[46].
Самое главное лишение состояло в недостатке пресной воды, так как в те времена на кораблях еще не существовало опреснительных аппаратов. Поэтому с первого же дня выхода в море необходимо было определить норму выдачи пресной воды экипажу.
Как известно, недостаток в пресной воде (а фрегат был слишком загружен разными вещами на целый поход, чтобы можно было иметь воды более чем на три месяца) очень чувствителен. Она необходима не только для питья, но и для умывания, поскольку постоянное использование для этого морской воды вызывает неудобство. Матросы старались разными способами собирать дождевую воду. Недостаток свежей провизии также ухудшал состояние людей. При этом частые штормы, длившиеся порой неделями, требовали постоянной работы, лишали команду отдыха.
Монотонность занятий во время перехода в Австралию не прерывалась никакими особенными событиями. Лишь однажды за все время они встретили корабль, шедший из Ост-Индии. Для офицеров «Крейсера» имелось одно развлечение — посещать через воскресенье «Ладогу».
Под конец утомительного перехода корабли попали в полосу сильнейших штормовых ветров. Из-за опасности, создаваемой непрерывной бурей с дождем, снегом, градом, а то и сразу со всем этим вместе, приходилось по несколько раз за ночь вызывать всю команду наверх. Две недели непогоды совершенно измотали людей. Казалось, что шторму не будет конца. Но 16 мая 1823 года русские моряки увидели берег Тасмании (называвшейся тогда Вандименовой землей).
Уже перед входом в порт Хобарт[47] «Крейсер» и «Ладога» оказались в опаснейшем положении из-за разыгравшегося внезапно шторма, угрожавшего гибелью на прибрежных скалах. После смелого маневра, предпринятого Лазаревым, знавшим эти берега еще со времени плавания на шлюпе «Мирный», 18 мая суда благополучно вошли на Хобартский рейд. Там экипажи были переведены на берег, а сами корабли начали просушивать и готовить к дальнейшему плаванию.
А. П. Лазарев пишет: «По прибытии нашем на здешний рейд, капитан над портом (Naval officier) г. Бромлей посетил нас с обыкновенным приветствием и показал лучшее место для положения якоря. На другой день поутру мы были у губернатора всей Вандименовой земли г. Сореля, заслужившего здесь всеобщее уважение, он принял нас с искренним дружелюбием и изъявил готовность к всякому пособию. В то же время приказано было отвести нам места для рубки дров и поверки хронометров»{217}.
9 июня «Крейсер» и «Ладога» вновь вышли в море и направились на северо-восток: М. П. Лазарев предполагал пройти севернее Новой Зеландии.
Тихий океан, как это часто случается, вопреки своему названию в первые дни плавания встретил отряд Лазарева сильнейшей бурей, во время которой на «Ладоге» разбило волнами гичку (шлюпку), висевшую за кормой, выломало кормовые ставни и несколько пушечных портов.
На рассвете 12 июня шлюп «Ладога» остался один, все усилия отыскать «Крейсер» оказались тщетны. Зная превосходство хода фрегата, А. П. Лазарев решил идти к увиденным вдали островам Трех Королей, лежащим у северной оконечности Новой Зеландии, где он надеялся соединиться со своим братом.
Сам А. П. Лазарев потом писал об этом так: «Нужно ли описывать горестные чувствования при сей невольной разлуке. Одиночество всегда скучно, а разлука с любезным братом сугубо неприятна»{218}.
17 июня «Ладога» обошла острова Трех Королей, на поверхности которых моряки не заметили ни малейших признаков живой природы. В какой-то момент с «Ладоги» заметили идущее судно, в котором узнали «Крейсер», но налетевший шквал и пасмурность скрыли корабли друг от друга и лишили их возможности соединиться.
А вот что пишет об этом мичман Завалишин: «Мы направились к острову Таити. Несмотря на бурю, вскоре возникшую, мы успели выбраться благополучно из штормового залива (Storm Вау), но вскоре разлучились с «Ладогой». Разлука эта была, конечно, невольная, хотя для нас и выгодная. Произошла она от того, что шторм… сопровождался жестокими шквалами с градом и дождем… <…> а приводить постоянно к ветру (для уменьшения хода фрегата) и дожидаться было чрезвычайно опасно при бывшем огромном волнении»{219}.
На переходе к Таити «Крейсер» лишился матроса Сергея Малахова. Это оказался единственный умерший от болезни человек на фрегате. Он был отличным моряком, но его слабые легкие, из-за которых его не хотели брать в плавание, не выдержали переходов из холодного климата в теплый и обратно. В Кронштадте Малахов буквально на коленях упросил доктора разрешить ему остаться на корабле, ибо он, будучи семейным, мог этим походом обеспечить благосостояние своей семьи. Товарищи как могли оберегали его, но болезнь оказалась к нему безжалостна, и все были очень огорчены его смертью.
