На заводах судостроительной промышленности возобновились работы на недостроенных легких крейсерах я эсминцах, строились подводные лодки, тральщики и катера…
Как и прежде, Лев Михайлович работал много, лишь изредка вырываясь на часок-другой проведать сестер. Дома ночевал редко. Режим работы, установившийся еще до войны, оставался прежним: рабочий день начинался где-то около полудня, обедали в восемь — десять вечера, отдыхали с трех-четырех утра. Распорядок был «под Сталина» — говорили, что у него бессонница, ночью не спит. Николай Герасимович попытался после войны несколько изменить сложившийся режим, начал отпускать из наркомата офицеров в полночь. Но однажды позвонил ночью Сталин, а нарком был на даче. Кузнецова немедленно связали по телефону с Кремлем, но Сталин был недоволен. И все вернулось «на круги своя». Так что свободным было утро, да еще после войны стали соблюдаться, как правило, выходные дни.
Если Лев Михайлович ночевал у себя в кабинете, то перед сном частенько вынимал из чехла стоявшую за книжным шкафом виолончель. Теперь не война — кому он помешает ночью? Как он любил ее сочный, бархатный, певучий звук! И вот в томительную тишину здания на Козловском входят певучие звуки «Дон Кихота» Штрауса или увертюры к «Вильгельму Теллю» Россини… Ночуя и в кабинете на Козловском, и дома на Якиманке — на улицу Димитрова пришлось переехать в конце войны, дом в проезде Серова забрало ведомство Берии, — Лев Михайлович всегда вставал рано.
Впрочем, на Козловском нужно было иметь крепкий молодой сон, чтобы не проснуться от пронзительных голосов уборщиц, начинавших спозаранку уборку. Женщины были полны благих намерений, временами слышалось: «Тише, Лев Михайлович отдыхает!» Но потом снова в полный голос начинались пересуды о последнем столкновении в коммунальной квартире («Я ей прямо сказала…»), о ценах на рынке («Это надо же — картошка пять рублей!») и последних выдачах по карточкам, о письмах от родичей, которых война разбросала по стране. Лев Михайлович делал несколько гимнастических упражнений по Мюллеру — тех, которым его научил еще отец в Очакове, принимал холодный душ, тщательно брился. Он открывал окно на улицу — хорошо, когда свежий, холодный воздух, выходил в коридор и здоровался с уборщицами. Они его любили: каждую называет по имени и отчеству, помнит их рассказы про семейные беды (прославленная галлеровская память не подводила и тут), уважали. И чувствуя в нем какую-то подлинную доброту, расположенность, человечность, совершенно не стеснялись и спрашивали обо всем, что было интересно. Н. Д. Выжеватов, отважно воевавший в морской пехоте под Ленинградом и ставший после выхода из госпиталя в 1943 году адъютантом у Л. М. Галлера, слышал однажды, как уборщицы спрашивали: «Лев Михайлович, скажите, вы вот еще такой интересный, а неженатый. Неужто никогда не женились? Почему это?» И Галлер, посмеиваясь, чуть смущенно отвечал! «Не пришлось, сударыни, не пришлось…»
Если же ночевал дома, то непременно, тоже встав рано, пил с сестрами кофе, слушая их рассказы о московских новостях, новинках литературных и театральных, последних симфонических концертах, на которых они побывали. А Тоня еще хвасталась приобретенной у букинистов книжкой, каким-нибудь раритетом — сборничком Блока, Ахматовой или Белого, Кузмина или Анненского. Любовь сестер к поэзии первой четверти века оставалась неизменной.
В выходные дни Лев Михайлович иногда выезжал с сестрами за город. Шофер останавливал большую, блестевшую черным лаком машину на опушке леска. Час-другой гуляли, вспоминали былое — дачу в Павловске, прогулки к Мцхета, когда жили в Тифлисе… Затем обратно в Москву. Лев Михайлович завозил сестер домой — и на службу. Работал он и в выходные дни. Очень много бывает работы, если хочешь, чтобы было все лучше… Но случалось, что в воскресенье после завтрака Галлер отправлялся в обход по книжным магазинам — по букинистическим, в книжный на площадь Мира, где просматривал каталоги и заказывал все, что находил интересным.
В выходные у себя в кабинете на Козловском работалось спокойно, ничто не мешало. Можно было обдумать и сделанное за прошедшую неделю, прочитать или хотя бы просмотреть стопку книг и журналов, которыми не успел заняться ранее. Вот так однажды в летний день сорок шестого он понял, что нужно подумать о применении внутриядерной энергии для движения кораблей. Из сообщения в прессе США явствовало, что для их флота что-то по этой части делается. Он встал из-за стола, в возбуждении зашагал по кабинету. Надо поговорить с Исаченковым, надо получить информацию от Академии наук — что думают наши физики. Или без Берии не обойтись? Лев Михайлович знал: атомный проект — наш вариант американского манхэттенского — ведет Берия. Все в его руках…
В понедельник Галлер вызвал Исаченкова… В последний день сентября сорок шестого Н. Г. Кузнецов направил генералиссимусу И. В. Сталину письмо по вопросам, связанным с защитой от ядерной бомбы и применению внутриядерной энергии. В нем говорилось, что ВМФ ведет исследовательскую работу по методам защиты от атомной бомбы, но, видимо, она идет параллельно соответствующим исследованиям в Академии наук СССР. Возможно, что-то делается и в других видах Вооруженных Сил. Не следует ли, ставил вопрос главком ВМФ, создать для этого специальный руководящий орган в Министерстве Вооруженных Сил? Далее в письме отмечалось, что исследования по внутриядерной энергии имеют для ВМФ особое значение. Н. Г. Кузнецов предлагал создать при главнокомандующем ВМФ специальный совет по противоатомной защите и «применению внутриядерной энергии для движения»[293] (курсив автора. — С. З.). И Кузнецову, и Галлеру казалось многообещающим создание нового вида энергетики для кораблей и особенно для подводных лодок.
