяснить, как и откуда появился труп, было поручено командиру штаба бригады Красильникова, и оказалось, что в эшелонах, стоявших у станции, в двух вагонах устроена гауптвахта для арестованных в дисциплинарном порядке. И начальник этих эшелонов штабс-капитан Шрам, бывший офицер 1-го полка красильниковской бригады, состоял агентом контрразведки розановского штаба, производил обыски и аресты по своему усмотрению, распоряжался арестованными, приспособив для них особый вагон-теплушку, не допуская по отношению к ним даже расстрела; выяснилось, однако, что найденный чехами труп является трупом, расстрелянным Шрамом Обо всем этом мною по телефону доложено было в село Хр[исто]-Рождественское Красильникову, который, в свою очередь, о действиях Шрама доложил Розанову и, в конце концов, настоял на том, чтобы Шрам из Канска был убран и его контрразведка уничтожена.
О своих впечатлениях, вынесенных на Канско-Тасеевском фронте, я, как прежде участвовавший в организации блока общественных организаций в Омске, сделал сообщение на заседании бюро блока в Омске, на котором присутствовали: председатель блока Ал. Ал. Балашкин и члены бюро В.у. Куликов, Н.А. Филашев (по настоящей фамилии Антонин Иванович Новиков) и Клафтон. Аналогичные по характеру сообщения сделал Ал. Ал. Балашкин. Эти сообщения вызвали прения, конца которых я не дождался. Мое сообщение заинтересовало Балашкина, и он, очевидно, придал ему значение, потому что через день, через два просил меня, встретившись снова со мной, сделать доклад министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву.
У Пепеляева я был, он выслушал мой доклад, сказал, что вызовет меня еще раз, чтобы ознакомиться с подробностями, но так этого и не сделал. Мое сообщение, и в блоке общественных организаций, Пепеляеву показалось, главным образом, настроением масс крестьянского населения, вызываемым действиями агентов власти на местах, и общим курсом правительственной политики. Из блока общественных организаций я вышел в ноябре 1918 г., вслед за выходом Ал. А. Емелина и Галицкого. Поводом к выходу послужило несогласие с тактикой блока и направлением его политической деятельности, ибо после свержения Директории блок, признавший диктатуру Колчака, стал фактически ширмой общественности для реакционной политики Ив. Михайлова, Ник. Инн. Петрова и компании. Из партии народных социалистов я вышел в июне 1919 г. вместе с Тугариновым Б.И., А.К. Скальским и М.Г. Александровским, также в силу несогласия с позицией омской группы партии, возглавляемой Филашевым.
Тогда же я ознакомился с блоком демократических организаций, в который вошел М.Г. Александровский, но не мог войти я, как военный. Считаю необходимым подчеркнуть, что, вступив в отряд Красильникова для ликвидации в нем застенка произвола и насилия, я все время преследовал эту цель, оставаясь в отряде, и сделал все, что было в моих силах в отношениях, а фактически, с июля 1919 г. в жизни отряда и вообще в политической деятельности участия не принимал. Более показать в настоящее время ничего не имею.
Показания мне прочитаны. Александр Шемякин.
Тов[арищ] председателя К. Попов.
Верно, секретарь Г. Евстратов.
ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 104–105 об. (Машинопись, копия.)
Документ № 16
г. Иркутск, 1 марта 1920 г.
Протокол № 4 опроса Александра Васильевича Шемякина
Марта 1-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, тов[арищ] председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, опрашивал поименованного выше Шемякина, который прочел свои показания по моему предложению, собственноручно показал:
В дополнение моих показаний от 24/1, 11/2, 12/2 сего года я хочу дать небольшую, если можно выразиться, историческую справку о действиях народившихся в период майско-июньских событий 1918 г., так наз[ываемых], экстерриториальных атаманов. Я не буду касаться атаманов, выдвинутых съездами казачьих кругов, которые до некоторой степени являются отражением самого казачества, за исключением Сибирского] казач[ества], где настоящим выявлением подлинной физиономии казачества являлись Березовский и Глебов, а не Иванов-Ринов, которого нужно отнести к экстерриториальным.
К этой категории нужно отнести: Волкова, Анненкова и Красильникова. Давая их характеристику и о их работе, я буду пользоваться, главным образом, мнением общест[венных] политич[еских] кругов г. Омска, и при изложении буду совершенно объективным и беспристрастным. Прежде чем перейти к экстерриториальным атаманам, я для полности укажу, как казачество в [его] политической физиономии отражалось в лице общественности. Все казачество подразделялось приблизительно на четыре группы: Сибирское и Семиреченское считались самыми демократическими и радикальными. Второе – Оренбургское и Уральское характеризовались одним словом «выкжемистами». Третье – Забайкальское и Приморское – консервативными и стремившимися к реставрациям положения до февраля 1917 г. И четвертое – Енисейское и Иркутское казачество. Первое тяготело к первой группе, а второе к третьей.
