[48]. Позднее, осенью 1919 г., стремление разграничить законодательные и исполнительные полномочия станет главной сутью т. н. «административной перестройки» правительства. По существу, Совет министров выполнял «двоякую роль». «Исключительные обстоятельства (Гражданская война. – В.Ц.) принудили его принять на себя роль суррогата законодательной палаты», тогда как в основном Совмин, осуществляя исполнительную власть, выступал «в качестве высшего административного органа, призванного к объединению и согласованию деятельности различных ведомств». В действующей конституции подчеркивалось, что «осуществление Верховной власти принадлежит Верховному Правителю совместно с Советом министров».
Постановлением 1-го Департамента Правительствующего Сената, принятого после присяги А. В. Колчака как Верховного правителя и присягнувших после него членов Совета министров, определялся статус Российского правительства как единственного общегосударственного органа управления. Во всех текстах присяги мотив верности государству (уже не государю) выдвигался на первое место. Вот слова одобренной Советом министров и утвержденной Сенатом присяги самого Колчака: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Государству Российскому как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».
Текст присяги, принесенной наличным составом Совета министров, переданный затем для принятия гражданскими чинами, а также служащими земского и городского самоуправлений, также утверждал: «Обещаюсь и клянусь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь повиноваться Российскому Правительству, возглавляемому Верховным Правителем, впредь до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь». Аналогичные слова содержались и в тексте присяги военнослужащих: «Единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Показательно и «клятвенное обращение», ставшее аналогом присяги «для гражданских лиц»: «Обещаюсь и клянусь в том, что хочу быть верным подданным и неизменно преданным Российскому Государству. Обещаюсь и клянусь исполнять законы Государства Российского и повиноваться Российскому Правительству, ныне возглавляемому Верховным Правителем». Слова присяги подчеркивали временный характер власти – «впредь до созыва Национального Учредительного Собрания». Принесение присяги происходило по порядку, принятому в Российской империи: в православных храмах, мечетях или костелах. Члены Совета министров, сенаторы и Верховный правитель приводились к присяге Высокопреосвященнейшим Архиепископом Омским Сильвестром.
Характерна и корректировка существовавшей еще в Российской империи «подписки, отбираемой от всех военнослужащих при зачислении их в состав Российской армии». Она давалась «независимо от принесения общеустановленной присяги на верность службы Государству Российскому, возглавляемому единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Военнослужащий давал «торжественное обязательство», что на все время службы он будет «строго соблюдать существующие военные законы и уставы, а также и те, кои будут введены в действие во время нахождения на военной службе». Печальный опыт «демократизации армии» 1917 г., забвения принципа «армия вне политики» отразился в следующих обязательствах: «Не входить в состав и не принимать участия в каких бы то ни было союзах, группах, организациях (в том числе масонских), товариществах, партиях и т. п., образуемых с политической целью», «не принимать какого-либо участия в противоправительственной агитации и пропаганде»; «не произносить публично речи и суждения политического содержания», «не принимать непосредственного участия и не присутствовать на каких-либо сходках, митингах или манифестациях без разрешения своего непосредственного начальства»; «не участвовать без разрешения своего непосредственного начальника в каких-либо чествованиях, носящих публичный характер», кроме того, «не состоять на службе в городских, земских, общественных и частных учреждениях и предприятиях», «не заниматься литературной работой и сотрудничеством в повременной печати». Что касается «начальства», то здесь «Подписка» отмечала обязательство «для поддержания дисциплины и авторитета начальников никогда и нигде не осуждать их действия, а наоборот, всегда и всеми силами способствовать поддержанию их авторитета». С одной стороны, подобные ограничения по военной службе были вполне оправданны с точки зрения недопустимости всего, что может помешать армии выполнить свой долг восстановления единой российской государственности. С другой – в условиях Гражданской войны, вызванной политической борьбой, отказ от «участия в политике» мог приводить к определенной самоизоляции военных, к проблемам в понимании того, как нужно «обустраивать Россию», как должны работать «гражданские власти». Так или иначе, но обращение к «дореволюционному» опыту организации армии достаточно показателен[49].