За разработкой единого двигателя для подводных лодок (т. е. работающего и в надводном, и в подводном положении) Л. М. Галлер следил еще с довоенных лет. К осени 1938 года на опытовой подводной лодке был установлен двигатель конструкции талантливого инженера С. А. Базилевского, представляющий особый дизель, который мог работать и в подводном положении, используя жидкий кислород. Подводная лодка, на которой был установлен этот двигатель, успела до войны сделать несколько пробных выходов[294]. Галлер также способствовал работе и других конструкторов в этом направлении. До войны началось строительство сверхмалой подводной лодки с единым двигателем конструктора В. Л. Бжезинского. Была спущена на воду в мае 1941 года и во время войны проходила испытания на Каспийском море подводная лодка с единым двигателем замкнутого цикла конструктора А. С. Кассацнера[295]. В конце войны в Германии наши войска захватили недостроенные опытные немецкие подводные лодки с единым двигателем конструктора Вальтера. Разработке единых двигателей для подводных лодок с учетом отечественного и немецкого опыта Галлер всячески содействовал. Лодки с единым двигателем значились в плане кораблестроения. Но внутриядерный двигатель открывал куда более заманчивые перспективы…
Л. М. Галлер как замнаркома по вооружению обращал все больше внимания на неизбежность коренных изменений, которые, вероятно, внесут в боевую деятельность флота атомные боеприпасы. Ведь если появилась атомная бомба, то завтра появятся и атомные торпеды… Значит, проекты кораблей должны учитывать воздействие компонентов атомного взрыва. Летом сорок шестого Лев Михайлович не раз говорил об этом с начальником Управления кораблестроения инженер-вице-адмиралом Н. В. Исаченковым, начальником Технического управления инженер-контр-адмиралом А. Н. Савиным, начальником Минно-торпедного управления контр-адмиралом Н. И. Шибаевым, начальником Артиллерийского управления контр-адмиралом В. А. Егоровым. Галлер задавал им вопросы, выслушивал ответы, снова спрашивал. Так постепенно он проверял свои мысли, готовился обобщить их в докладе главкому. Видимо пора, думал он, создавать какой-то документ, который определит требования к кораблю наступающей в военном деле новой эпохи.
Разумеется, Галлер продолжал держать бразды правления повседневной и перспективной деятельностью всех этих управлений. Начальников управлений, с их слабыми и сильными сторонами, Лев Михайлович знал превосходно, умел и направить работу каждого и спросить строго и нелицеприятно. Это были руководители, с которыми Галлер прошел все военные годы. Лишь В. А. Егоров возглавил свое управление в начале сорок второго да А. П. Савин принял Техупр ВМФ в самом конце войны — после гибели в авиакатастрофе талантливого своего предшественника инженер-контр-адмирала А. Г. Орлова. Удивительная стабильность руководящих кадров! Впрочем, Лев Михайлович, командуя флотом на Балтике, тоже старался пореже перемещать людей, не препятствуя, конечно, продвижению вверх по служебной лестнице. И Льва Михайловича радовало, что таких же взглядов придерживался Николай Герасимович — нарком, как он мысленно продолжал его называть. Действительно, чем дольше толковый человек (обязательно толковый и порядочный!) на должности, тем лучше работает, тем больше с него можно спросить. Вот и командующих флотами Кузнецов оставлял на своих местах, хотя всякое случалось, особенно в первые полтора года войны. Жаль только, что все еще не удалось предоставить Л. А. Владимирскому работу, достойную его больших организаторских возможностей и флотоводческого таланта. Лев Михайлович хотел бы видеть его в будущем на своем месте. Рано или поздно придется уступить дорогу адмиралу помоложе… А Владимирский настоящий моряк, честно прошел все ступени командования. Черноморский флот при нем действовал наступательно, умело, И немаловажно, что интеллигентен, умен, вежлив. Соединение этих качеств случается не столь часто…
Как-то осенним утром, перед службой, Лев Михайлович заехал к главкому на дачу. Воздух был уже холоден, всходило солнце на чистом, без туч, небе. Галлер вышел из машины, пошел по аллее к дому. Навстречу уже спешила Вера Николаевна, жена главкома: «Лев Михайлович, какой вы молодец, что приехали! Сейчас будем чай пить: а до этого мой потребовал грибы — вчера набрали! Представляете, утром — грибы! Но я жена дисциплинированная…» Она говорила что-то еще и быстро, о разном. Он уже не слушал, думал: счастливо сложилась жизнь у Николая Герасимовича! Стоит во главе флота великой державы, будет созидать Большой флот, океанский, с ко