По библиотечному каталогу он выписал названия книг, которые каким-то боком примыкали к планерам и парящему полету. И все свободное время проводил в читальне. Начал он с книги Делоне «Устройство дешевого и легкого планера и способы летания на нем». Но попутно занимался и немецкими книгами, так как их чтение шло на пользу: «Полет и наука», «Учение о полетах», «Метеорологическое образование летчика», «Результаты аэродинамической опытной установки в Геттингене». Все это нужно. И если не сейчас, то завтра.
Пока он не думал о собственном планере, точнее, делал вид, что не думает: он накапливал знания, на основе которых можно было бы потом мыслить самостоятельно. Он надеялся приобрести «легкость», идущую от избытка сил, и «накачивал мускулы». Ему не хотелось тяжкого пота самоучки, изобретающего самовар.
Он составил список книг на немецком языке, с которыми познакомился, — получилось двадцать шесть названий, и отнес в ОАВУК, думая отловить вездесущего Фаерштейна. Но Фаерштейна не было. Тогда он отправился в публичную библиотеку. И однажды легко набросал общий вид планера в трех проекциях и приступил к аэродинамическому расчету, чтобы узнать, какие силы будут действовать на крыло и хвостовое оперение, и на основании величины найденных сил уже помудрить над конструктивным воплощением элементов планера, способных выдержать эти нагрузки.
Работа над проектом не мешала, а помогала чтению оставшихся немецких книг: он чувствовал, что чтение иностранного текста необыкновенно облегчается знанием предмета, о котором идет речь.
Прошел мимо консерватории и кирки, башня которой казалась в каком-то созвучии с башенкой углового дома на улице Островидова. Поэтому этот дом привлекал внимание еще издали. Сложен он был до основания второго этажа из грубого камня. Полукруглые пилястры зачем-то подперты головами бородатых стариков. Над арочными окнами тоже физиономии, только поменьше. И вдруг знакомые львиные морды в коронах, над ними старинные фонари. Такие же морды на особняке ОАВУК и на доме, который по пути в гидроотряд. Больше их нигде нет.
«Может, они приносят счастье?» — подумал он и поднял голову. Это был дом 66, здесь жила Ляля Винцентини.
Толкнул дверь с чугунными завитушками и матовыми стеклами, поглядел на лепные потолки, двинулся по лестнице.
Есть счастливые родители, которые умеют сохранить дружбу и доверие даже взрослых детей. Но тут, пожалуй, дело не в счастье. Может, здесь важно уважение к любому человеку? Может, важно не только с увлечением говорить о себе, но проявлять искренний интерес и к собеседнику? А может, тут терпимость и некоторое благодушие? А может, все это и плюс еще многое другое?
Таковы были родители Ляли и ее брата, одноклассника Юры. Они позволяли своим детям «все», и дети также знали о своих родителях «все». Все, что им не рано знать. Такая позиция свободы давала полную информацию о детях, и это помогало какой-то юмористической репликой повернуть нежелательное событие в нужную сторону. Но ни в коем случае не мораль — просто шутка. Рассмешить — значит победить.
Лялиного отца, инженера-путейца, даже собственные дети за глаза называли Максом. Макс иногда участвовал в детских проделках, и это могло бы показаться кривлянием, если б не его искренность. Он не подлаживался под детей, не снисходил до них, а ему в самом деле было интересно их общество и их проделки. Он как будто не взрослел. Он чаще бывал серьезен, но никто из детей не видел его снисходительным к их слабостям. Немножко снисходительности — и дети увидят ее, ниточка порвется, начнется непонимание, начнутся «отцы и дети».
Дверь открыла Ляля.
— Сережа, наконец-то! — сказала она, как будто еле дождалась его. Как после он увидел, она всех встречала с одинаковой радостью, и это потом злило его. Но на этот раз он расплылся в улыбке и развел руками.
— Все дела.
— Какие дела? — в синих глазах Ляли было столько неподдельного интереса, что Сергей чуть было не заговорил об аэродинамической установке Прандтля в Геттингене. Но после он заметил, что у нее неподдельный интерес ко всякому человеку, и это также его злило. Иногда он за глаза называл ее артисткой, полагая, что она не совсем искренна. А все, кто вокруг Ляли, в нее влюблены, и она просто делает всем приятное. Но в этот раз он подумал, что интерес Ляли к его делам не распространяется на дела всех остальных.
«Обязательно расскажу ей о проекте», — подумал он.
Наружное великолепие дома никак не соответствовало бедности квартиры. Единственным ее украшением был лепной потолок и, пожалуй, кресло-качалка на балконе. Сергей прошел за Лялей. За круглым столом сидела вся братия и бурно поприветствовала его, даже слишком бурно. Ляля принесла еще один стул.
— Кому сдавать? — спросил Калашников с видом шулера.
Сергей поглядел на Лялю.
— Во что играете?
— В дурака.
— А на что?
— На смех. Тот, кто проиграет, должен смеяться.
— Наверное, очень интересная игра. Научите меня.
И стены квартиры дрогнули от смеха. Больше всего покатывался Калашников.
— Не уме-ет в ду-урака! — повторял он, вытирая слезы.