9 июля 1823 года «Крейсер» прибыл к острову Таити. «Ладогу» крепкие ветра задержали почти на неделю, и только 15 июля она соединилась с «Крейсером» в бухте Матаваи.
М. П. Лазарев был восхищен дисциплиной и слаженностью работы своих команд, о чем он уведомил Адмиралтейств-коллегию:
Суда, мне вверенные, фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладога», находятся в весьма хорошем состоянии. К удовольствию моему, должен уведомить государственную Адмиралтейств-коллегию, что как офицеры, так и нижние чины обоих судов пользуются совершенным здоровьем{220}.
После Таити каждый корабль с вверенным ему грузом, согласно полученному ранее предписанию, пошел своим курсом: «Ладога» — к полуострову Камчатка, а «Крейсер» — к берегам Русской Америки, в Новоархангельск. Шлюп «Ладога» должен был сдать груз в Петропавловск-Камчатский, а потом тоже идти в Новоархангельск.
Фрегат «Крейсер» прибыл в Новоархангельск 3 сентября 1823 года.
Он был с большой теплотой встречен русской колонией, но особенно радовалась команда шлюпа «Аполлон», которая с нетерпением ждала смены, чтобы скорее отправиться на родину.
Потом «Крейсер» около года провел у берегов северо-западной Америки, охраняя русские территориальные воды от контрабандистов.
8 ноября 1823 года «Ладога» подошла к Новоархангельскому рейду.
За время перехода фрегата «Крейсер» из Кронштадта в Ситку в Санкт-Петербурге были приняты решения, коренным образом изменившие позицию правительства относительно границ владений России в северной части Тихого океана.
Вернувшийся из плавания на Камчатку шлюп «Ладога» доставил сообщение М. П. Лазареву о том, что: «<…> Отменяются все меры, предположенные относительно крейсерства и захвата иностранных судов, плавающих за чертою, которая обозначена была на океане как бы границею наших владений; таким образом уничтожалась главная цель посылки боевого фрегата, который вследствие такой перемены обстоятельств осужден был простоять без всякой пользы целый год в Ситхе»{221}.
Затем, «после исправления повреждений и просушки помещений, корабли снова вместе направились в Сан-Франциско. В одном из переходов при попутном сильном ветре, когда нужно было паруса взять на гитовы[48], с фор-русленей упал в воду канонир. Раздался крик: «Человек за бортом!» Вахтенный мичман Павел Нахимов, не задумываясь, бросился к шлюпке и в считаные минуты спустил ее на воду».
Утопающий был виден, и шлюпка с шестью людьми на борту, которую могло залить волной, уже была близка к канониру, но он внезапно скрылся под водой. Возможно, его схватила акула, которые водились в этих водах, а может быть, свели судороги. Нахимов долго кружил возле того места, где исчез несчастный, но его не нашли. Теперь, из-за сильного волнения, опасность грозила и спасателям. Поднять их на борт оказалось совсем непросто. Как ни старалась большая группа матросов с помощью веревок и багров улучить подходящий момент, при подъеме шлюпку разбило о надстройки корабля, но Нахимов с моряками успели ухватиться за такелаж и благополучно выбрались на палубу.
О благородном поступке мичмана Нахимова М. П. Лазарев доложил в Адмиралтейств-коллегию.
Потом в служебной характеристике командир фрегата «Крейсер» написал о Нахимове так: «Душою чист и любит море»{222}.
Отметим, что только чистые душою люди, такие как Нахимов, могли попасть в узкий круг приближенных Лазарева.
Кстати, из общего контекста блестящих характеристик П. С. Нахимова в этот период выпадает отзыв его товарища по «Крейсеру» будущего декабриста Д. И. Завалишина. Он упрекал Нахимова в чересчур подобострастном отношении к командиру. Что ж, Нахимов никогда не делал секрета из того, что просто обожал Лазарева.
После прихода в Сан-Франциско к «Крейсеру» и «Ладоге» присоединился шлюп «Аполлон». Там же стоял еще и бриг «Головнин», принадлежавший Российско-американской компании.
Шлюпы «Аполлон» и «Ладога», пополнив запасы продуктов и пресной воды, с попутным ветром вышли в море и, взяв курс на мыс Горн, пошли в Россию. А Михаил Петрович Лазарев, закупив 4488 пудов пшеницы и снявшись с якоря 17 февраля 1824 года, возвратился в Новоархангельск.
А теперь самое время рассмотреть один весьма щекотливый вопрос, вызвавший в свое время наибольшую разноголосицу мнений и бурные порицания Михаила Петровича Лазарева. Вопрос о дисциплине, об обращении его с командой и об отношениях его с офицерами.
Многочисленные документы и свидетельства современников позволяют судить о выдающемся вкладе М. П. Лазарева в создание новой, более прогрессивной для своего времени школы подготовки военно-морских кадров, как офицеров, так и матросов. Об этом, в частности, пишут авторы фундаментального трехтомного сборника документов, посвященного многогран