Е. Ю.) могли поместиться в Чесменской губе, которой небольшая величина конечно могла подать мысль сжечь их, и мужественный Ильин столь удачно ввел брандер в турецкий флот, что оного чрез пять часов не стало...»
Даже такой пристрастный, необъективный современник, каким являлся оттоманский министр иностранных дел Ресми-эфенди, и тот вынужден был признать: «...Все это одна из тех редкостей, которые у историков называются ходисе-и-кюбра, великим событием, потому что они выходят из порядку натуры судьбы...»
Дело, разумеется, было не в «особом покровительстве судьбы», чем безнадежно пытался объяснить успехи объединенной эскадры вообще в Архипелаге и, в частности, у Хиоса и Чесмы Ресми-эфенди, а в целеустремленности русских моряков, действовавших в полном соответствии с планом уничтожения турецкого флота. Моряки выполнили все, что поручил им выполнить военный совет. Ни о какой счастливой случайности не могло быть и речи. Нельзя было назвать случайностью и то, что весь турецкий флот оказался в ловушке Чесменской бухты. Во-первых, он сам забрался в нее, хотя его командующий знал, что стоянка такого большого числа боевых судов на тесном рейде весьма невыгодна, если русские корабли войдут в бухту и навяжут бой в ней. Во-вторых, у Гассан-паши и всех его подчиненных была возможность выйти в море не мешкая. Между тем никто из них и не собирался покидать бухту. Они считали себя в абсолютной безопасности под прикрытием береговых батарей и слепо верили в преимущество своего флота перед объединенной эскадрой.
Русские моряки убедительно доказали Гассан-паше, что он ошибался; что не случай, а только точный расчет в сочетании с инициативой и смелостью должны были стать и стали непременным условием для победы. Это, именно это позволило Спиридову сказать после Чесменского боя:
«...Легко мне было предвидеть, по знанию моему морского искусства, что сие их (турок. — Е. Ю.) убежище будет и гроб их...»
Еще засветло, в часы, когда заседал военный совет, бомбардирский корабль «Гром» получил приказание занять позицию перед самым входом в Чесменскую бухту, как можно ближе к береговым батареям, и с нового места якорной стоянки начать обстрел их. Так что заседание военного совета проходило под внушительный аккомпанемент пушечной дуэли между «Громом» и неприятельскими батареями у входных мысов. Причем турецкие артиллеристы без особых стараний отвечали бомбардирскому кораблю, рассчитывая, что «Гром» отвяжется от них с наступлением темноты. Им и в голову не приходило, что русские моряки ведут разведку огнем, заблаговременно выясняя расположение пушек противника, чтобы в назначенный час подавить их.
Наступил вечер, и суда, выделенные для атаки вражеского флота, заняли исходную позицию перед входом в бухту. Тихий ветер благоприятствовал русским кораблям, он дул в сторону внутреннего рейда, но скрытность атаки была исключена. Никакой маневр не мог остаться незамеченным на поверхности моря, залитой лунным светом.
Полный успех атаки и уничтожения турецкого флота целиком зависел от скрупулезной точности выполнения плана, разработанного Спиридовым на заседании военного совета. Малейшее промедление давало противнику время для контрмер, возможность затруднить, если не сорвать, осуществление смелого плана.
В 11 часов вечера, как было условлено, под гафелем линейного корабля «Ростислав», избранного флагманским кораблем отряда (на борту его находились Грейг и Спиридов), вспыхнул свет фонаря. Флагманы спрашивали этим сигналом о готовности судов к началу движения в бухту. Через минуту на флагштоках всех кораблей отряда также зажглись фонари — моряки подтверждали свою готовность. Тогда на «Ростиславе» поползли вверх по фалам три зажженных фонаря — приказ следовать курсом в бухту, на сближение с неприятелем до дистанции пушечного выстрела.
Первым должен был идти фрегат «Надежда Благополучия». Однако на нем замешкались. В документах нет объяснения причины, по которой командир фрегата не выполнил боевого приказа; никак не объясняет ее и Грейг в «Собственноручном журнале». Скорее всего это было предано забвению в связи с конечными результатами Чесменского боя. Известно лишь то, что начало общего движения отряда задержалось на полчаса, поскольку ни один из командиров кораблей не рискнул нарушить диспозицию, утвержденную военным советом.
Было уже 11 часов 30 минут. Впустую уходило поистине драгоценное время.
Тут и вмешался Спиридов, до тех пор не подменявший Грейга.
Выхватив из рук соседа рупор, адмирал повернулся в сторону линейного корабля «Европа», стоявшего между «Надеждой Благополучия» и «Ростиславом», громогласно объявил:
— Командир «Европы»! Вам начинать, не мешкая, как иные!..
Тем самым Спиридов одновременно покончил с малоприятной, деморализующей заминкой, постарался во всеуслышание загладить несправедливую обиду, причиненную Клокачеву накануне, в бою у Хиоса, когда принял вынужденный поворот головного корабля авангарда за робость его командира, наконец, указал Грейгу на недопустимость промедления в любом маневре, особенно в боевой обстановке, и на непременную обязанность флагмана менять диспозицию, как только подскажут обстоятельства.
