Наши бутылки стали раскачиваться, не поспевая за дрожью стола, — и вот я здесь. Какая-то хитрая комиссия забраковала наш дом.
Люшин хлебнул из горлышка и улыбнулся.
Королев улыбнулся в ответ и поглядел на потолок и стены: «Это хорошо, что Люшин поселился со мной». Общество Люшина всегда было приятным. С ним можно было и молчать, и это не тяготило, можно и говорить о чем угодно, и в этом не было занудства. Королев объяснял обаяние Люшина его почти детской искренностью и общим настроением терпимости и доброжелательности ко всему, что окружает. И плюс к тому Люшин был воспитанным человеком. Кроме того, Сергей Николаевич интересовался всем, что его окружает, и поэтому много знал и много умел. И еще он был прекрасным конструктором и смелым пилотом. И это Королев считал главным.
Рассказывают, что где-то в двадцатых годах по Узун-Сырту прогуливались два человека: поэт Максимилиан Волошин и авиатор Константин Арцеулов. Кстати сказать, оба они были художниками и считали окрестности Коктебеля лучшим местом на земле.
Вдруг ветром сорвало у Волошина шляпу, но шляпа, прежде чем упасть, долго висела над обрывом. Художники стали развлекаться, кидая с обрыва шляпы, и Арцеулов сказал:
— Здесь сильный восходящий поток, здесь можно парить на планере.
Вернувшись в Москву, Арцеулов организовал при «Научной редакции воздушного флота» общество «Парящий полет». И шляпа здесь ни при чем: вначале была не шляпа, а любовь к небу.
Авторитет Арцеулова в авиационных кругах был высок. Он прошел войну, по нем был некролог, и он участвовал в собственных похоронах, он первым в мире в 1916 году намеренно ввел аэроплан в штопор и сумел выйти из штопора; в то время это требовало необыкновенного мужества: до Арцеулова срыв в штопор был равносилен смерти. После революции он работал летчиком-испытателем.
Когда юный Сергей Люшин отыскал кружок «Парящий полет», один из энтузиастов, утративший иллюзии, сказал:
— Это мертворожденное дитя. Мы только потому кружок, что нас окружает непонимание.
Арцеулов возразил:
— Если пришел живой человек, то, значит, не мертворожденное.
В пустующей комнате Петровского дворца, напротив аэродрома на Ходынке он строил свой планер А-5. Ему помогал Люшин.
В июле 1922 года во время авиационного праздника члены «Парящего полета» бежали по аэродрому, а за ними на веревке, как змей, летел арцеуловский А-5. Потом планер зацепили машиной. Народ вокруг ликовал при виде этого полукомического зрелища.
В 1923 году в Коктебеле были проведены первые планерные состязания. На них представили десяток планеров.
Аппараты летать не хотели. Большинство из них не могло даже оторваться от земли. И напрасно техническая комиссия пачкалась, ложась на землю, в надежде увидеть просвет между колесами и землей.
Неудача постигла «Арапа» Тихомирова — Дубровина — Вахмистрова. «Стриж» Пышнова также не захотел лететь. Только испытания «Параболы» художника-футуриста и оригинального конструктора Черановского прошли более успешно: «Парабола» наехала на спящего зайца, но лететь также не захотела.
Под занавес Леонид Юнгмейстер (который успел покалечиться на «Буревестнике» Невдачина) сел в А-5 и вместо того, чтобы плюхнуться, развернулся вдоль склона и пошел на запад. Когда планер вернулся, все заметили, что он не потерял высоты. Он парил сорок одну минуту. Сразу послали телеграмму в Москву, и Москва дала еще три дня. В один из этих подаренных дней Юнгмейстер продержался в воздухе больше часа.
Арцеулов летать сам не мог, хотя был подготовлен лучше других. Он приехал на состязания после аварии истребителя ИЛ-400 и ходил с палочкой.
Эти соревнования, несмотря на внешние неуда <и, дали авиации очень много: были предложены новые методики расчета планера, выявлены недостатки.
По вечерам Люшин и Королев прогуливались по берегу моря.
— Черное море шумит по-особенному. Ты заметил? — сказал Люшин.
— Я не слышал других морей.
— На Балтийском волны шелестят, а здесь бьют, и каждый удар не похож на предыдущий. Когда я нахожусь в доме, то невольно вздрагиваю от сильного удара.
— Я об этом не думал, — сказал Королев.
— Землетрясение виновато. Обычно ищешь защиты в доме, а здесь все наоборот. Я вообще человек трусоватый.
Королев улыбнулся. Все знали о «трусоватости» Люшина.
— А что ты больше всего запомнил из состязаний с немцами?
— Красиво, когда ночью проходит над тобой с шипением освещенная луной гигантская птица, а по склону горы горят плошки с мазутом.
— Да, это удивительно красиво, — задумчиво произнес Королев.
Дальше шли молча. Каждый думал о своем.
«У ТЕБЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ ПОДУМАТЬ»
Проклиная белый свет, мысленно разумеется, Королев забивал металлический кол крепления растяжек палатки, но острый конец тут же упирался в камень. Приходилось вытаскивать его и забивать рядом с тем же, впрочем, успехом. Люшин придерживал центральную толстую мачту, окованную снизу железным обручем: она должна держаться за счет растяжек, но растяжек пока не было. Палатки квадратные, с четырехгранной острой крышей. Одна стенка застегивается на деревянные пуговки и разнимается на три части. Через эту стенку разобранный планер и извлекается на свет божий.