Иванов-Ринов, Волков, Анненков и Красильников появились на фоне сибирской жизни после событий, произведенных чехами в мае– июне [1]918 г., в разных должностях и положениях. Первый в качестве командира степного корпуса, второй – начальником казач[ьей] дивизии, а последние два – начальниками отрядов. Анненкова я видел только раз, когда после переворота [1]918 г. он проезжал со своим отрядом по городу Омску. Его характеризуют так – человек совершенно недисциплинированный, монархист по убеждению, алчен, честолюбив, способный на всякие авантюры и интриги, вплоть до шантажа, лишь бы только о нем гремели. Деспотичен и жесток по отношению к людям от него зависящим и не сдавшимся на его милость, и в то же время трус и покорен от людей, от которых сам зависит, но только в том случае, если надо им держать кулак. Из полка был исключен за какое-то мошенничество. Начальником пехотных его частей и его помощником был полковник Ромнев, который тоже был уволен с должности станичного атамана, за какие-то проделки. И вообще, как выразился Березовский, все казачье офицерство, которое ушло к Анненкову, не отличалось своей честностью, чистоплотностью и порядочностью, а все почти искатели приключений и легкой разживы. А потому войск[а] [правительственного] Сибирского казач[ьего] войска, чтобы не деморализовать и не разлагать казач[ьи] полки, несмотря на недостаток офицеров, не принимали никаких мер к их возвращению.
Впоследствии мне пришлось убедиться в том, что туда идет в большинстве именно такой офицерский состав, ибо все офицерство, исключенное из бригад Красильникова за пьянство, хулиганство и стремление к грабежам и насилиям, в большинстве шло к Анненкову. Об Анненкове еще до прибытия его в Омск были уже сведения о его действиях в Тюкалинском, Калачишенском, Омском, П-Павловском уездах, где он разгонял областные земства, производил грабежи, аресты и устраивал свои суды и производил расправы. Затем оставил в Омске штаб контрразведки (в Ильинск[ом] училище около город[ской] Думы, а затем в кадет[ском] корпусе), отправился в Славгородский уезд, а потом в Семипалатинск на так наз[ываемый] Семиреченский фронт. Что было последствием его нашествия на Славгородский уезд и Семипалатинск – это хорошо было известно из газет.
Поселившись в Семипалатинске, он совершенно не признавал над собой никакой власти и все дела в отношении политической и экономической жизни вершил по своему усмотрению. Для характеристики могу привести один, по многим соображениям печальный случай, постигший монгольскую мясную экспедицию, во главе которой стоял Гей. Почему и кому понадобилось ликвидировать эту экспедицию – это другой вопрос, но важен факт, что все ответственные руководители этой экспедиции были арестованы, в том числе и Гей (в Бийске или Барнауле) и Ан. Горбунов – в Семипалатинске извест[ный] полит[ический] деятель социал-революционеров и друг Пав[ла] Як[овлевича] Михайлова. Как со стороны родных и общест[венных] деятелей г. Омска, так со стороны от министерства внутренних дел П.Я. Михайлова, председателя Сов[ета] мин[истров] П.В. Вологодского, были приняты все возможные меры к освобождению арестованных.
С большим трудом удалось вытащить Гея, но Горбунова, попавшего к Анненкову, вытащить не могли. От имени военного мин[истра], Вологодского и министр[а] внутр[енних] дел посылали первоначально телеграмму к Анненкову, губерн[скому] комиссару с требованиями и приказаниями об освобождении, затем в форме просьбы и, наконец, чуть ли не с мольбой просили переправить Горбунова для содержания в Омск, в Омск[ую] тюрьму. Но все это тщетно, и Анненков даже не удосуживал их ответом. Губернский комиссар ответить ничего не мог, так как все телеграммы как частных, так и должностных лиц проходили через цензуру Анненкова. В конечном результате Горбунова удалось за большой куш освободить.
В положении несокрушимости и полновластия Анненков остался и до последних дней. Иванов-Ринов, вынесенный событиями со дна на гребень волны политической жизни в сиб[ирском] масштабе, не имея совершенно ни политического, ни общественного, ни военного стажа и представления о таковых – он, как человек практичный, начал искать опору для себя извне и для дальнейшей сферы. Нужна была реальная сила, на которую можно было бы основаться и опираться. Среди деятелей сибирск[ого] казач[ества] он не пользовался никаким авторитетом, а даже наоборот, – пренебрежением, как к его вице-губернаторской политической должности и карьере, созданной на усмирении сард Ферганской области, так и как тому положению, которое он занял впопыхах и не по уму. По складу своего характера он почти сходен во всех отношениях с Анненковым, но только в большом масштабе. И, кроме того, хитрый и лукавый; в политич[еском] отношении безграмотен, но, за что-нибудь ухватившись с жаром, то с такой же поспешностью он бросал и хватался за другое.