оме того, был внедрен новый способ производства дымогарных труб на Шатанском и бондажей на Мотовилохинском заводах; изобретен новый вагон (совмещавший крытый вагон и вагон-платформу), установлен принцип правильного распределения перевозочных средств при массовом перегоне подвижного состава, существенно сокращена продолжительность простоя паровозов при ремонте (с 250 дней в 1918 г. до 42 дней в 1919 г.); урегулировано правовое положение железной дороги; выделены миллионные ссуды обществам потребителей дороги, и произведена закладка огромных складов с грузами. По оценке подсудимого, вся эта работа проходила под руководством «знатока… таланта в железнодорожном деле» – Л.А. Устругова, в сплоченном общими интересами трудовом коллективе министерства.
О том, что происходило в Иркутске в октябре и ноябре 1919 г., Ларионов не имел понятия, находясь в это время в разъездах. Впервые доступ на закрытые заседания Совета министров получил 23 декабря 1919 г., когда из-за небезопасной обстановки на улицах Иркутска Совет министров выделил из себя рабочее бюро-тройку, вменив ему в обязанность быть в курсе всех политических и военных событий, а если будет необходимость, то и взять на себя ответственность за принимаемые решения.
В состав «тройки» вошел и Ларионов, как «случайно выбранный товарищ министра одного из важнейших ведомств». Алексей Николаевич отмечал: «На нас лежала забота о тех, кто был сзади нас, об этой отступающей армии, которой надо было так или иначе помочь в ее трудном положении, о тех, кто вместе с этой армией, в многочисленных эшелонах, отступал […] на нас нападали, и мы были в состоянии самозащиты». Выход в подобной обстановке Ларионову виделся в создании буферного государства, объединившего бы все политические группировки для прекращения братоубийственной войны. В последние дни существования колчаковской власти подсудимый организовал срочную перевозку угля в Ачинск и Красноярск, хлеба – черемховским рабочим, перевел более 13 миллионов рублей на выплату зарплаты рабочим и служащим.
Свою непричастность к «большой политике» Ларионов доказывал структурой управления верховной власти: «Непосредственно при Верховном правителе и Верховном главнокомандующем находился его Совет, состоящий из председателя Совета министров, министров иностранных дел, финансов, внутренних дел, военного и начальника штаба […] Далее шел Совет министров, возглавляющий отрасли гражданского управления, а из гражданского управления – те отрасли, которые ему были подведомственны. Затем большой Совет выделял из себя малый Совет, состоявший из товарищей министров, причем этому Совету были подведомственны вопросы только второстепенного значения, только те, по которым уже имеются принципиальные решения и формальные согласия глав соответствующих ведомств […] членов малого Совета – товарищей министров не допускали в закрытые заседания, где обсуждались вопросы важные и выслушивалась информация о ходе как военной жизни, так и внутренней».
Подсудимый указывал, что военное командование сосредоточивалось в Ставке Верховного главнокомандующего, которому подчинялись фронт и тыл по оперативным и военно-политическим вопросам. Все приказы и способы ведения войны исходили из Ставки, а на театре военных действий существовал закон полевого управления, когда военные начальники были наделены огромными полномочиями, и гражданская власть против этого ничего не могла поделать.
А.Н. Ларионов не соглашался с утверждением обвинителя Гойхбарга, что сибирские железные дороги находились в руках союзных войск. Наоборот, заручившись согласием иностранцев, Россия получила чрезвычайно ценное имущество. В частности, большое количество паровозов, вагонов и «декаподов», задержанных в Америке после заключения Брестского мира. В целях защиты железнодорожников Алексей Николаевич вменил в обязанность линейным агентам дорог немедленно сообщать о случаях проявления насилия по отношению к рабочим и служащим. Обобщенный «синодикт» по всем подобным эксцессам был им оглашен на пленуме Совета министров. В итоге Комитет законности и порядка издал циркуляр, потребовав от военных чинов оградить железнодорожников от незаконных арестов и передавать виновных следственной власти[477].
Служебное положение Г.М. Степаненко явилось логическим продолжением его тридцатилетней работы. Ни по рождению, ни по «душевной структуре» у него не возникало стремлений к намеренному «вредительству». «Преступность деяния оценивается не только реальными последствиями […] но […] и по тем намерениям, какими оно обусловлено», – заявлял он.
