Пока происходило все это, время для решительной встречи с неприятельской эскадрой было упущено.
22 мая, когда отряд Спиридова достиг места, указанного Эльфинстоном в донесении, адмирал увидел малоприятную картину: стоящие неподвижно, будто приклеенные к водной глади из-за отсутствия ветра, корабли отряда Эльфинстона и вдали — суда вражеской эскадры, буксируемые гребными галерами к выходу из залива.
Противник опять не принимал боя, а дальняя позиция, заблаговременно избранная храбрым в первый момент, но потом переосторожничавшим Эльфинстоном, позволяла турецкой эскадре покидать залив беспрепятственно, вне зоны обстрела. И тщетно в последующие дни русские корабли дважды пытались догнать и атаковать противника: турецкие суда оба раза уклонились от решительной схватки, использовав преимущество в скорости хода. Вероятнее всего, дело было не в том, что неприятельский флагман опасался встречи (хотя уже существовала версия, что он якобы сперва принял отряд Эльфинстона за авангард русского флота), а в хитроумном маневре, целью которого являлось желание заманить русские корабли как можно дальше в незнакомый лабиринт Архипелага.
Следовало предвидеть это.
И стоит ли удивляться, что первое же свидание Спиридова с Эльфинстоном оказалось далеко не сердечным. Старший флагман без обиняков, с присущей ему прямотой, высказал младшему все, что думал о его поведении, позволившем противнику ускользнуть от необходимости принять бой, а Эльфинстон ответил на выговор с надменностью, вообще свойственной его характеру. Он считал себя вполне самостоятельным и в доказательство ссылался на рескрипт императрицы, врученный ему перед отплытием из Кронштадта, как в свое время был вручен такой же рескрипт Спиридову. Разговор о рескриптах мог примирить обоих флагманов, ибо выяснил, что императрица обманула и того и другого, посулив каждому самостоятельность, а на самом деле подчинив фавориту. Однако Эльфинстон принадлежал к малосговорчивым, неприятным в общежитии натурам и отнесся к старшему флагману с высокомерием, вызванным переоценкой своих качеств моряка и недооценкой их в людях флота, в который был принят исключительно по желанию Екатерины.
Вот что раз навсегда отвратило Спиридова от Эльфинстона, тем более, что флотоводческие способности последнего оказались, как определилось дальше, ниже средних.
Так и не найдя общего языка, оба флагмана повели свои отряды на поиски ушедшей от них вражеской эскадры.
Через три недели, 11 июня, у острова Милос к ним присоединился Орлов. Он в свою очередь причинил незаслуженную обиду Спиридову, когда тот передал ему свой разговор с Эльфинстоном. Вместо того чтобы призвать своевольного контр-адмирала к порядку и воинской дисциплине, обязав его быть в безусловном подчинении у старшего флагмана, фаворит с легким сердцем заявил, что ему нет дела до их распрей и что для него важно лишь их повиновение приказам «главнокомандующего». В подтверждение этого он распорядился поднять на линейном корабле «Три иерарха», избрав его под свою пловучую резиденцию, кейзер-флаг, означавший, что все приказания, идущие с этого корабля, являются высочайшей волей и отдаются именем императрицы.
Тем временем к якорной стоянке объединенной русской эскадры подошли от Порт-Магона, Ливорно, Генуи и других средиземноморских гаваней все либо отставшие по разным причинам, либо вновь зафрахтованные вспомогательные и транспортные суда. Возвратились и направленные Спиридовым на разведку в Архипелаг пакетботы. Командиры их доложили, что корабли противника отстаиваются за островом Паросом (в группе Цикладских островов) и что число кораблей возросло после ухода турецкой эскадры из Навплийского залива.
В ответ на донесение разведчиков последовал сигнал с «Трех иерархов», адресованный всем судам:
«Идти к Паросу!..»
На третьи сутки объединенная эскадра была у места назначения, но море вокруг Пароса оказалось пустынным. Жители острова сообщили, что эскадра противника ушла на восток, едва с нее увидели на горизонте паруса русских разведывательных судов.
Братья Орловы (младший брат фаворита Федор Орлов имел чин генерал-майора и находился в роли наблюдателя на линейном корабле «Евстафий», где держал свой флаг Спиридов) торжествовали. Они были убеждены в том, что противник струсил. Федор Орлов не мог удержаться, чтобы не похвастать в письме к Екатерине. Не боясь показаться смешным — таковы были нравы, — этот пассажир среди моряков, заслуги которого заключались лишь в его родстве с фаворитом, не постеснялся всерьез поставить себя на первое место, а Спиридова на второе; причем хвастливо утверждал, что турецкий флот бежит сломя голову, но будет настигнут, «хотя бы то было в Цареграде» (Константинополе), как писала Екатерина министру иностранных дел и государственному канцлеру Панину, пересказывая и повторяя заверения Федора Орлова.
