После этого заявления Гойхбарг попытался добиться от подсудимого Шумиловского показаний, что признание власти Временного Сибирского правительства Советом носило кратковременный характер, в то время как Совет готовил меры к скорейшему выходу из подобного альянса[505].
Пункт программы судебного разбирательства, принятый 23 мая на четвертом заседании и объединивший в себе сразу два – «в» и «г», прозвучал в вольной редакции как «активное содействие бандам Деникина, Юденича и Миллера и принятие мер к сохранению возможности борьбы с трудовыми массами России». Фактически он был посвящен условиям передачи колчаковским Советом министров власти Деникину. Однако обвинитель Гойхбарг с повестки дня его снял.
К сожалению, в стенограмме судебного процесса нет мнения суда о роли и значимости Политического центра в политической и общественной жизни Сибири, а первоначальное объяснение Червен-Водали в ходе рассмотрения причин начала ведения переговоров с центром свелось к небольшой фразе: «Дать возможность тем войскам, которые здесь были на фронте, быть освобожденными […] идти на Восток, разоружить отряды и использовать их по своему усмотрению, как это представлялось Политическому центру»[506]. Лишь на седьмом заседании подсудимый смог подробно остановиться на намеренно замалчиваемом обвинением вопросе.
Естественно, Чрезвычайный революционный трибунал рассматривал и другие факты и социальные явления, подкрепленные обвинителем на шестом заседании «вещественными доказательствами». Стесненный газетной полосой «Заключения по делу самозванного правительства», он решился «раскрутить» заготовленный и, по всей вероятности, единственно изученный им блок документов из следственных материалов о внешнеполитической деятельности Временного Сибирского и колчаковского правительств по двум направлениям[507].
Первое – участие подсудимых Шумиловского, Грацианова, Морозова, Степаненко, Краснова и Преображенского в принятии решения Совета министров об отпуске Национальному чехословацкому совету 37 миллионов рублей на оплату военного снаряжения и жалованья, а также их присутствие на заседании, где слушалось сообщение управляющего делами министерства иностранных дел И.И. Сукина о телеграмме французского и английского правительств с обещанием «всемерной поддержки», о переговорах со штабом «славянских войск» для «склонения» тех на сторону Колчака.
Второе направление – на основании телеграмм поверенного министерства иностранных дел В.А. Маклакова от 23 августа 1919 г., посла и члена ЦК группы «Единство» В.Д. Набокова, посла в Париже князя Г.Е. Львова подсудимые Клафтон и Жуковский обвинялись в получении из-за границы указаний по изменению тактики бюро печати в Омске, в предоставлении Маклакову ежемесячного кредита, а также в организации «агитации» за границей.
Постановление Совета министров от 28 ноября 1919 г. о контактах с японским военным командованием, обращение Временного Сибирского правительства в конце октября 1918 г. к эмиру Бухарскому («Русская национальная армия, – гласило обращение, – освободила от большевистских насильников половину российского государства, а именно: всю Сибирь, Кавказ, юг и север и западные губернии европейской России. Весь мир помогает нам, и мы глубоко верим, что население Бухары не поддастся учению большевиков, нарушающих учение священного Корана»)[508] использованы обвинением в качестве наглядной иллюстрации «изменнической политики сибирских социал-патриотов», «спекуляции именем социалиста» и приверженности к «сложившейся практике» постоянного призыва иностранных вооруженных сил для помощи в подавлении большевиков.
В опровержение разъяснения Шумиловского о позиции правительства во взаимоотношениях с Японией Гойхбарг зачитал с десяток телеграмм по прямому проводу, где говорилось о «неприязненно настроенных чехах и необходимости примирительного тона через японцев», «уверенности в посылке японских войск», «ведении переговоров с Семеновым и намечающихся лицах определенно японской ориентации»[509].
Попытка подсудимого Краснова разъяснить, что вопросами внешней политики ведал Совет Верховного правителя, образованный в ноябре 1919 г., включавший в себя строго определенных лиц – Колчака, председателя Совета министров, министров иностранных и внутренних дел, военного и финансов, а также управляющего делами (Верховная палата), в расчет принята не была. Как, впрочем, и сложность военной обстановки в те дни, отмеченная Червен-Водали, «когда Совет министров был совершенно оторван от Верховного правителя и вопросы не могли быть разрешены в обычном порядке»[510].
