Февраля 7-го дня 1920 года».
Примечание: «Изъятые из поезда Верховного правителя вещи усиленно охраняются в иркутской гостинице “Модерн” в номерах 37 и 47. Создается комиссия по разбору имущества. В марте 1920 года И.И. Сатрапинский доставляет в отдел народного образования библиотеку адмирала (где она ныне?! – Н. Ч.), а 10-го числа А.Н. Топорнин передает в музей его личные вещи: Морской штандарт, черное шелковое знамя (коммунистическое), английский флаг, 3 Андреевских флага, полотенце с вышитой надписью, грелка для чайника, палитра с красками, Св. Евангелие с собственной надписью, 2 кошелька вышитых, японский подсвечник деревянный лакированный, чайный сервиз деревянный лакированный из 16 предметов, серебряный кинжал, модель из кости куска хлеба с двумя мышами (нэцке. – Н. Ч.), 4 штуки вееров, маленький резной ножик слоновой кости, костяные бусы, брошь костяная, 1 каменная коробка, 1 карандаш, альбом для стихов, 3 штуки спиц с клубком, японская шпилька головная, печать, кубики китайские, 7 штук яиц пасхальных, стеклянная чашка, коробка с 7 орденами (в каких коллекциях и антикварных лавках они? – Н. Ч.), открытки 228 штук, 4 штуки часов поломанных, 1 часовая цепочка, 3 рюмки, 2 бокала, 27 серебряных монет, 21 медная монета, чехол для ручки, вышит бисером, пенсне, печать медная, звезда наградная, футляр для мундштука, мелочь (запонки, булавки и т. п.) в коробке, 7 штук разных альбомов, выжженная коробочка, лакированная яйцом, деревянная коробка с рисунком большая, портрет неизвестной женщины, каталог автомобильный и картины, микроскоп и физический прибор, 29 икон и 1 лампадка, 2 портрета, седло, 8 картин разных».
Говорят, мир вещей, окружающих человека, это овеществленная психология. Не нужно быть психоаналитиком, чтобы по этому перечню составить портреты двух людей, один из которых подписал смертный приговор другому.
Вдова Колчака Софья Федоровна, несмотря на хроническое безденежье, все-таки сумела и одеть сына, и дать ему неплохое образование – Славушка, Ростислав Александрович Колчак, закончил в Париже Высшую школу дипломатических и коммерческих наук и поступил в 1931 году на службу в Алжирский банк. Женился на Катеньке – дочери адмирала А.В. Развозова, загубленного, как и его отец, большевиками в Петрограде.
Спустя два года Софья Федоровна стала бабушкой: родился внук Сашенька.
Пережив смерть двух малолеток, она с ужасом восприняла весть, что ребенок заболел в Алжире дизентерией.
«…Я страшно переволновалась… Врачи сказали моей невестке, что ребенок не выживет, если его не увезти от страшной жары, свирепствовавшей в этом году на севере Африки.
Г-жа О.Н. Рейценштейн, двоюродная сестра незабвенного адмирала А.В. Развозова, крестная мать его старшей дочери, пожалела бедную молодую женщину, убивавшуюся над погибающим мальчиком, и по телеграфу прислала ей денег на дорогу до Парижа, где я увидела своего внука – бедного малютку, обратившегося в “скелетик”».
Она выходила внука. Александр Ростиславович Колчак здравствует и поныне в Париже.
Она выполнила свой природный женский долг сполна – спасла обезглавленное семейство, продлила славный род, сколько смогла, не дала ему угаснуть.
Сама же тихо и многолетно угасала в Русском приюте в Лонжюмо, где большевики, о ирония судьбы, учились когда-то брать власть в свои руки.
Сашеньке, как всегда, простила все.
«…Мой бедный муж. Недобрые люди его погубили, бедного моего Александра Васильевича, который погиб Отечества ради».
Жила вестями из Парижа от сына, да своими маленькими заботами, редкими радостями.
Больше всего боялась, что коммунисты возьмут верх во Франции и реквизируют заложенное в ломбард ее фамильное серебро. Странно устроена душа человеческая: потеряны дом, друзья, Отечество, все… Но жалко серебряную ложечку, которую подарила крестная мать.
Софья Федоровна пережила немецкую оккупацию Парижа, пленение сына, невзгоды Второй мировой, а для нее третьей, если не четвертой войны. Она скончалась в 1956 году. Ее похоронили на самом главном кладбище русского зарубежья – в лесу Святой Женевьевы (Сент-Женевьев-де-Буа). На кресте надпись: «Колчак Софья Федоровна вдова адмирала, Верховного правителя России, 1876–1956».
Неподалеку, на одной из плит братского памятника воинам белых армий (копия Галлиполийского каменного шатра), выбито имя адмирала Колчака, ее Сашеньки. И пусть это символическая могила. Они все же встретились.
Пять алжирских марок
Киевские чекисты, просматривавшие письма из-за кордона, адресованные советским гражданам, не обратили особого внимания на переписку гражданки Екатерины Федоровны Ткаченко из Каменец-Подольска со своей сестрой из Парижа Соней. Ну, сообщают две пожилые женщины друг другу свои семейные новости, и все тут. Никакой антисоветчины, никакой политики. Тем не менее у перлюстраторов был шанс отличиться, если бы они доложили своему начальству, что установили «канал связи» вдовы Колчака со своими невыявленными и не поставленными на учет «членов семьи врага народа» родственниками. И какого врага народа – самого Колчака!
