— Я обязательно приду, — сказал он и покраснел.
Он почувствовал необыкновенный прилив сил.
«А почему бы и в самом деле не спроектировать планер? — подумал он. — Конечно, я понимаю, что это не игра в бирюльки, нужно изучить десятки технических дисциплин, не говоря уж обо всем прочем. Но почему бы и нет?
СТРОЙ ВОЗДУШНЫЙ ФЛОТ!
Королев шел по Пушкинской в ОАВУК (Общество авиации, воздухоплавания Украины, Крыма).
Была весна. Платаны только начали зеленеть.
Сергей увидел львиные морды.
«Они на доме 29, вот так штука!» — подумал он. Открыл дверь, на стенде висела стенная газета «Строй воздушный флот!», напечатанная синими буквами. Остановился.
«Природа капиталистического государства такова, что она толкает его на использование всякой победы гениальной человеческой мысли в сторону разрушения и истребления. И вот эти красивые стальные птицы, плавающие по небесной лазури, тотчас же в мировой войне были использованы враждующей буржуазией… Над передовыми линиями окопов носились около 3 тыс. самолетов, которые буквально заливали окопы противника свинцовым дождем… В начале капиталистической войны Англия имела всего 233 самолета, в 1918 г. количество самолетов увеличилось до 22 650. За четыре года в сто раз».
«К концу войны самолеты могли сбрасывать до 200 пудов бомб и летать безостановочно сотни верст в тыл противника и этим самым вообще уничтожая разницу между тылом и фронтом… За границей имеются аэропланы, поднимающие от 40 до 50 чел. У них мощные моторы, они строятся не из дерева, а из легкого металла. Это настоящие воздушные корабли с роскошно обставленными каютами и с собственной радиостанцией., Современный дирижабль может держаться в воздухе, не опускаясь на землю для пополнения запасов, до 9 суток».
«За 6 месяцев существования Укрвоздухпути достигнуты большие результаты… Было перевезено 82 пассажира и 50 кг почты… За все время не было ни одной катастрофы, и лишь однажды имела место вынужденная посадка самолета ввиду сильного тумана… Воздушные сообщения важны для нашей страны, с ее огромной территорией, плохими дорогами, болотами, оврагами, трясинами и слабо развитой сетью железных дорог».
«Надо, не теряя ни одной минуты, готовиться к мировой гражданской войне, к последней схватке пролетариата с издыхающей буржуазией. Для воздушных пиратов буржуазии мы должны приготовить отпор — наш Красный воздушный флот… Нужен он раньше всего потому, что лихорадочные вооружения империалистических держав в первую очередь направлены в нашу сторону… И больше всего они нас не любят потому, что боятся нашего примера для своих подневольных рабочих и крестьян. Вполне понятно, что в их интересах задушить Советскую страну как можно скорее. Мы никогда не стремились воевать, уж хотя бы потому, что все наши помыслы направлены в сторону мирного труда…»
Королев поднял голову и прочитал лозунг:
«Крепче крепите воздушную снасть, крепче крепите Советскую власть».
«Все правильно», — подумал он.
«Но на все это нужны огромные средства. Каждый аэроплан стоит не меньше 20 тыс. зол. руб… Каждый трудящийся Советской республики должен принять активное и близкое участие в воздушном строительстве, памятуя, что этим он укрепляет положение своего социалистического Отечества и тем самым наносит удар мировому капитализму».
«Что такое планер и зачем он нам нужен?.. Развитие планеризма обеспечит нам в широких массах могучие резервы знающих и любящих авиационное дело людей, для которых постройка планеров и полеты на них являются превосходной авиационной школой».
Сергей перешел к следующему стенду с одесскими «Известиями».
«Рабочие и служащие Одесского отделения Госмолоко заслушали доклад т. Шляпникова о значении Красной авиации и постановили отчислить в фонд Красного воздушного флота полудневный заработок».
«Голод уже не угрожает нам, но мы еще не залечили всех ран, нанесенных голодом. Среди них — детская беспризорность является наиболее тяжкой. Улицы нашего города уже не знают тех толп почти голых детей, которые еще недавно осаждали всякого проходящего. Но все же далеко не все еще дети знают тепло и уют детского дома…»
«Зеркало и пудра. Некоторые служащие ОЛОЮОПСа больше уделяют внимания зеркалу и пудре, чем службе. На днях мне пришлось быть в ОЛОЮОПСе по делам службы. Куда только я ни заходил, везде и всюду я видел одну и ту же картину. Перед каждой барышней или дамой зеркальце и пудра, вдобавок помадка, которые усердно производят ремонт лица и отшлифовку губ. Что касается работы, то работают с прохладцей… В кабинете уполномоченного Наркомпути работа кипит, а все другие саботируют… Вас не спросят, по какому делу вы пришли, это их не касается. Зато услышите в каждом кабинете:
— Нина Петровна, я купила чудную пудру.
— А я купила помадку, Анна Васильевна, — и т. д.
Пудру и помадку вы можете употреблять у себя дома, но не на службе… Заметка эта не касается мужского персонала. Рабкор Василенко».
«Правильно их, Василенко! — подумал Сергей. — Разводят тут контрреволюцию».