— Сдавай и на меня, — сказал Сергей со свирепым лицом опереточного злодея. — Когда ты проиграешь, тебе легче будет смеяться, вспомнив, что я играть не умею.
— Сейчас я тебя научу, тебе это очень пригодится в жизни, — сказал Калашников и со своими обычными прибауточками стал читать лекцию о том, как отличается бубна от червы и валет от дамы, об истории возникновения карт. Он врал напропалую, переходя на какой-то якобы научный язык, потом на какие-то теории, и все-таки ухитрился объяснить правила игры.
— Теперь я умею, — сказал Сергей. — Я когда-то в молодости думал, что это необязательно.
— А теперь-то ты так не думаешь?
Сергей поглядел на Лялю.
— Теперь не думаю.
И в самом деле, он не предполагал, что игра в дурака таит в себе такую бездну удовольствия.
Дверь раскрылась. Появилась мать Ляли.
— Ты помнишь свое обещание? — спросила она.
— Помню, — сказала Ляли и исчезла.
— Ну, кому сдавать? — спросил Назарковский.
— Тебе.
Сдали карты.
— У кого шестерка? Заходите.
И Сергей поразился, до чего это глупейшее занятие — игра в карты. Он не понимал, как минуту назад находил в ней удовольствие.
Калашников сказал:
— А может, хватит? Глупое занятие.
И все согласились, что хватит.
Сергей вышел на балкон, сел в кресло-качалку и стал глядеть по сторонам.
«Вот это то, что она видит, на всем этом ее и и ляд, — думал он. — Если с ней игра в дурака прекрасна, то каково же рядом с ней прекрасное? Например, вот эти акации? Если в ее присутствии сломать ветку, то польется кровь».
И ему показалось, что он слышит полет ночных бабочек и видит сверкающую чешую моря. Вот он видит море сверху, вот наклонно. Вот волны накатываются на песок, мелко перебирая белыми пальцами.
И вдруг он увидел Лялю. Она бежала с какой-то кастрюлькой.
— О чем задумался? — спросил Калашников.
— Так я тебе и сказал! — засмеялся Сергей, приходя в себя.
Он услышал частые шаги по лестнице, щелчок замка, шаги по коридорчику на кухню, там, в коридорчике, три ступеньки, вот заскрипели половицы. Сергей видел все, как будто перед ним крутили фильм, где заснята Ляля. Дверь открылась.
— Сейчас будут картофельные оладьи, — сказала она. — Только нет одной вилки.
— Я буду циркулем, — сказал Юра.
— Обожаю есть циркулем, — сказал Калашников.
— Циркуль беру я, — сказала Ляля.
Начались каникулы. В ОАВУКе молчали. Сергей закончил эскиз крепления отъемной части крыла к центроплану и пошел купаться.
— Пузо калишь, а тебя Фаерштейн ищет, ноги стер до самых колен, разыскивая тебя.
Это был знакомый матрос из ГИДРО.
— А ты?
— А я ничего.
— Пузо калишь на солнце, а Фаерштейн тем временем стер ноги выше колен. Ведь ты тоже мог сделать что-нибудь полезное для авиации, пока Фаер ищет меня.
Борис Владимирович Фаерштейн имел озабоченный вид. Он всегда изображал высшую степень занятости.
— Лекторов у меня мало, — сказал он. — Будешь читать лекции. Надо ликвидировать авиабезграмотность. Иди к грузчикам, Коровиным детям, матросам. Давай!
И закрутилось колесо.
Фаерштейн был им доволен и не считал нужным этого скрывать. И поэтому Сергей, прослышав о Первых планерных состязаниях в Коктебеле, заикнулся о своем желании попасть на них. Необходимо встретиться с конструкторами и планеристами, показать свой проект, посоветоваться, ну и так далее.
— Так ты делаешь проект планера? — спросил Фаерштейн.
— Скоро будет готов.
— Поедешь в следующий раз. Сейчас поедет Долганов.
— Долганов — достойный человек.
— Но Долганова придержал Шляпников, отсылает его куда-то. Едет Курисис. А ты дуй на завод Белино-Фендрих, прочитай лекцию.
Прошла осень, наступил новый год, последний год учебы в Стройпрофтехшколе. Работа Сергея над проектом совпала с лозунгом Фаерштейна: «Нам нужны проекты, много проектов! Пусть работают все!»
Начальнику истребительного отряда Лаврову поручили в ОАВУКе читать лекции по проектированию планеров. Сергей не пропустил ни одного занятия, стенографировал все лекции, а дома расшифровывал их и заодно запоминал.
Во время одной из лекций он вспомнил, что забыл свои чертежи и аэродинамический расчет на столе. Он еле досидел до конца занятий.
«Вот бы успеть домой прежде, чем Баланин обнаружит следы моей преступной деятельности, — думал он. — Вот будет головомойка! Как это я допустил такое разгильдяйство. В авиации нельзя допускать разгильдяйства».
Домой он летел, как аэроплан. Ворвался к себе в комнату — за его столом сидел Баланин с сосредоточенным видом, в его руках была логарифмическая линейка. Сергей остановился на пороге. Отчим поднял голову.
— Здесь ты ошибся, — сказал он, — считал на растяжение, а он работает на сжатие. Погляди, как располагаются силы…