— Дно промерено. Глубина в порядке.
И с этой минуты все стали очень вежливыми и предупредительными к Сергею. А режиссер был в него прямо влюблен.
Только у кручи он почувствовал слабость под ложечкой, но тут же, глядя вверх, сказал своему сердцу:
«Потише. Помедленнее стучи, еще медленнее. Вот теперь я не боюсь. Теперь не думать ни о чем. Прыгнуть солдатиком ничего страшного».
И он прыгнул. Сквозь ресницы он увидел сверкающую поверхность воды, она стремительно надвинулась на него, и он проткнул ее босыми ногами. И хотя оттянул носки, вода больно ударила его по подошвам.
Он вынырнул и поднял голову. Над обрывом висели десятки покрасневших, наклоненных вниз лиц.
Через несколько дней он вернулся в газетную экспедицию. Бросать такую работу он не хотел: она не отнимала времени для дела, а только сокращала сон. А еще он имел бесплатно газету на каждый день.
«Пасха и рабочие. Группа рабочих 1-го Государственного гвоздильного завода отпраздновала второй день пасхи в заводе, проработав пять часов в пользу подшефных детей при сотрудничестве заводской комячейки».
«Безработные — воздухофлоту! Погрузочная артель безработных кожевенников отчислила от своего скудного заработка на постройку самолета «Подарок Ильину» 7250 рублей».
«Подарок Ильичу» будет говорить! «Как уже сообщаюсь в «Известиях», рабочие и служащие радиозавода решили построить радиопередатчик для самолета «Подарок Ильичу». Общее собрание завода постановило безвозмездно изготовить радиостанцию для самолета Подарок Ильичу». В настоящее время завод занят разработкой лампового передатчика. Поставленные на заводе опыты дали более-менее удовлетворительные результаты».
В МОСКВУ!
Остаток каникул Сергей решил провести под лестницей, в мастерских, он понял, что явился к шапочному разбору.
Лихорадочно готовились к Третьим состязаниям, и планеры уже отчетливо просматривались в хаосе планок, стружек и мелькающих рук. Вид у всех был озабоченный и злобный по отношению к тем, кто повесничает. И Сергей сразу схватился за спасительный рубанок и принялся обстругивать брус.
Он, конечно, понимал, что занимается ерундой, но надо осмотреться и прикинуть, каков расклад и откуда ветер. С рубанком он почувствовал себя увереннее, потому что с этой минуты он уже не был бездельником.
Впрочем, сам-то он к себе относился в этот момент юмористически: так же бывало и в гидроотряде: двое надрываются, навешивают мотор, а третий с умным видом крутит гайки, доступ к которым свободный, «работает», но к нему уже нет претензий.
— Вырежи по контуру, — сказал Яковчук и подал Сергею лист авиационной фанеры с вычерченным полушпангоутом.
«Вот теперь я занят делом, — подумал он и завернул рукава рубашки по локоть. — Поздновато я сюда явился. Но что я мог поделать? Слишком уж сильна группа Яковчука, они и поедут».
Ночевал он на стружках, в ящике.
Как-то вырвался к Савчуку и Павлову.
— Ты слышал о Германии? — спросил его Пазлов.
— Да, слышал, там живут германцы, — сказал Сергей.
— Я о планерных состязаниях в Германии, — небрежно кинул Павлов, и Сергею сделалось не до шуток. Он заерзал на ступе.
— Ничего не слышал.
— После Версальского мира Германии запрещено развивать собственную авиацию, и они все силы бродили на планеры, чтобы подготовить себе авиационные кадры.
— Знаю. Ну и что?
— Ну так и вот, — продолжал Павлов тянуть. — У них лучшие в мире планеристы: Мартинс, Папенмайор, Шульц…
— Знаю, ну и что?
— Общество Рен-Розиттен пригласило наших планеристов, дабы утереть нам нос.
— Кто едет?
— Арцеулов, Зернов, Кудрин, Сергеев, Яковчук.
— И Яковчук?
— Да. А из Германии прямо в Коктебель. Ничего, Серега, не грусти. Когда-нибудь и ты прорвешься.
— Я не уверен, что германцы так уж легко утрут нос русским, — сказал Сергей.
— Но у них планеризм живет уже не один десяток лет, а у нас он в зародыше.
Настал долгожданный день. Планеры вынесли перед главным корпусом, было нечто похожее на парад. Явились преподаватели и ректор Бобров. Бегал парень с «Кодаком», фотографировал планеристов. А на другой день рекордные КПИР-4 и КПИР-1БИС разобрали, сложили в ящики и надписали «Планеры».
Сергей грустил. Надежд у него не было почти никаких.
На железнодорожной станции кладовщик, принимавший груз, спросил:
— Шо це такэ «планер»?
— Самолет без мотора, — сказал Яковчук. — Только поскорее, пожалуйста.
Но добродушный кладовщик заартачился.
— Самолеты без моторов не бувають. Ты нэ дури мэнэ.
— Бывают, бывают. Потом поговорим. Завтра.
— Не, почему ж завтра? Ты давай сейчас.
— Черт! — выругался Яковчук, зачеркнул слово «Планер» и написал «Запчасти». — Теперь доволен?
— О, то другэ дило. Так и запышемо: «Запчасти».
Учебный КПИР-3 отправлять в Коктебель было рано. И его решили облетать здесь, в Киеве. Отыскали пустырь.