Он открыл дверь и очутился в благоухающем саду: цвели магнолии, олеандры, сирень. Высокие решетчатыми окна были увиты зеленым виноградником и переходили в плоскую стеклянную крышу.
«Куда я попал? — удивился он. — Неужели я открыл тайную дверь в сказочную страну?»
И заметил, что сказочную страну населяют не только цветы: на фоне матового стекла четко рисовался тонкий профиль красивой женщины.
— Уполномоченного Наркоминдела нет, и он сейчас не принимает, — сказала женщина.
— А он мне и не нужен, — отозвался Королев, возвращаясь из сказки.
— А что вам нужно?
— Авиаторы.
— Это в зале рядом. Ищите Фаерштейна.
Маленький человечек с пышной шевелюрой, увеличивающей его голову в два раза, говорил по телефону.
— Чепуха! Что ты говоришь? Слушай сюда. Едешь с докладом в Херсон и Очаков. Перед отлетом дашь объявления в газете о вечере в пользу авиации. Дашь лозунг такой: «Не должно быть ни одного честного гражданина — нечлена общества авиации!» Далее: «Размер членского взноса для отдельных лиц один рубль золотом. Для профессиональных организаций 25 рублей золотом, а для других организаций 50 рублей, Лица, уплатившие взносы, получают в канцелярии членские билеты». Еще: «В вышеуказанных учреждениях: банк, газета, принимаются также пожертвования». Все. А я улетаю в Николаев. Через час.
Сергей слушал, Человек повесил трубку и спросил не глядя:
— Ты кто?
— А ты кто?
Человек поглядел на Королева и прокашлялся.
— Я Фаерштейн.
— А я Королев.
— Что умеешь?
— Гм… Ходить на руках, делать заднее сальто, писать стенограммы, плотничать…
— Годится, Подчитай литературку об авиации. Вернусь — поговорим. Возьму на работу.
— А это что за книги?
— Хлам. Прислали литературу об авиации из центра — вся на немецком языке.
— Поглядеть можно?
— Хоть домой бери. До свиданья.
Сергей стал просматривать надорванные пачки книг. Лилиенталь — «Полет птиц, как основа летательного искусства». Випер — «Учение о летательных силах». Прандтль — «Результаты аэродинамической опытной установки в Геттингене». Дальше он не мог перевести и нахмурился.
«Языки не должны быть препятствием для чтения нужной мне литературы», — подумал он и увязал с десяток книг. Двинулся на Хлебную гавань.
Он не узнал гидроотряда. По его территории гуляли все, кому не лень.
Показался Шляпников, окруженный толпой. Он о чем-то говорил, Сергей прислушался: командир занимался «ликвидацией авиабезграмотности», а попросту сообщал примерно то, что было написано в стенгазете.
— Привет! — сказал Шляпников. — Куда пропал? Ищем! Нужен!
И все поглядели на шестнадцатилетнего пацана, к кои>рому обратился командир. Сергей покраснел от удовольствия.
— Экзамены, — сказал он.
— Кстати, расскажи про работу мотора. А я побегу. Дела.
Шляпников и в самом деле исчез. Деваться было некуда: желающие ликвидировать авиабезграмотность ждали. И Сергей начал свою первую в жизни лекцию. Вначале он чувствовал себя неловко, а потом наговорил больше, чем ожидал, и неожиданно для самого себя ответил на все вопросы.
Закончив лекцию, он пошел искать Долганова. По дороге встретил Алатырцева. Улыбнулись, пожали друг другу руки.
— Агитполеты запороли, — сказал Алатырцев. — Пойду катать трудящихся.
— Меня бы прокатил.
— Сережа, ты знаешь, в любое время, но не сейчас. Я тебя прокачу между башнями мельницы Вайнштейна. Хочешь?
— Конечно, хочу.
— Ну, привет тебе. Повнимательнее там.
У воды толпились смельчаки, согласные лететь. Рядом с одним смельчаком рыдала женщина.
— С хорошей-то жизни не полетишь, — сказал Алатырцев, проходя мимо женщины, и подмигнул мужчинам. Те понимающе захохотали.
Долганов сказал Сергею:
— Искали тебя.
— Родители зажали.
— Может, они и правы.
— А может, и нет. Вот у меня книги, нельзя ли их оставить где-нибудь у вас? Я буду брать по одной. Одну легче прятать.
— Что за подпольная литература?
— Авиационная. Мать ругается.
— Приходи ко мне, занимайся у меня. Пользуйся моей библиотечкой. Кстати, что у тебя за книги? На немецком? Пусть немцы и читают.
— А у вас есть что-нибудь по проектированию планера?
— Найдем. Уж не собираешься ли проектировать?
— Нет. Я так, — пробормотал Сергей. Он понимал, как бы глупо выглядел, если б сказал: «Да, делаю планер». Долганов — человек добрый, но пустозвонства не потерпит. А Сергей очень дорожил его расположением.
Мария Николаевна была счастлива, когда слышала, как ее муж и сын говорили по-немецки. У Сергея оказались редкие способности и интерес к языкам. Как он продвинулся за каких-то две недели! А ведь раньше считал язык скучнейшим предметом.
Баланин сказал Марии Николаевне:
— Кажется, парень взялся за ум. Увлечение языком гораздо похвальнее увлечения всякими хождениями на руках, «ласточками» и самолетами.