— Растяжки должны быть как струны, безо всякой слабины, — сказал инструктор Василий Андреевич Степанчонок.
— Камни, — пробормотал Королев и тут же подумал, что сказал лишнее: надо отучиться говорить лишнее.
Степанчонок по понятиям Королева был образцом мужественности: красив без слащавости, атлет и прекрасный, смелый летчик.
Когда палатка была установлена, Степанчонок тронул растяжки и сказал:
— Не потерплю разгильдяйства в воздухе. Теперь попрошу внимания.
Планеристы выстроились перед инструктором и глядели на него оценивающе. Степанчонок продолжал:
— Требования к планеристу: первое — преданность летному делу, второе — развитое чувство здорового соревнования, третье — дисциплинированность, четвертое — отсутствие боязни. Этого достаточно. В чем вырежется боязнь — в том, что человек ведет себя не совсем так, как в обычной жизни, много курит, много болтает языком, смеется и храбрится. Слушайте далее. Очереди никакой не будет. Я сам назначу, кому лететь, а тот, кому прикажу приготовиться, пусть считает себя свободным от всех работ, отдыхает. У нас два планера: «Дракон» Черановского и КИК. Что касается «Дракона», □н не допускает кренов на взлете и посадке: длинные крылья, зацепитесь за землю, будет капот, а голова пилота ничем не защищена. «Камни» — справедливо заметил товарищ, как ваша фамилия?
— Королев.
— Что такое капот?
— Перевернуться вверх брюхом.
— Правильно. Второе. Как только почувствовали сбрасывание кольца амортизатора с крюка, надо сделать плавное движение ручкой вперед, чтобы не получилось взмывания. Предупреждение: некоторые, желая произвести эффект, допускают на взлете крутой подъем — намеренно берут ручку на себя. Эти действия не только следствие недисциплинированности, но и безграмотности: потеряешь скорость — потеряешь голову. Я кончил. Вопросы есть? Нет? Приступим к полетам. Фамилий пока не знаю. Нужен самый спокойный. Вот вы! Фамилия?
— Люшин.
— Приготовиться… Забыл вашу фамилию. Царев?
— Королев.
— Приготовиться, Королев.
Только один «Дракон» изо всех аппаратов Черановского не был «Параболой»: он имел хвост, как всякий нормальный планер. Но художник не удержался — нарисовал на фюзеляже чешую «для ужаса». К чешуе относились юмористически, планер за глаза называли «Еловой шишкой», а слово «чешуя» стало обозначать нечто незначительное.
Люшин надел кожаный шлем, очки, пристегнулся ремнями и поглядел на элероны. Молча следил, как стартовая команда тянула амортизатор, отсчитывая шаги. Последовала команда инструктора «бегом!» — и хвост отпустили.
Королев сидел на камне и глядел на планер. «Дракон» взмыл, потом резко пошел вниз, снова задрал нос и тут же опустил. По кожаному затылку своего товарища Королев чувствовал, как тот старается успокоить разыгравшийся аппарат. Наконец успокоил, но земля уже подпирала, надо садиться.
Планеристы побежали за планером. Степанчонок остался на склоне. Когда к нему нехотя подошел смущенный Люшин, он сказал:
— Что ж ты ручку взял на себя так, что из лыжи посыпался песок. Полетишь еще раз.
Королев подошел к инструктору, чтобы не пропустить ни одного слова.
— Взлет делай на нейтральной ручке. Взлетел — гляди, что делает планер. Не мешай ему и не пугайся. Запомни, что у тебя всегда есть время подумать — катастрофы не случится. Планер сам будет держать свой угол планирования. Если что не так, нажми на ручку или дай ногу, но не сильно, чтоб не возвращать ее. Иначе разболтаешь аппарат. Повторим. Любители авиации, под хвост и на амортизатор!
На этот раз «Дракон» летел ровно и чисто сел. Степанчонок ничего не сказал подошедшему Люшину. Он молча поглядел на Королева.
«У тебя всегда есть время подумать — катастрофы не будет, — думал Королев, подходя к планеру. — Почему раньше никто не сказал таких простых и точных слов, выражающих главное в полете?»
Когда он оказался в воздухе, то ему показалось, что «Дракон», послушный его мысли, тут же чуточку опустил нос. Слышался ровный шорох воздуха. Королев увидел далеко впереди стадо коров и пастуха с кнутом через плечо. Вот пастух лениво снял кнут и беззвучно махнул им. Впереди — голубой костер Карадага. Слева — море и лиловатые камни берега. Королев поразился ощущению собственной свободы. Он впервые в жизни почувствовал полет! Вот ради этого ощущения он прошел все: разочарования, сомнения, ущемления самолюбия. До этого дня он боялся себе сознаться, но каждая встреча с небом приносила разочарование. Он где-то чувствовал, что разочарование — это ложное ощущение, оно пройдет. Правда, слишком долго оно не проходило. Первое разочарование было в Киеве на учебном планере, потом каждое воскресенье в Горках. Он делал нервические движения, «боролся», его внимание было приковано к собственным рукам и ногам, он не видел ничего вокруг. И земля оказывалась слишком близко. И из-за нервозности получились ошибки.