Клокачев моментально повиновался. Что и отметил Спиридов, когда сообщал Адмиралтейств-коллегии о ходе Чесменского боя, специально подчеркнув исполнительность командира и всего экипажа «Европы»: «...В 12 часов оный корабль пришел в повеленное место, в ближайшей дистанции лег на шпринг и начал по турецкому флоту палить беспрерывным огнем из пушек ядрами, камнями и брандскугелями и бомбами...»
Подробности этого маневра таковы.
К полночи «Европа» была уже рядом с «Громом» и вместе с ним проникла в бухту через узкий, всего три четверти километра, вход между мысами, на которых стояли вражеские батареи. Отвечая обстрелом на обстрел, не прекращая движения, оба корабля прорвались в бухту мимо батарей, приблизились на дистанцию пушечного выстрела к якорной стоянке турецкого флота на внутреннем рейде, завели шпринги (то есть применили такой способ постановки на якорь, при каком корабль всегда может быть обращен бортом к цели) и открыли пальбу по неприятельским судам.
С этой минуты и начался знаменитый Чесменский бой, результаты которого повергли в изумление весь мир.
Действия русского флота при Чесме (на рейде бухты до подхода брандеров) в ночь на 26 июня 1770 года (старинная гравюра)
Как и в предыдущую встречу, вражеские артиллеристы попытались ураганным, но беспорядочным пушечным огнем устрашить русских моряков; однако такого усердия хватило у них ненадолго: пока брандскугель, пущенный с бомбардирского корабля, не попал в середину (рубашку) грот-марселя одного из линейных турецких кораблей, занимавших первую линию.
Парус разом вспыхнул, пламя охватило грот-мачту, распространилось по верхней палубе, и спустя несколько минут вся кормовая часть неприятельского корабля была в огне пожара.
Тщетно противник старался сбить пламя. С «Европы», «Грома» и подошедших к ним на помощь в течение получаса после начала боя линейных кораблей «Ростислав», «Не тронь меня», фрегатов «Надежда Благополучия» и «Африка» было видно, как метались турецкие моряки, стремясь унять огонь и локализовать пожар сначала на одном, затем на трех кораблях первой линии.
Наступило время пускать в ход брандеры. Ибо все внимание противника сосредоточилось на своих судах, подожженных брандскугелями.
Три брандера под командованием капитан-лейтенанта Дугдэля, лейтенанта Мекензи и мичмана Гагарина держались наготове, заслоненные корпусами фрегатов от глаз вражеских наблюдателей; четвертый подошел поближе к «Грому», чтобы принять оттуда командира — лейтенанта Ильина; до той минуты лейтенант продолжал исполнять свои обязанности на бомбардирском корабле, где командовал батареей мортир и гаубиц.
— Велите идти им с богом, — коротко обратился Спиридов к Грейгу, показывая на зажигательные суда и этим возвращая капитан-бригадиру всю полноту командования отрядом.
Грейг тотчас подал условный сигнал и распорядился прекратить обстрел противника, чтобы ненароком не угодить в какой-либо из брандеров.
На русских кораблях и фрегатах все затихло. Только вдалеке слышались разрозненные выстрелы и залпы вражеских пушек, а в паузах тишины непонятные выкрики и гомон человеческих голосов на турецких судах.
Моряки неотрывно смотрели на силуэты брандеров, скользивших под парусами по лунной дорожке в глубь внутреннего рейда. За каждым из зажигательных судов волочилась на длинном буксире гребная шлюпка, в которую должна была перебраться команда брандера, закончив свое дело.
Должна была... Всякий человек на судах объединенной эскадры, один за другим присоединившихся к отряду Грейга — Спиридова, сознавал, что люди брандеров шли на смертельный риск. Не успел, например, брандер Дугдэля пройти и половину расстояния, разделявшего русские корабли и первую линию турецкого флота, как был замечен противником. Наперерез брандеру устремились две галеры. Стало ясно, что они перехватят его.
Поняв, что не справится с ними, Дугдэль скомандовал матросам прыгать за борт и плыть к шлюпке, шедшей на буксире, а сам кинулся поджигать брандер.
Начиненный горючими веществами, пропитанный скипидаром, пловучий снаряд взорвался почти мгновенно. Канонир Нестеров, остававшийся на брандере вместе с командиром, успел подхватить обожженного, раненного в ноги Дугдэля, держа его, бросился в бухту и поплыл к шлюпке.
Турецкие галеры метнулись прочь от места взрыва, и команда брандера, беспрепятственно подобрав Дугдэля и Нестерова в шлюпку, пригребла к борту линейного корабля «Три иерарха», только-только вошедшего на внутренний рейд.
Вторым предпринял атаку брандер под командованием лейтенанта Мекензи. Ему удалось достигнуть первой линии неприятельских судов, но его из-за неудачного маневра прижало к борту уже горевшего турецкого корабля, на который попали пылавшие обломки рангоута соседнего судна. И все же команда брандера успела покинуть его и благополучно возвратиться к месту якорной стоянки судов объединенной эскадры.