Спустя лет двадцать подобную же близорукость проявили и архангелогородские эмгэбэшники. В это трудно поверить, но письма от вдовы Колчака и даже его сына приходили в Архангельск еще и в середине пятидесятых годов. Почтальоны приносили их в престижный «дом специалистов», где среди прочих квартировал депутат горсовета инженер Александр Николаевич Ткаченко, на поверку не кто иной, как племянник Верховного правителя! Да на нем, бывшем царском, а затем белом офицере, и без того можно было сделать карьеру «в органах». Однако же проморгали «сотрудники» в штатском свою удачу. Ну, да шут с ними!
Переписка со старшей сестрой была для Софьи Федоровны единственной живой ниточкой, которая связывала ее с Россией, с малой и большой Родиной. Разумеется, она не ставила на конвертах ни свою девичью, ни мужнину фамилию. Подписывалась Развозовой, фамилией невестки. Но даже это было небезопасно, потому что адмирал Развозов был обвинен чекистами в тайном сговоре с Юденичем и скончался в лазарете «Крестов» после операции.
Сын старшей сестры – Александр Ткаченко – был любимым племянником Софьи Федоровны. В свое время она хлопотала за него перед своим мужем, командующим Черноморским флотом. Она просила Александра Васильевича Колчака, чтобы тот помог прапорщику военного времени попасть из тылового Новониколаевска (ныне Новосибирска) в действующую армию, и тот отозвал молодого офицера в десантную дивизию своего флота, которая готовилась к штурму Константинополя в летнюю кампанию семнадцатого года. Колчак протекционировал своих родственников только в одном направлении – туда, где свистят пули. Февральская революция спутала все оперативно-стратегические планы, и прапорщик Ткаченко оказался на Румынском фронте, где получил и первые свои ордена, и первые ранения. Любящая тетушка, влиятельная адмиральша, при всем желании уже не могла оградить племянника от тех испытаний, навстречу которым тот шел с безоглядностью своих двадцати лет.
После октябрьского переворота и окончательного развала армии молодой офицер уехал к матери в Рыбинск. Там его застал антибольшевистский ярославский мятеж. И понеслось… Мобилизация в Красную Армию. Отправка взводным на Северный фронт. Переход к белым. Тюрьма у белых за красное командирство. Вызволила из камеры родственная связь с Колчаком. Снова фронт среди болот и озер. Плен. Тюрьма у красных. Расстрельный приговор за переход к белым. 70 суток в ожидании расстрела. Мать хлопотала за сына в Москве. Дошла до Калинина. «Таких и надо расстреливать!» – молвил всесоюзный староста. Материнские молитвы донеслись до Бога. Наверное, только они и спасли Шурку, как звали его домашние, и после двухлетней отсидки в вологодском лагере он вышел на волю. Устроился дорожным техником. Женился на дочери морского офицера Мигаловского. Вскоре он перебрался в Архангельск, где никто ничего не знал о его крутом прошлом. Там бывший студент петербургской техноложки проявил себя незаурядным инженером, отличился на грунтоосушительных работах и стал в городе весьма заметной личностью. И хотя он состоял на учете бывших белых офицеров, его ни разу не тронули и позволили умереть своей смертью в возрасте 56 лет от туберкулеза.
…В детстве Шурка собирал марки. Его коллекцию весьма пополнял дядя Саша – Колчак – который на своем недолгом веку объездил, обплавал, обходил едва ли не полмира.
Сын архангелогородского инженера, Андрей, унаследовал отцовскую страсть к филателии. В конце тридцатых годов в его коллекции появилось пять алжирских марок…
…Как ни отрезана была Софья Федоровна от сродственников, а все же знала в своем далеком Париже об увлечении внука старшей сестры. Она и попросила сына, служившего в Алжире, прислать несколько экзотических марок. Так небольшая архитектурная серия попала сначала в Каменец-Подольск, а затем была переправлена в Архангельск. Эти марки, купленные сыном Колчака в Северной Африке, и поныне хранятся в альбоме кандидата технических наук Андрея Александровича Ткаченко, живущего ныне в Твери. Благодаря ему и свершилось это маленькое чудо. Какое? Да вот какое.
Если тебе позарез необходимо взглянуть в лицо человека, которого уже полвека как нет на белом свете и ты, как заклинание, повторяешь есенинские строчки «Я хочу видеть этого человека!», то рано или поздно ты его увидишь. И не в спиритическом сеансе, а хотя бы на фотографии.
– В июне 1941 года, – вспоминает Андрей Александрович, – бабушка приехала в Архангельск погостить у сына, то есть у моего отца. И как будто почувствовала, что в Каменец ей уже не вернуться, захватила с собой самое дорогое – семейные фото. Она умерла в жестокую пору. Сорок второй год в Архангельске по лютости голода был сравним разве что с ленинградской блокадой. Дом Омировых в Каменец-Подольске война не пощадила… Сохранились только эти снимки… Так что не надо вам больше ездить в Париж и уговаривать моего троюродного братца показать портреты Софьи Федоровны. Вот они…