Георгий Макарович считал, что «транспорт в стране должен стоять вне политики», для чего ввел единоличное управление на местах и в центре. Эту меру объяснял отсутствием определенной ответственности при коллегиальном решении производственных задач. С этой позиции он отстаивал реформирование профсоюзов по профессиональному признаку (вместо территориального), что могло бы устранить попытки вмешательства в технику управления. Как положительный результат принятых мер, проводимых подсудимым, можно указать на значительное увеличение перевозок, сооружение Илимского тракта, объединение «брошенного на произвол» управления водным транспортом и шоссейными дорогами[478].
Служебная деятельность В.Г. Жуковского сводилась к «расшифровыванию и распутыванию телеграмм» в бронированном эшелоне Верховного правителя при эвакуации из Омска… Полагал, что «аполитичный и лояльный чиновник» служит тому правительству, которое способно оценить его опыт и знания[479].
По Положению о Главном управлении по делам вероисповеданий Л.И. Писарев не имел решающего голоса и вследствие этого ни в одном из актов правительственной, политической и военной деятельности, а также на заседаниях Административного совета и Военного совета участия не принимал[480].
«Противник, который боролся пером» Александр Константинович Клафтон, имевший за плечами двадцатилетнюю культурно-просветительскую деятельность в Самарском земстве, согласился возглавить Восточный отдел партии Народной свободы для сохранения чистоты партийной идеологии. Он верил Колчаку, его декларации, демократичности людей, но по своей структуре вся власть оказалась бессильной бороться против атамановщины. «Были диктаторы, – любил повторять подсудимый, – но не было диктатора». Тем не менее с правительством его связывала общность идеи – «единая Россия, правовое государство, Учредительное собрание».
Будучи противником большевизма, Клафтон отвергал обвинения во лжи и клевете, ведь основным источником сведений, публиковавшихся в его газете «Сибирская речь», являлись рассказы рабочих и крестьян. «В значительной степени, конечно, – отмечал он, – я должен признать и себя и моих сотрудников виновными. Виновными в том, что в пылу борьбы допускали слишком страшные слова, не было беспристрастной оценки, допускались карикатуры, преувеличения, но заверяю вас, что […] лжи заведомой в наших изданиях не было».
Близость к одному из «пишущих» лидеров кадетской партии В.А. Жардецкому (казнен в 1920 г.), осведомленность в «немецкой ориентации» П.Н. Милюкова помогли ему прийти к выводу: «Мы, которые видели не издалека, а здесь перед собой все ужасы гражданской войны, мы можем с открытой душой и сердцем сказать: безумцы те, которые думают, что война гражданская не кончена. Вдвое безумцы те, которые могут идти с поляками или немцами против России, с ними никто не пойдет. Они будут бороться не только против советской власти, они будут бороться против всей России…»[481]
Товарищ министра внутренних дел Михаил Эдуардович Ячевский, спокойно принявший на себя необходимость разделить «долю ответственности за деяния, в которых […] участвовал соразмерно той роли, которую играл к ряду правительственных деятелей», по характеру своей служебной деятельности занимался канцелярской «черновой работой по будничным текущим делам», без каких-либо «таинственных подозрительных отношений» с правительственной «элитой»[482].
Работавший в системе народного образования России с 1902 г. Н.О. Палечек получил звание товарища министра исключительно для того, чтобы распоряжения ведомства, имевшие бюджетный характер по открытию школ в Сибири, не задерживались при обсуждении в правительстве[483].
Александр Алексеевич Грацианов с лета 1918 г. занимался общественным управлением, медициной, санитарией и государственным призрением. Свое частое присутствие на заседаниях Совета министров объяснял необходимостью представлять интересы самоуправлений ввиду неблагожелательности к ним правительства. Он предлагал объединить действия больничных касс (имевших большие средства) с деятельностью земств и городов. Ведь если первые помогали сравнительно небольшому кругу лиц, то города располагали широкой сетью лечебных заведений и санитарными средствами. Причины изменения избирательного закона в городские думы Грацианов находил в отличной от европейской части России политической жизни Сибири.
«Политические партии, – рассказывал он, – пока они были в подполье, были кристаллической чистоты, но, когда они вышли из подполья, они не могли ориентироваться, в них хлынула такая масса народа, которая ничего общего с целями партий не имела… Очень многие преследовали свои личные интересы, а партия старалась как можно больше завербовать членов, чтобы получить наибольшее количество голосов». Исходя из того, что для городской работы требовались специалисты, знавшие дело, Александр Алексеевич представил на рассмотрение Совета министров новый закон о выборах, закреплявший равноправие граждан и равное представительство всех партий в городских думах[484]