<…>»{235}.
Что же послужило причиной постоянного усиления строгости и ужесточения наказаний на борту «Крейсера»?
Главным поборником таких мер стал старший лейтенант Иван Иванович Кадьян. Его скверный характер, заносчивость, грубость и угодливость по отношению к начальству, постоянные сплетни встретили не только неприятие со стороны других офицеров, но и вызвали растущее недовольство команды.
Кадьян давно стремился попасть на корабль, уходящий в кругосветное плавание. Однажды Лазарев уже отказал ему в этом, отправляясь к Южному полюсу, но, шутя, пообещал взять его, если это произойдет еще раз. О том, что вскоре так и случится, Лазарев тогда не мог предположить. Узнав о подготовке к походу «Крейсера», Кадьян явился к Лазареву и напомнил о данном ему обещании. Делать было нечего, Михаил Петрович согласился, хотя для этого ему пришлось отказаться от назначения старшим лейтенантом на фрегате М. Д. Анненкова, испытанного в плавании вместе с ним на шлюпе «Мирный», поскольку Кадьян был старше по званию.
Поначалу он очень нравился Лазареву своей неутомимой требовательностью по службе к матросам, но настораживало его высокомерие и то, что лучшим разговором с матросом для него была зуботычина. А причиной этого явилось то, что Кадьян отличался от офицеров «Крейсера» в худшую сторону по всем показателям — от общего образования до умения управлять вахтой и астрономических наблюдений. Вот и решил он привлечь к себе внимание капитана корабля суровостью к подчиненным, до крайности утрируя требования дисциплины. К сожалению, Михаил Петрович не сразу обратил внимание на неприглядные стороны характера Кадьяна.
По воспоминаниям Завалишина, «трудно перечислить все мелочи, к которым он придирался, чтобы подвергать людей беспрестанно наказанию, между тем как все хорошее, что происходило в действительности от порядочности самой команды, усердия и знания офицеров, он приписывал себе и действиям строгости, уверяя постоянно в том Лазарева»{236}.
В конце концов этот офицер так досадил команде своими придирками, что во время пребывания фрегата в Ситхе случилось событие в русском флоте почти немыслимое — бунт! И хорошо еще, что это произошло не в море, а на берегу. Хотя и в этом случае все могло закончиться трагедией и огромными неприятностями для Лазарева и всей команды.
А события развивались так. С первых дней пребывания в Ситхе команда «Крейсера» была занята на работах по обновлению внутренней и наружной окраски корабля, а заодно и выкуриванию крыс, для чего необходимо было полностью разгрузить судно и после завершения всех операций снова загрузить. В это время и случилось чрезвычайное происшествие, которое поколебало принципы Лазарева по руководству подчиненными, несмотря на то что поводом для этого явилось не его собственное поведение.
Неожиданно для Лазарева, по окончании этих работ ему впервые в своей службе пришлось столкнуться с ультиматумом, предъявленным командой. Своими непрекращающимися издевательствами Кадьян добился того, что стал ненавидим всеми на корабле. Одним словом, терпению матросов настал предел и они воспользовались обстоятельствами, чтобы избавиться от своего мучителя.
Завалишин так описывает эту крайне неординарную не только для Лазарева, но и для русского флота ситуацию: «Несмотря на огромность и тягость всех вышеупомянутых работ, команда работала отлично и вела себя безукоризненно. Но когда надо было снова перебираться на фрегат, то она объявила наотрез, что не пойдет ни за что, если на фрегате останется старший лейтенант К. Очевидно, что команда, осмотревшись на берегу, пришла к сознанию, что она единственная сила в Ситхе, да и вообще в колониях, и что усмирять ее силою некому. <…> Солдат в то время в Ситхе не было, а промышленники русские были люди ненадежные, и главный правитель выразил опасение, что в случае, если неповиновение фрегатской команды примет более опасный характер, то легко может случиться, что и промышленники могут к ней присоединиться, и тогда нельзя вообразить, что может произойти. <…>
Пришлось Лазареву уступить, не доводя дело до крайности, последствия которой никто не мог и определить. Лейтенант К. списан был с фрегата… Я всегда был убежден и говорил ему (Лазареву. — И. R), что и самые лучшие качества, как, например, твердость характера, могут оказаться бесполезными в иных обстоятельствах, если прилагаются к ошибочной системе… Лазарев увидел это теперь на опыте; он должен был уступить необходимости. Тогда как твердость характера ставилась именно выше всех качеств. Самолюбие его жестоко страдало, но что же ему оставалось делать? Доведя дело до крайности отказом, он мог возбудить такие действия, которые не только разрушили бы его собственную карьеру, но и погубили бы всю команду, а вероятно и колонии, которые он послан был охранять»{237}.
Виновник этих событий был отправлен в Россию, якобы для лечения. Скрыв истинную причину его увольнения, Лазарев спас матросов от суда как бунтовщиков.
