Вот подлинное донесение М. П. Лазарева об этом несчастном случае и о его причине:
К сожалению моему, я должен известить о кончине квартирмейстера Ульяна Денисова, последовавшей октября 12-го числа сего 1822 года. При поднятии гребных судов гак у верхнего блока грот-сей-талей лопнул и упавшим блоком ударило Денисова в голову столь сильно, что повредило череп, и при всех стараниях медиков обоих судов вышеупомянутый Денисов жил только два дня.
Обязанностию при сем считаю представить на вид Адмиралтейств-коллегии, что сей лопнувший гак, причинивший смерть квартирмейстеру Денисову, был уже не первый, ибо прежде сего семь гаков в разных местах лопнули от весьма посредственных тяжестей.
Кроме того, из рапортов ко мне от командира шлюпа «Ладога» капитан-лейтенанта Лазарева также видно, что по прибытии его в Портсмут много неисправностей оказалось в железных поделках, что могло весьма легко причинить несчастие, подобное вышеописанному{199}.
Заказом в Лондоне астрономических инструментов и других вещей, необходимых в плавании, занимался мичман Завалишин. Помимо этого, он должен был обменять деньги через банкирскую контору Ротшильда.
Сам он потом писал так: «В наше время, когда ученая часть лежала исключительно на флотских офицерах, каждый офицер, имеющий средства (а в кругосветном плавании все их имели), считал своею обязанностью иметь собственный секстант, карманный хронометр и зрительную трубу, а командовавшие вахтой присоединяли к этому и рупор, потому что казенные медные рупоры считались неудобными»{200}.
Кроме того, приобретались большие хронометры, зрительные трубы, компасы и другие инструменты для государственных нужд, поэтому заказ был огромный. Англичане всё выполнили превосходно, а чтобы предназначенные для офицеров вещи были распределены справедливо, все изделия были одинаковы и разыграны между заказчиками в ходе импровизированной лотереи.
Так как за границей российские бумажные деньги не имели тогда хождения, необходимо было снабдить моряков, как выражались в те времена, «звонкой монетой». Но то количество необходимых средств, которое отпустили в России, оказалось не только недостаточным, но и не в той валюте. Опытным морякам было известно, что вне Европы никакой другой европейской монеты не принимали, кроме испанских пиастров и голландских червонцев, а людям с «Крейсера» и «Ладоги» выдали много прусских талеров и французских наполеондоров. Имелись также австрийские монеты, и все это необходимо было поменять на испанские пиастры из чистого мексиканского серебра и на голландские червонцы.
Пока корабли стояли в Портсмуте, у русских моряков было немало свободного времени, и, как отмечает мичман Завалишин, «большинство офицеров фрегата «Крейсер» не теряло времени на такие занятия, из которых нельзя было извлечь пользы». В свободное от служебных занятий время они «много читали, имея хорошую библиотеку капитальных сочинений французской, немецкой и английской литературы»{201}.
А. П. Лазарев свидетельствует: «В продолжение 55-дневного пребывания нашего в Портсмуте погоды стояли большей частью сырые и ненастные»{202}.
Наконец 28 ноября 1822 года, закупив необходимые инструменты и карты, пополнив запасы провизии и отремонтировав у «Ладоги» поврежденный рангоут, русские корабли с попутным ветром вышли из Портсмута и взяли курс на остров Тенерифе.
После непредвиденной задержки в Портсмуте корабли экспедиции за 11 дней совершили успешный переход к острову Тенерифе, и 10 декабря «Крейсер» и «Ладога» стояли уже на Санта-Крусском рейде. Плавание могло бы завершиться еще скорее, если бы фрегат «Крейсер» из-за чрезвычайно медленного хода шлюпа «Ладога» не был вынужден большую часть времени нести лишь марсели (средние паруса, без верхних), да и то иногда приспущенные.
Мичман Завалишин вспоминает: «Впечатления, испытываемые в морском путешествии, представляют значительную разницу с теми, которые испытываются на сухом пути. Тут, как бы ни быстра была езда, даже и по железным дорогам, которых тогда к тому же и не было, как бы ни быстро изменялись виды растительности и вообще местностей, — все же замечается некоторая постепенность. Совсем иное бывает на море, особенно при направлении пути по меридиану, к югу ли, к северу ли. Вот мы, например, оставили Англию среди полной зимы, и не видав ни клочка земли, который мог бы служить признаком изменения температуры, вдруг увидели на Тенерифе роскошнейшую растительность, напоминающую переход от лета к осени в средней России. <…>
Ощущение контраста еще более усиливалось, когда мы, не успев еще бросить якорь, были со всех сторон окружены лодками, нагруженными всевозможными овощами и плодами, не исключая и тропических»{203}.