Это были не полеты, а скорее «подлеты»: планер выстреливали резиновым амортизатором как из рогатки. Управлять таким аппаратом было так же трудно, как и бумажным голубем. Да и пока вспомнишь о ручке управления, земля — вот она.
Сергей подошел к Яковчуку.
— Геноссе Яковчук, — сказал он, — кто поедет в Феодосию?
— Не все.
— Как вы смотрите на мои шансы?
— Никак. Ваша очередь, геноссе Королев. Поехали.
Сергей забрался в кабину планера, поставил ноги на педали.
— Рулями не шуруй, — сказал Яковчук, — никакой художественной самодеятельности.
Желающих тянуть резину было больше чем достаточно, и поэтому с каждого конца амортизатора стоило человек по десять, одиннадцатый держал хвостовой трос, намотанный на кол.
Начали считать шаги, чтоб натяжение было равномерным, вот уже стартовая команда топчется на месте.
— Бегом!
И в этот момент отпустили хвостовой трос, и Сергей ударился затылком о спинку сиденья, и это было бы, пожалуй, самым сильным его впечатлением о полете, если бы земля не приблизилась и не раздался сухой треск раскалываемой лучины. Но это была не лучина — это был фюзеляж. Королев скривился, как от боли, и почувствовал, что продолжает полет, только уже без планера. Землю он встретил полусогнутыми напряженными руками, тут же перекувырнулся и покатился как мячик.
К нему неслись со всех сторон планеристы. Сергей с трудом поднялся и пошел, хромая, к планеру.
— Поздравляю с первым полетом, — сказал Яковчук.
— Благодарю, — проворчал Королев.
— Здесь какая-то труба торчит из земли. Никто не подумал, что можно сюда долететь, и ее не выкопали, — сказал кто-то.
— Ты что, не пристегнулся?
— Пряжка плохая.
— Ты не ранен?
— Я не ранен, я только убит. Морально.
— Что с тобой?
— На душе противно.
Он повернулся и пошел прочь.
— Пойду умоюсь, — сказал он, но умываться не стал. Кое-как добрался до Богоутовской, свалился на койку и скривился от боли и разочарования.
«А не самообман ли планеры и небесная лазурь?» — подумал он.
Глянул на часы — подарок Баланина. Оказалось, что они разлетелись вдребезги.
Все было прекрасно. В Германии русские планеристы оказались впереди Мартинса, Неринга, Папенмайера и Шульца, цвета немецких планеристов, а ведь они были лучшими в мире. Франкфуртская газета писала: «Только русские планеристы внесли в этом году лихость в состязания».
Призы, подарки, газеты, фотографии, ну и так далее. Королев радовался успехам наших планеристов.
А потом состязания в Коктебеле — и новые успехи.
Сергей с нетерпением ждал возвращения участников, чтобы услышать о том, что не сказано в газетах.
В Киев вернулись загорелые, овеянные нездешними ветрами победители.
— Ну как? — спросил Королев у Грацианского. — Расскажи.
— А что, собственно, рассказывать? За три года мы добились того, чего немцы добивались десятилетиями. Яковчук на КПИР-4 взял третий международный приз.
— Ну а как в Коктебеле?
— В первый же день Шульц держится в воздухе 5 часов 47 минут, на второй день Яковчука не пускают на КПИР-1БИС — техническая комиссия забраковала аппарат. Мы возились всю ночь, устранили дефекты, но нам не поверили, что мы довели планер до толку за ночь. А Яковчук, отчаянная башка, летит и бьет Шульца. Наступила ночь, а он все летает. Разложили костры. Он парил девять с половиной часов и сел только из-за «маргариты».
— Кто она такая?
— Она — это немецкий планер с подслеповатым немцем, который сослепу раза два чуть не врезался и КПИР. «Марго» мы разыскали в темноте по лаю собак: немец почему-то не понравился нашим собакам. На другой день Шульц обходит Яковчука и бьет мировой рекорд. Он тоже летает в темноте, немцы выкладывают из досок римскую цифру двенадцать, обливают ее мазутом и поджигают: сигнал «садись». На другой день Яковчук думал бить Шульца без помощи слепой «маргоши», но… но.
— И что?
— Открой ящики с планерами — увидишь.
В ящиках с «запчастями» лежали запчасти. Планеры были разбиты бурей. Планеристы вынуждены были спасать немецкие аппараты в то время, как их владельцы мирно спали: все их имущество было застраховано, и за него пришлось бы расхлебываться золотыми рублями.
— Ну а еще что?
— Арцеулов — рекорд высоты, Юмашев — дальности. Неплохо, одним словом. Немецкий начальник Гофф сказал: «Мы удивлены безграничной храбростью русских пилотов».
— Нашел чему удивляться. Нужно было бы удивляться трусости русских.
Прошла неделя, вторая, и Королева стал раздражать бесконечный поток воспоминаний о победах на Васеркуппе и Узун-Сырте.
— Надо строить новые планеры, — говорил он, но от него отмахивались.
И пошла полоса неудач: Пузанов женился, и Сергей почувствовал разницу в возрасте; Савчук перевелся в Гидроавиацию, Павлов уехал в Оренбург, в институте авиационная специализация была на уровне самодеятельности.
— Надо рвать в Москву, — решил Королев. — Там и мама и Гри, там не нужно будет постоянно отвлекаться на посторонние мысли. Решено! Делать здесь нечего.