– Ребята, а ну кто отгадает загадку? – спросил всегдашний весельчак матрос первой статьи Левкович.
– Ну, говори, – лениво согласился кто-то.
– Что это: поставь на ноги – бежит, поставь на голову – бежит, и на стену повесь – бежит, и пусти – бежит, и держи – бежит, а положи – лежит? Кто знает, не говори!
– Муха, – сказал молодой матрос.
– Почему муха? Разве ее поставишь на голову и она бежит?
– А по потолку, скажешь, она не бежит?
– Хорошо. А положи – лежит? Что, муха будет лежать?
– Отдави ей голову, будет лежать, – засмеялись матросы.
– Это не дело. Да и сказано: на стену повесь – бежит…
– Не-ет, это не муха! – повертел головой молодой матрос.
Его, видимо, заинтересовала загадка.
– Ну так что?
– Погоди, погоди, кажется, догадался, – повеселел он. – Склянка, склянка!
– То-то же. Ну а вот эту…
– Шлюпка по носу! – вдруг крикнул часовой.
Сразу возникла живая загадка: кого бог несет?
Все кинулись смотреть.
Шлюпка была красивее прежней, но одна. Издали видно: гребцы в красных фесках и синих кафтанах. На корме натянут голубой тент. Под тентом на софе сидит кто-то в чалме и пестрой одежде.
– Шестерка!
– Кто-то важный.
– Но уже без шубы…
– Смекнул все ж таки, что в шубе еще рановато…
Доложили адмиралу. Ушаков вышел не надевая мундира, в одной рубашке.
– Шестивесельный каик, – сразу разглядел Ушаков. – Он и не собирается приставать к нам.
– Федор Федорович, это султан! – зашептал Метакса.
– Отчего ты так думаешь?
– Вон у него на корме – алый флаг. И концы весел расписаны и украшены серебром.
– Пойдем-ка, Егорушка, на шкафут, там посмотрим. Тут неловко, – сказал Ушаков и пошел со шканцев.
Каик медленно шел вдоль русской эскадры. Турок, сидевший под тентом, внимательно осматривал каждое русское судно.
– Хочет убедиться, хороша ли помощь, – догадался Ушаков. – Смотри, брат, смотри!
– Вот бы в него теперь пальнуть холостым хоть из нашей двенадцатифунтовой, – подумал вслух артиллерийский мичман.
Ушаков улыбнулся:
– Он и так пуганый!
– Хочешь, чтоб у Томары родимчик приключился? – сказал Сарандинаки. – Чуть чего – и посадят раба божьего в Семибашенный замок блох кормить!
Била уже третья склянка, когда султанский каик обошел вдоль линии русских судов и вернулся обратно.
– Султан уже пошел домой! – доложил, входя в каюту к адмиралу, Метакса.
– Значит, теперь можем спокойно спать – больше никто не пожалует. Выше султана ведь у них кто?
– «И Магомет, пророк его…» – процитировал Метакса.
– Ну, Магомет до нас, грешных, не снизойдет! – улыбнулся Ушаков.
III
Наутро Томара прислал чиновника сказать, что вчера султан негласно осматривал русский флот и остался им очень доволен. Особенно ему понравился «Св. Павел». Удивился порядку и тишине на эскадре.
– У нас на одном каике больше шума, чем у русских на всех судах! – говорил султан.
Томара пригласил Ушакова на восемь часов вечера к себе, сказав, что у него будет великий драгоман[75]. Оттоманской Порты, князь Ипсиланти.
В назначенное время Ушаков поехал к Томаре.
Весь берег – с утра до ночи – был усеян толпами народа, который приходил и приезжал из окрестных деревень посмотреть на русского Ушак-пашу и его флот. Тут были все – от богато одетого, важного чифликчи[76] до полуголых, в рваных грязных фесках гамалов[77].
Когда Ушаков вышел из шлюпки в парадном зеленом мундире, шитом золотом, с орденами, в адмиральской шляпе, толпа почтительно расступилась перед ним.
Князь Ипсиланти поднес Ушакову от имени султана табакерку, усыпанную бриллиантами, – за быстрый переход с флотом. Великий драгоман скоро уехал, и Федор Федорович остался с Томарой.
Посланник передал Ушакову текст декларации, которую Россия и Турция подписали 19 августа, и сказал об условиях союзного договора. Турки обязались не пропускать в Черное море никого, кроме русских. Всем русским эскадрам – во время войны с французами – разрешалось свободно плавать из Черного моря в Средиземное и обратно. Начальники турецких портов и арсеналов должны были повиноваться Ушакову.
Томара сказал также, что Павел I определил границы действий Ушакова в Средиземном море: не далее Египта, Кандии, Морей и Венецианского залива. И предупредил, что 28-го начнутся совещания с турками по поводу совместных действий против французов. С русской стороны в них должны были принять участие Ушаков и Томара, с турецкой – великий визирь, министр иностранных дел, великий драгоман, генерал-интендант, а со стороны Англии – уполномоченный Спенсер Смит.
