Еще до войны ЭПРОН заслужил широкую известность не только в нашей стране, но и за рубежом. Работы по спасению ледокольного парохода «Малыгин» у острова Шпицберген, теплохода «Ильич» в Эгейском море, транспорта «Харьков» у берегов Турции, теплохода «Челюскинец» в Финском заливе уже тогда прославили ЭПРОН.
Словом, Великую Отечественную войну ЭПРОН встретил вполне зрелой спасательно-судоподъемной организацией, имевшей опытных водолазов и руководителей, а также спасательные суда и необходимую технику. 22 июня 1941 года он вошел в состав Военно-Морского Флота. К тому времени ЭПРОН состоял из главного управления, пяти экспедиций – Балтийской, Северной, Черноморской, Тихоокеанской и Каспийской, – шести аварийно-спасательных отрядов.
Аварийно-спасательная служба во время войны действовала на всех морских театрах. Заметим сразу же, что еще большая тяжесть легла на ее плечи после окончания войны. Подъем затопленных судов, расчистка разрушенных причалов, восстановление гидротехнических сооружений – всем этим занимались спасатели.
Из руководителей аварийно-спасательной службы хочется выделить А. А. Фролова, Ф. И. Крылова, Н. П. Чикера, П. Д. Фадеева, А. К. Михайлова, М. Н. Чарнецкого. Об объеме работ, выполненных их подчиненными, можно судить хотя бы по таким данным: они спасли от гибели 1586 кораблей и судов водоизмещением около 2 миллионов тонн.
При обороне Одессы и Севастополя спасатели извлекали и обезвреживали мины, сброшенные врагом на фарватеры и в бухты. Это была очень опасная работа: ведь в первые дни войны устройство некоторых типов мин мы еще не знали. Аварийные партии появлялись всюду, где требовалась срочная и неотложная помощь. Они уходили из Одессы и Севастополя с последним эшелоном, а после освобождения этих баз возвращались первыми. Геройски трудились спасатели во время битвы за Сталинград, когда они помогали переправлять через Волгу войска, боевую технику.
На Балтике боевая деятельность спасателей началась с первых часов войны. Тяжело проходила эвакуация войск из Таллина и с Ханко. Суда аварийно-спасательной службы «Сатурн», «Нептун», «Метеор», «Колывань» спешили к поврежденным кораблям, спасали людей, пренебрегая опасностью. Из четырех спасательных судов дошел до Кронштадта лишь «Нептун». Остальные погибли, до конца выполнив свой долг.
Когда вражеская авиация обрушила свои удары на корабли, стоявшие в Кронштадте и Ленинграде, спасатели и здесь оказались на высоте. Я говорил, что 23 сентября 1941 года получил тяжелые повреждения линкор «Марат». Носовая часть была разрушена. Водолазы под вражеским огнем отделили разрушенную часть, поставили корабль на ровный киль, и оставшиеся три могучие башни линкора снова могли вести огонь по врагу. Позже спасатели подняли и восстановили лидер «Минск», канонерскую лодку «Красное Знамя» и другие корабли, получившие тяжелые повреждения.
Очень досаждал фашистам своим артиллерийским огнем недостроенный крейсер «Петропавловск». Гитлеровцы нацелили на него свою тяжелую артиллерию. «Петропавловск» получил ряд прямых попаданий и сел на грунт. Враг все еще вел огонь, а водолазы работали. Они заделали пробоины, за одну ночь откачали воду и увели корабль в безопасное место.
Доставка продовольствия в осажденный Ленинград летом на кораблях, а зимой – по «ледовой дороге» также обеспечивалась спасателями-балтийцами. Много танков, орудий, автомашин, боеприпасов, продовольствия подняли водолазы со дна Ладожского озера. Они работали и подо льдом, и во время штормов, нередко под огнем. Ни одной десантной операции не прошло без их участия. Спасатели снимали с мели суда, заделывали на ходу пробоины. Немалая их заслуга и в том, что менее чем за месяц в начале 1942 года по дну Ладожского озера были проложены трубопроводы, по которым осажденный Ленинград стал получать нефть и бензин.
Задержавшись по флотским делам, я возвращался в Москву уже один. Самолет поднялся в воздух, пролетел десяток минут на бреющем полете, почти касаясь колесами зеркала Ладожского озера, и, не доходя до берега, взмыл в черное, дождевое облако. С правого борта блеснула молния, капли воды побежали по стеклам кабины…
Ко дню моего отлета Балтийский флот находился в трудном положении. Обстановка на всех фронтах осложнилась. Но самой сложной она была, конечно, в Ленинграде, хотя в то время никто не представлял себе, какие тяжелые месяцы еще придется пережить городу, а вместе с ним и флоту.
Когда я вернулся в Москву, она еще не чувствовала непосредственной угрозы и в дневное время жила напряженной, но спокойной жизнью. Налеты, как правило, начинались с наступлением темноты, и тогда женщины с детьми по первому сигналу воздушной тревоги спешили занять места в метро или в бомбоубежищах, а город готовился к отражению воздушных атак. Наркомат ВМФ к тому времени располагался в нескольких помещениях. Органы штаба и связи находились в метро, и это позволяло не прерывать работу во время налетов.