Между тем Спиридов и другие моряки смотрели на все трезвыми глазами. Из многочисленных сведений о турецком флоте, его командах и военачальниках, полученных за время пребывания русской эскадры у Мореи и в Архипелаге, следовало не только выделять факты плохой морской подготовки личного состава кораблей противника, не только неосведомленность в морском деле и общеизвестную трусливость капитан-паши (или капудан-паши) Ибрагима Хосамеддина, назначенного главнокомандующим турецким флотом в разгар событий в Морее, но и делать правильные выводы, о чем легкомысленно забывали братья Орловы. Для русских моряков уже не было секретом, что за спиной трусоватого Хосамеддина стоял его помощник — алжирец Гассан-паша, фактический руководитель флота, бывалый моряк и храбрый военачальник. Это он, по словам пленных, обещал султану истребить русскую эскадру способом, успех которого был основан на преднамеренной жестокости к самим же турецким морякам. Способ, предложенный Гассан-пашой, состоял в том, чтобы подвести суда вплотную к русским кораблям, ошвартоваться к ним и взорвать свои крюйт-камеры (погреба с боеприпасами), что неминуемо должно было повлечь за собой гибель и турецких и русских кораблей вместе с людьми. «...Флот вашего величества многочисленнее Русского флота. Чтобы истребить русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратится к вам с победой», — так изложил свой замысел султану турецкий флагман. Известие о хитроумном плане Гассан-паши навело Спиридова, Ганнибала и некоторых других членов военного совета объединенной эскадры в свою очередь на мысль о своеобразной возможности уничтожить флот противника, едва тот сам забрался в ловушку Чесменской бухты; но это было еще впереди. А пока что моряки прекрасно понимали, что неприятель не столько бежит, уклоняясь от встречи, сколько заманивает объединенную эскадру в глубь Архипелага, чтобы подавляющим превосходством своих сил, спешно собираемых отовсюду, атаковать и раздавить ее.
Сомнений в этом не осталось ни у кого, когда объединенная эскадра после рекогносцировки, выяснившей местонахождение турецких судов, подошла 23 июня к проливу между островом Хиосом и входом в Чесменскую бухту на побережье Малой Азии.
Перед глазами русских моряков открылось величественное зрелище множества судов всех типов и рангов. Это была не эскадра, как предполагали командиры пакетботов, ходивших на разведку, а целый флот, согнанный противником в одно место для решительного сражения.
От хвастовства и приподнятого настроения братьев Орловых не осталось и следа.
«...Увидя такое сооружение, — признался Алексей Орлов в письме к Екатерине, — я ужастнулся и был в неведении: что мне предпринять должно?..»
Именно эти строки письма, написанные с подчеркнутым, как на исповеди, чистосердечием, выдали с головой их автора. Фаворит хотел, разумеется, лишь поразить Екатерину своей отчаянной храбростью (письмо ведь было написано после Чесменской битвы), умилить своей давнишней, с дней дворцового переворота, готовностью решиться на все ради «матушки-государыни». Суть же оказалась не в его намерении «произвести впечатление» (что вполне удалось ему), а в обмолвке, смысл которой заключался как раз в неведении того, что обязан был предпринять он, являясь главнокомандующим, считая себя политическим и государственным деятелем. В этой обмолвке — весь авантюризм Орлова. Он действительно не понимал ни того, что бой в Хиосском проливе следовало непременно принять, особенно после неудач в Морее, ни того, что бой будет успешным для объединенной эскадры, несмотря на значительное численное преимущество противника. То есть не понимал главного, что уже определилось ходом событий.
Отказ от боя, независимо от причин отказа, должен был весьма неблагоприятно отразиться на обстановке, сложившейся в порабощенных Оттоманской империей странах на востоке Средиземного моря. Хотя действия русской эскадры и ее десантных войск в Морее не увенчались успехом и хотя Морею пришлось пока что покинуть, все равно это не погасило свободолюбивых надежд народов балканских стран, мечтавших о национальной независимости, уповавших на дальнейшую помощь в их борьбе, стремившихся к освобождению от ненавистного ига. Население Мореи, Архипелага и других мест уже знало о задачах русской эскадры и ждало решительных действий ее моряков при встрече с турецким флотом.
Отступать было нельзя, да и не к чему.
Исход сражения решал судьбу Архипелажской экспедиции.
VII
Всего в объединенной эскадре насчитывалось девять линейных кораблей, три фрегата, один бомбардирский корабль, три пинка, один пакетбот (второй пакетбот — «Летучий» — разбился у берегов Мореи, и взамен него моряки использовали наиболее подходящее транспортное судно), тринадцать зафрахтованных и призовых судов, 6500 человек и 608 орудий.
Против них стоял на якорях между Хиосом и Чесмой почти весь турецкий флот: шестнадцать линейных кораблей (один — 100-пушечный, один — 96-пушечный, четыре — 84-пушечных, два — 74-пушечных, восемь — 60-пушечных), две 50-пушечные каравеллы, шесть 40-пушечных фрегатов, до шестидесяти бригантин, шебек, галер, полугалер и других судов. На борту их находились 15 000 человек и 1430 орудий.