Вся группа Канарских островов была как на ладони. Четырехдневное пребывание русских кораблей на Тенерифе совпало с двумя празднествами (одним — на фрегате, другим — у испанцев на берегу). Они пришлись на один и тот же день, 12 декабря, день рождения императора Александра I. По новому стилю это был день 24 декабря, то есть вечер накануне Рождества Христова, празднуемый у испанских католиков более, чем сам день Рождества.
С утра оба корабля русской экспедиции «расцветились флагами и по окончании богослужения, при молебствии, произведен 101 выстрел». Кораблям «вторила испанская батарея у пристани в Санта-Крусе». К обеду русскими были «приглашены все главные начальники на острове и в городе, английский консул и представитель одного английского торгового дома, через посредство которого производили все закупки»{204}.
Произведя запасы на Тенерифе вина и уксуса на весь поход, а также свежей провизии, овощей и фруктов, русские корабли оставили Санта-Крусский рейд и вскоре вступили в тропики, получив пассатный ветер.
А. П. Лазарев пишет в своих воспоминаниях: «15 декабря, снабдив себя пресною водою и всем нужным, мы отправились к Рио-де-Жанейро. В продолжение сего плавания имели постоянно приятную погоду»{205}.
Н. А. Ивашинцов в своей книге уточняет: «Снабдив отряд свой водою и всем необходимым, капитан Лазарев… <…> стал держать в Рио-де-Жанейро. В продолжение всего этого перехода имели постоянно ясную погоду; только близ экватора шли иногда дожди»{206}.
От Канарских островов корабли последовали через Атлантический океан к берегам Бразилии.
Мичман Завалишин вспоминает: «Невозможно представить себе ничего спокойнее и приятнее плавания в тропиках при благоприятном ветре и при жаре, умеряемой морской прохладой. За исключением двухчасового учения (час с парусами и час при орудиях) это был постоянный отдых, и можно было вполне предаваться развлечениям и веселью. Каждый день купанье, музыка, песни, и кроме того, долгие приготовления к празднованию перехода через экватор, и потом воспоминания особенного веселья при этом случае не допускали скуки, несмотря на монотонность обычных занятий продолжительного 40-дневного плавания, не прерываемого, как бывает при других случаях, эпизодами бурь и других приключений, возбуждающих энергию и бодрость духа. К числу развлечений принадлежали и частые взаимные посещения друг друга офицерами и командою двух сопутствующих кораблей. При купанье особенную веселость возбуждали Ньюфаундлендские собаки, бросавшиеся в воду при виде людей в воде и таскавшие их невольно к кораблю»{207}.
Наконец накануне перехода через экватор Лазареву доложили, что все готово к празднованию этого события, и спросили, когда ему будет угодно назначить время праздника. Самое удобное время было после капитанского и офицерского обеда. Михаил Петрович так и распорядился.
После обеда Лазарев вышел со всеми офицерами наверх, со списком команды в руках. На правой стороне на шканцах[42] уже стояла шлюпка, наполненная водой. Это была купель для морского крещения. А половина фрегата до грот-мачты была задернута завесой из флагов.
Этот незабываемый для матросов и офицеров праздник, подготовленный с большим размахом и выдумкой, превзошел все инсценировки на эту тему, виденные ранее теми, кто уже отмечал переход экватора в прежних плаваниях. Да и те, кому довелось впоследствии пересекать экватор, вспоминали его как самый лучший из всех.
Вот прекрасное описание Д. И. Завалишиным этого долгожданного для большинства членов команды события: «Когда капитан и офицеры заняли свои места около шпиля и денщики вынесли корзины с подарками команде от офицеров, состоящие из бутылок рома и разных закусок и сладостей, заблаговременно для этого случая заготовленных, из-за борта фрегата раздался в рупор обычный оклик кораблей: «алло» (от английского hallo, соответствующего нашему «ау»). Капитан ответил тем же и так же в рупор. Затем следовали обычные при окликах вопросы: какой корабль, откуда, кто командир? И когда Лазарев назвал себя, то Нептун (потому что это он спрашивал из-за борта <…>) сказал:
— Здорово, старый знакомец, спасибо, что меня, старика, не забываешь; вот уже третий раз жалуешь в мое царство. А ну-ка, скажи, нет ли у тебя некрещеных?
— Есть, — отвечал Лазарев, — и много: большая тебе пожива будет, какой еще и не видал!
— А все ли намерены исполнить обряд?
— Все, — отвечал Лазарев, — милости просим!
Затем последовало несколько минут торжественной тишины, очевидно, что Нептун вылезал из-за борта и устраивалась какая-то церемония. Потом занавес вдруг поднялся, и неудержимый смех овладел всеми при виде процессии, которая открылась. Соединяя мифологию с современными понятиями, впереди шел фельдмаршал Нептуновой гвардии, одетый каким-то чудовищем, разумеется с размазанной краской рожею, имея вместо жезла подобие булавы, которую довольно хорошо представляли четырехконечные щипцы. За ним ползли морские животные и тащили колесницу, на которой восседал