Собираясь на совещание, Ушаков сговорился с Томарой, что они будут стараться получить в помощь лучшую турецкую эскадру и не брать никаких обязательств относительно присоединения к Турции Ионических островов, как, видимо, хотел султан.
На совещании были приняты предложения Ушакова: прежде всего, освободить Ионические острова и оставить их под временным протекторатом России и Турции; установление нового правления на островах возложить на Ушакова; к русской эскадре присоединить турецкую под общей командой Ушакова.
Что же касается снабжения русских продовольствием, то турки сначала предлагали выдать Ушакову наличные деньги, но адмирал отказался и настаивал, чтобы союзники доставляли все натурой. Тогда турки определили в качестве комиссара[78] Каймакана Калфоглу. Он должен был снабжать русскую эскадру всем необходимым. Султан дал ему фирманы[79] к пашам и градоначальникам, чтобы они приготовили к ноябрю необходимый провиант.
Калфоглу был почтенный семидесятилетний грек. Он родился в Константинополе и с молодых лет служил при молдавских и валахских господарях. Калфоглу свободно говорил по-турецки, французски и итальянски. Во время русско-турецкой войны он попал в плен к русским.
– Я имел счастье знать графа Румянцова! – сказал он Ушакову, когда его знакомили с главнокомандующим союзным флотом.
На следующий день, после окончания совещаний, Ушаков, по желанию султана, поехал со своими офицерами осматривать турецкую эскадру. Она стояла на якоре в канале у летнего султанского дворца Бешикташа. Русских сопровождал лиман-рейза[80].
Командующий эскадрой реал-бей встретил Ушакова на флагманском корабле с большими почестями: парадный трап был устлан коврами, барабанщики били в барабаны, сам реал-бей в собольей шубе, окруженный многочисленной разряженной свитой, ждал его у трапа.
Увидев Ушакова, он поклонился и начал что-то говорить. Его драгоман тотчас же перевел речь на русский язык. Реал-бей приветствовал «знаменитого между князьями, высокопочтенного между вельможами нации христианской господина адмирала, командующего русским флотом, коего конец да будет благ…».
«Что-то спешишь говорить о моем конце», – подумал Федор Федорович, но благодарил реал-бея и просил разрешения осмотреть его корабль.
Турецкий адмирал повел показывать сам. Его вели под руки два офицера. Пестрая свита двинулась за ними.
Корабль оказался очень хорошей постройки, прекрасно отделан и обшит медью. Артиллерия была дорогая – из меди. Понравилась Ушакову и чистота на корабле.
Федор Федорович тотчас же похвалил:
– Прекрасный корабль!
– Да, по милости аллаха – хорош!
– Кем он построен?
– Не знаю…
– Он оказывает честь вашему превосходительству.
– Дай бог!
– Не очень-то они чтят своих благодетелей-французов! – шепнул Ушакову Веленбаков.
Реал-бей и его офицеры были весьма польщены похвалой такого великого адмирала.
Но от Ушакова не могло укрыться полное отсутствие порядка и воинской дисциплины. Какие-то разнообразно одетые и полуодетые люди сидели на портовых косяках, свесив ноги за борт, и меланхолично курили, сплевывая. На баке лежали и сидели матросы. Одни играли в шахматы, другие пили кофе, третьи просто спали. Разобрать, кто из них старший, было невозможно.
Ушаков обратил внимание на то, что на корабле мало матросов и что все они одеты в свое платье, и только артиллеристы – в форме.
– Мы набираем галионджи перед самым уходом в плавание, потому их сейчас мало, а кумбараджи и топчи – постоянные. Они на особом положении: получают обмундирование, больше жалованья, но зато их обучают стрельбе.
– А разве матросов не обучают строю и стрельбе из ружья? – удивился Ушаков.
– Нет, – улыбнулся драгоман, – турки презирают это, считают насмешкой над собой, говоря: учить можно только медведей, собак или обезьян!
Турецкому контр-адмиралу понравилось, что Ушаков отметил его артиллеристов. Он приказал дать несколько выстрелов из пушки, чтобы показать, как ловко они работают.
После осмотра корабля реал-бей пригласил гостей к себе в каюту.
Вся каюта утопала в коврах. В ней стояли софа, два стола и полдюжины стульев, на спинках которых был изображен полумесяц. На стене висели дамасские сабли, ятаганы, французские пистолеты. На большом столе лежали карта Черного моря, циркуль, линейка и французская зрительная труба. На маленьком столике – Коран и книга Сунны в роскошных переплетах. У портов навалены для запаха груды лимонов.
Реал-бей сел на софу и усадил рядом с собой Ушакова. Остальные сели поодаль.
Подали трубки, кофе – густой, как деготь, и шербет.
Адмирал курил из фарфорового кальяна. Змеистый чубук оканчивался янтарем. Хотя Ушаков не курил, но услыхал: табак не такой противный, как курят его офицеры.
«Наверно, это тот, македонский, о котором говорил Томара».
Слуги опахалами отгоняли мух.
Тут же среди свиты толкался шут адмирала – карлик. Он был в алом кафтане и желтой феске, окаймленной серебряным галуном.