Не успел я после приезда ознакомиться с обстановкой, как меня вызвали в Кремль, причем в необычное время – около полудня. Обычно вызывали по вечерам.
Надо сказать, что вечерами и ночью Ставка работала в особняке неподалеку от подземного укрытия, днем же, когда воздушных тревог было мало, все разъезжались по своим кремлевским и наркоматовским кабинетам. В своем кабинете находился в тот день и И. В. Сталин.
Когда я вошел, он был один и разговаривал с кем-то по телефону. Дождавшись конца разговора, я попытался доложить о положении на Балтийском флоте, но Сталин перебил меня:
– Известно ли вам, что в Ленинград вместо Ворошилова назначен Жуков?
Когда я ответил, что мне это неизвестно, он сказал, что только вчера состоялось такое решение и Г. К. Жуков, видимо, уже в Ленинграде. Походив по кабинету и, против обыкновения, присев на диван, который стоял у стены с окном, Сталин задал мне несколько вопросов. Его интересовало, какие корабли у нас на Балтике, где они сейчас стоят и участвуют ли в обороне Ленинграда. Я развернул морские карты с нанесенной на них обстановкой: между находившимися в наших руках островами Эзель, Даго и полуостровом Ханко на западе и островами Гогланд, Лавансари и другими в восточной части Финского залива все его водное пространство и оба берега были в руках противника. Я снова попытался завести разговор о положении на Балтийском море, но Сталин, подойдя к сухопутной карте, на которой линия фронта была обозначена у самого Ленинграда, перешел к вопросу, по которому я был так спешно вызван.
Сталин считал положение Ленинграда исключительно серьезным. И, прохаживаясь по кабинету, опять задал мне несколько вопросов о составе Балтийского флота.
– Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника, – сказал он.
Переспросив, понял ли я, Сталин подчеркнул, что в случае невыполнения этого приказа виновные будут строго наказаны. Я понимал, что обсуждать этот вопрос не время, и ждал дальнейших указаний.
– Составьте телеграмму командующему и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено на случай уничтожения кораблей.
– Я такой телеграммы подписать не могу, – вырвалось у меня.
Сталин, очевидно не ожидавший подобного ответа, остановился и удивленно посмотрел на меня.
– Почему?
– Товарищ Сталин!.. – как обычно, начал я и доложил: – Флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом. Поэтому директиву ему можно дать только за вашей подписью. – Затем я добавил: – Чтобы дать такое ответственное задание, требуется особый авторитет и одних указаний наркома ВМФ недостаточно.
После короткого размышления Сталин приказал мне отправиться к начальнику Генерального штаба и заготовить телеграмму за двумя подписями: маршала Б. М. Шапошникова и моей. Против этого я уже возражать не мог.
Разговор с Борисом Михайловичем оказался таким, как я и предполагал.
– Что вы, голубчик! – изумился он, когда я передал ему указание Сталина. – Это дело чисто флотское, и я своей подписи ставить не буду.
– Но есть указание товарища Сталина, – повторил я.
Тогда он изменил тон. Начали держать совет, как лучше поступить. Решили заготовить телеграмму и вдвоем отправиться к Сталину, чтобы убедить его поставить свою подпись.
Сталин согласился. Однако документ оставил у себя.
Можно понять И. В. Сталина, почему ему не хотелось подписывать эту директиву. Впоследствии я убедился, что поступил очень правильно, не подписав ее один.
Спустя приблизительно год, когда напряжение в Ленинграде ослабло и вопрос об уничтожении флота отпал, в адрес Сталина пришла телеграмма от командующего Ленинградским фронтом. Автор ее, очевидно не знавший всех подробностей, обвинял командующего флотом В. Ф. Трибуца в паникерстве и преждевременном минировании кораблей. Копия этой телеграммы была и у меня. Пришлось срочно напомнить И. В. Сталину, как все происходило, чтобы отвести незаслуженное и весьма серьезное обвинение от командования Балтийского флота.
Следует сказать, что предварительная разработка плана уничтожения кораблей на случай, если город будет оставлен, на Балтийском флоте проводилась уже с конца августа. Да, Сталин считался с возможностью оставления Ленинграда, иначе он не принял бы такого серьезного решения. Но это еще не значит, что Верховный Главнокомандующий признавал безнадежным положение Ленинграда. Скорее, это говорит о том, что он опасался, как бы наши корабли не попали исправными в руки противника.
Теперь известно, что о критическом положении в Ленинграде и возможности уничтожения Балтийского флота знал и У. Черчилль, который предлагал возместить частично ущерб в случае уничтожения советских кораблей в Ленинграде. Советское правительство ответило тогда, что если придется это сделать, то «ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии».
Нетрудно представить, как тяжело было командованию Краснознаменного Балтийского флота выполнять директиву о подготовке к уничтожению кораблей. Но война есть война. Как ни горько было балтийцам, они разработали детальный план, назначили надежных исполнителей, предусмотрели все, чтобы не допустить возникновения паники, избежать отрицательных настроений.