Домыслы обвинения, посчитавшего оплату расходов американского Красного Креста Советом министров «возмещением расходов Красного Креста известной стороне, произведенные ею на снабжение армии», разрушил на пятом заседании трибунала А.А. Червен-Водали. Он заявил: «Был представлен расчет по содержанию омских, иркутских и др. лазаретов на фронте в сумме значительно большей, чем 10 млн. руб. Я знал лично, что здесь, в Омске, содержался американский Красный Крест в большом здании загородного сельскохозяйственного училища, лазарет с 2500 койками, и меня совершенно не удивила цифра расходов […] в протоколе было оговорено, – белье выдается больным, платье детское – детям и пища для больных»[511].
Обвинительный пункт об «организации расхищения достояния трудового народа России» ограничился допросами Шумиловского, Преображенского, Хроновского, Краснова и Ларионова. И если Леонид Иванович Шумиловский обвинялся в провозглашении П.В. Вологодского почетным гражданином Сибири и назначении ему «особой пенсии, как основоположнику и продолжателю борьбы с большевистским населением», то профессор Преображенский – в успешных геолого-минералогических изысканиях, принесших государству 32 тысячи пудов золота, а Хроновский – в участии на заседаниях Совета министров и в исправлении служебных обязанностей управляющего Казенной палатой и директора международного банка[512].
Из рассказа Краснова выяснилось, что никто из членов правительства не предполагал оказаться в положении эмигранта, а учреждение банка в Америке – стремление привлечь капитальные вложения вкладчиков минуя иностранных посредников. Деятельность же Омского Военно-промышленного комитета (многомиллионная задолженность, раздача огромных сумм частным учреждениям, практиковавшиеся срывы в исполнении государственных заказов) была предметом специальной ревизии сенатора А.К. Висковатова[513].
А.Н. Ларионов показывал, что, выполняя работу по вывозке подвижного железнодорожного состава на восток, он не знал о масштабах голода в европейской части России. В свою очередь, ему неоднократно приходилось отдавать директивы, пресекавшие бессмысленные разрушения, но они не всегда удовлетворялись отступавшими войсками. Единственным мотивом его ходатайства о награждении железнодорожников Уральского района в размере 3 миллионов рублей было желание отблагодарить людей, «работавших сверх всяких сил так, как требовал их долг в данный момент, они сохранили имущество страны и жизни, которые были им доверены, и потому их надо было вознаградить»[514].
Опровержение факта участия в преднамеренных разрушениях Уфимского, Пермского и Омского мостов (в ответ Гойхбаргу, рассказавшему о нелицеприятных выражениях рабочих, восстанавливавших переправы) носило нескрываемый сарказм: «Если рабочие работали без сапог в студеной воде, то, конечно, такая работа неизмеримо труднее, чем если бы они работали в хороших сапогах, и если бы не примитивные приспособления, то работа не казалась бы такой трудной»[515].
Обвинение в «организации системы массовых и групповых убийств трудового населения» подкреплялось свидетельскими показаниями генерала А.Ф. Матковского, подполковника П.М. Рубцова и А.Д. Сыромятникова, а также телеграммами на имя Розанова (в них говорилось о расстреле 500 из 570 арестованных в Семипалатинской тюрьме и заживо погребенных в Екатеринбургском округе 25 тысячах человек).
Признание Шумиловского о бездеятельности Совета министров по судебному пресечению незаконных и самочинных расстрелов повлекло за собой обоснованный интерес к Комитету законности и порядка. Задачи этой организации разъяснил Малиновский: «Комитет обеспечения законности и порядка исключительно останавливался на рассмотрении приказов всех лиц, применявших исключительное положение, в которые вносилась та или иная закономерность в действия местных властей […] Всякий приказ, изданный на месте, поступал в Комитет по обеспечению законности и порядка и был предметом обсуждения комитета. Если комитет признавал его незаконным или не отвечающим требованиям исключительных положений, то этот приказ немедленно отменялся по телеграфу. В тех же случаях, когда комитет не мог этого сделать в силу своего положения, эти действия были предметом обсуждения правительствующего сената по первому департаменту»[516].
Причастность членов колчаковского правительства к попустительству Верховным правителем беззаконий генерала С.Н. Розанова отверг свидетель Сыромятников, отвечая на вопрос защитника Айзина, в чьем непосредственном распоряжении находились отряды генерала: «Гражданским властям безусловно не подчинялись, и скажу, что со стороны Розанова встречался полный протест всего Совета министров. Его поддерживал только Колчак и Пепеляев. Он неоднократно проводил эту мысль, что если бы не Колчак, то его давно бы прикончили […] Он неоднократно […] получал […] телеграммы с предупреждением о необходимости отказаться от тех мер, к которым он прибегал. Были разговоры по прямому проводу, чтобы его распоряжения о сжигании деревень были отменены, но это он, по своей инициативе, сохранил»