Офицеры «Крейсера», не знавшие историю зачисления Кадьяна в команду корабля, удивлялись, как Лазарев мог взять на фрегат такого человека, да еще поручить ему важный пост старшего лейтенанта.
Впрочем, ничего удивительного тут нет. В самом начале книги, рассказывая о Морском кадетском корпусе, где воспитывался М. П. Лазарев, мы приводили слова Д. И. Завалишина о том, что Михаил Петрович был продуктом «системы», в которой телесные наказания выглядели нормой.
В своих «Воспоминаниях» Завалишин пишет: «В походе кругом света на «Крейсере» жестокость наказаний произвела сначала возмущение отряда в Австралии, а потом и всеобщий бунт команды в Ситхе, сломивший и железный характер Лазарева, заставя его вступить с командой в формальные переговоры и исполнить требование ее — списать с фрегата офицера (старшего лейтенанта К.), особенно отличавшегося жестокостью»{238}.
Однако, как человек искренне уважавший и хорошо знавший Михаила Петровича, Завалишин добавляет: «Конечно, никто не скажет, что у М. П. Лазарева было злое сердце»{239}.
Ни один человек из команды фрегата «Крейсер» не выдал своего капитана и не изменил своего уважения к нему.
Фрегат «Крейсер» находился в Новоархангельске до октября 1824 года. Его преемником стал шлюп «Предприятие» под командованием ставшего вскоре известным мореплавателя Отто Евстафьевича Коцебу.
Контр-адмирал Н. А. Ивашинцов пишет: «Зимою ходил он для возобновления запасов в порт Сан-Франциско и, пробыв там около 2И месяцев (с 1 декабря 1823 года по 17 февраля 1824 года), возвратился в Ситху, где и оставался в распоряжении главного правителя колоний до половины октября, когда был сменен прибывшим из России шлюпом «Предприятие»{240}.
«Крейсер» покинул Новоархангельск 16 октября 1824 года и через 37 дней пришел в Сан-Франциско, чтобы запастись там свежей провизией.
По пути «Крейсер» попал в сильный шторм, однако М. П. Лазарев не стал укрываться в гавани Сан-Франциско, а выдержал напор стихии в открытом море. Наконец, 21 ноября «Крейсер» бросил якорь в порту Сан-Франциско.
Туда же 1 декабря пришла и «Ладога». Здесь же с 28 октября находился и шлюп «Аполлон».
В своих воспоминаниях Андрей Петрович Лазарев пишет: «31 декабря люди были освобождены от всех работ, дозволено было ездить с судна на судно. Земляки и друзья, надолго разлученные службой, съезжались и приятно беседовали о прошедшем, а весельчаки под вечер составляли карусели, разные игрища, и песни оживляли их свидания»{241}.
12 января 1824 года оба шлюпа, «Ладога» и «Аполлон», вместе отправились в обратный путь. Обогнув мыс Горн, они простояли около месяца на острове Святой Екатерины, для того чтобы поправить здоровье команд (в это время на каждом из кораблей было по 13 человек больных цингой).
Зайдя затем в Рио-де-Жанейро и на остров Файал (Азорские острова), корабли вернулись в Кронштадт. «Ладога» — 13 октября 1824 года, а «Аполлон», заходивший в Копенгаген, двумя днями позже.
Покинув Сан-Франциско, взял курс на родину и фрегат «Крейсер» под командованием Михаила Петровича Лазарева. Позднее он докладывал в Адмиралтейств-коллегию:
Пребывание наше в порте Сан-Франциско продолжалось 28 дней, во время коего занимались мы исправлением некоторых повреждений в такелаже и приготовлением фрегата к дальнему вокруг мыса Горна плаванию{242}.
13 января 1825 года «близ фрегата летало несколько береговых птиц, которых видели и на другой день, однако же берега не открыли»{243}.
Об этом М. П. Лазарев написал так:
Видели птицу, которая казалась береговой, ночью слышали крик птиц, вероятно фаэтонов, коих в продолжение дня видели очень много. <…> Видели двух фрегатов, из коих одного застрелили. Сии последние никогда далеко от берега не отлетают и будучи даже вместе могут служить довольно верным признаком близости земли, но мы при всем старании нашем усмотреть ничего не могли{244}.
16 января «Крейсер» перешел экватор, а 24 января корабль прошел через то самое место, где на испанских картах был обозначен остров Дудоза, не обнаружив его. Потом фрегат, против ожидания, встретил восточные ветра, стоявшие почти две недели. Лишь 25 февраля ветер поменялся на благоприятный.
Обогнув мыс Горн, 23 марта 1825 года М. П. Лазарев прибыл в Рио-де-Жанейро «после 93-дневного плавания без всякого особенного приключения, заслужившего какого-либо внимания, кроме смерти одного матроса, последовавшей 10 марта от нервной горячки»