В целом сложившаяся в 1919 г. система управления представляла собой видоизмененную модель, уже действовавшую в период октября 1918 г. Только тогда во Всероссийском Временном правительстве место Верховного правителя России занимала пятичленная Директория. Налаженность исполнительно-распорядительного аппарата, чем гордилось ВСП, делала необязательными какие-либо изменения в установившемся с лета 1918 г. порядке делопроизводства. Деятельность правительства по-прежнему проходила в рамках Учреждения Совета министров 1906 г. («Совет министров состоит из министров, главноуправляющих отдельными частями, принадлежащими к общему министерскому устройству»). В Омске, по свидетельству прибывшего из Архангельска князя Куракина, находились «все учреждения Петроградского периода в эмбриональном состоянии». Попытки скорректировать новую систему, «в смысле расширения и точного определения прав председателя Совета министров, установления таковых для заместителя председателя Совета министров» (предложения П. В. Вологодского и Г. К. Гинса), не считались актуальными[50]. В дополнение к статье 2 Учреждения 1906 г. постановлением от 1 апреля 1919 г. вводилась должность члена Совета министров (как «министра без портфеля»), «назначаемого Указами Верховного Правителя». К ним относились, например, чиновники юрисконсультской части. Постановлением от 10 апреля члены Совета министров уравнивались по классу и окладу с остальными министрами[51]. Большое значение (в плане сочетания в своей работе делопроизводства Верховного правителя и Совета министров) имел аппарат Управления делами Российского правительства. Он включал в себя Общую канцелярию из отделений и секретариат, кабинет Верховного правителя (в составе канцелярии правителя и комендантского управления), Управление делами Совета министров (в составе канцелярии Совета и юрисконсульской части), а также отдел печати.
Статус Верховного правителя отражала ст. 3. Конституции, провозглашавшая, что «власть управления во всем ее объеме принадлежит Верховному Правителю». Аналогии этому усматривались в ст. 10, 11 Основных законов Российской империи, предусматривавших «непосредственную» власть государя «в порядке верховного управления». Модель исполнительной власти отчасти копировала правовую систему, сложившуюся в период действия Высочайше утвержденных Основных законов Российской империи 23 апреля 1906 г. (многие правомерно отмечали сходство ряда полномочий Верховного правителя и государя императора). Верховный правитель возглавлял исполнительную власть, делегируя при этом «определенную степень власти» «подлежащим местам и лицам», то есть конкретным министерствам и ведомствам. Исполнительная власть Верховного правителя выражалась в издании «актов», которые (в отличие от законов и указов) не обсуждались Совмином и формально, post factum, «скреплялись» председателем правительства или главой ведомства, сферу деятельности которого эти «акты» затрагивали: «Все акты Верховного Правителя скрепляются председателем Совета министров и главным начальником подлежащего ведомства». Право назначения и увольнения министров (за исключением премьера) также находилось в компетенции главы исполнительной власти, в чем отмечалось сходство с правами «Правителя» по дореволюционным законам. Кроме этого, Верховный правитель получал также право единоличного «принятия чрезвычайных мер для обеспечения комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности». Широкое толкование данного положения стало причиной последующих трений между Советом министров и правителем.
Нормативные акты Совета министров (как и в Российской империи), заверенные (контрассигнованные) подписями премьера или соответствующего министра и управляющего делами, должны были утверждаться Верховным правителем. Колчак получал право неограниченной власти и в соответствии со своим статусом Верховного Главнокомандующего (по Положению о полевом управлении). Осуществление «диктаториальных полномочий», в случае необходимости, проводилось им посредством издания такой специальной формы нормативного акта, как «Приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего». Такие приказы подписывались самим Колчаком (даже без чьей-либо контрассигнационной подписи) и, следовательно, не требовали предварительного обсуждения в Совмине. Правительственные «постановления» и «распоряжения» отдельных министерств подписывались министрами, главой Совета министров и, как выше отмечено, утверждались Верховным правителем. Такую же процедуру утверждения проходили Законы правительства и Указы Верховного правителя. Оригинальным видом нормативного акта были грамоты и рескрипты Верховного правителя. Они напоминали высочайшие акты государя императора, не требовали утверждения Совета министров и могли лишь «скрепляться» подлежащим министром или председателем. Практика издания грамот была восстановлена еще в период Сибирской Областной Думы и Уфимской Директории и в целом повторяла российскую правовую традицию издания актов, провозглашающих, гарантирующих определенные права и свободы. Грамоты могли сопровождаться соответствующим рескриптом на имя главы Совета министров (например, Грамота Казачьим Войскам России (1 мая), Грамота таранчинскому народу Семиреченской области (16 июля) или Грамота о созыве Государственного Земского Совещания (16 сентября 1919 г.)).