Планер заскользил над землей, было ощущение, как в мотоциклетной коляске, только без толчков…
Когда Королев забрался на склон и подошел к Степанчонку, тот не сказал ни слова.
«ПРЯЧЬТЕ ПЛАНЕРЫ! БУДЕТ БУРЯ!»
Планер КИК, едва оторвавшись от земли, падал прямо под собой. По своим летным качествам он мог тягаться разве что с утюгом. Каждый в душе мечтал, что кто-нибудь наконец приложит его на посадке чуточку погрубее и превратит в запчасти. Но никто не решался осуществить мечту собственными руками: со Степанчонком шутки могли кончиться плохо: он терпеть не мог разгильдяйства ни в воздухе, ни даже на земле, полагая, что воздушные неприятности «куются» на земле.
К вечеру, когда солнце повисло над горами и его косые красные лучи обозначили каждую неровность и былинку склона, ветер заметно усилился. Кто-то подъехал на мотоцикле и крикнул снизу:
— Прячьте планеры! Будет буря! Метео обещает двадцать пять метров в секунду.
— А куда же их прятать? — спросил кто-то, но мотоциклисту это было неинтересно, он свое дело сделал.
Начальник слета назначил старших и приказал:
— Выполняйте!
Старший трех летных групп, в том числе и группы Степанчонка, чуточку растерялся.
Королев, оказавшийся рядом, сказал:
— Ветерок и в самом деле усилился. Зря теряем время.
— Черт его знает, что делать?
Все стояли в некотором замешательстве и поглядывали на старшего. Королев огляделся, потом подбежал к северному, подветренному склону, вернулся и молча стал расстегивать палатку с уже разобранным «Драконом».
— Давайте трое сюда! — крикнул он из палатки. — Подавайте наружу плоскости!
Он вытащил из палатки плоскость, ее подхватили, но никто не знал, что делать дальше.
— В овраг, на северном склоне! Ветер там не достанет, — сказал Королев. — А зачем сто человек? Плоскость легкая. Налетайте на следующую палатку, а ты, Володя, принеси автомобильные камеры и брезент, валяется за последней палаткой, тащи в овраг.
И тут все завертелось. Лишних людей Королев отсылал туда, где рук не хватало.
Разобранные планеры сносили в овраг, укладывали на брезент и автомобильные камеры и прижимали плоскими камнями.
Старший подбежал к Королеву, который в этот момент тащил с Люшиным плоскость планера, и спросил:
— А палатки разбирать?
— Разбирать, в них завернем детали. КИК в последнюю очередь.
Сергей вспомнил работу грузчиков и подумал, что планеристы в этой области человеческой деятельности намного бестолковее. Но тем не менее силы расставились как следует, количество холостых ходов уменьшилось.
Ветер усилился, похолодало, но никто этого не замечал. Стемнело. Оставался один КИК. Королев пробежал мимо его палатки и зачем-то ткнул ногой один из кольев.
Все планеры лежали в овраге, накрытые и придавленные камнями.
Когда Королев просунул голову в оставшуюся палатку, то увидел, что от порывов ветра центральная мачта с окованным основанием раскачивается, подобно маятнику, брезентовые стенки хлопают, «как штанины, когда вылезаешь из гидроплана», — подумал он. И тут же снял с себя командирские полномочия, тем более же никто его не уполномочивал командовать. Да он и не командовал: просто распределил силы и наметил, что делать. Теперь он праздно глядел, как палатку закрепляли, и ухмылялся. Он уже не считал себя командиром.
Всю ночь свирепствовала буря. К утру утихла.
Подъезжая к вершине по пологому склону в кузове АМО, планеристы с надеждой поглядывали, не появится ли островерхая палатка. Палатка не появлялась, точнее, не появлялось острого верха палатки, сама она была здесь, но лежала. Только один планерист не глядел вверх с надеждой. Это был Королев.
Когда расшнуровали стенку и заглянули внутрь, Люшин сказал:
— Теперь его мама родная не узнает.
Все переглянулись и опустили глаза. Мечта сбылась. Тяжелой мачтой КИК размолотило вдребезги.
ХВАТИТХОДИТЬ В МАЛЬЧИКАХ
Королев шел на работу в свое конструкторское бюро и думал:
«Нужно сделать к следующим соревнованиям собственный планер. И в нем исключить все, что мне не нравится в других планерах. Он должен быть «для себя». Ведь есть планер моей мечты, и не один. А мне уже за двадцать, пора шевелиться. Во-первых, мой планер должен быть надежен, как телега. Второе: он должен иметь легкое управление. Ведь противно, когда аппарат дергается от малейшего движения ногой, а ручку приходится отклонять до борта кабины, чтобы сделать легкий крен. Третье: он должен быть парителем. Успею ли я закончить его к следующим соревнованиям? Надо успеть. Надо найти какой-то выход, он есть. Вон Люшин не побоялся самой судьбы, которая заказала ему пути в небо. А как летает! Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что он чувствует машину лучше всех из нашей группы».
Королев вспомнил, как Люшин парил, несмотря на то, что парить, по замечанию самого Степанчонка, было невозможно.
«Да и вообще, что это за слово «невозможно»? Границы человеческой ловкости и энергии наукой еще не определены. Говорить «невозможно», это не научный подход к делу. И это слово употреблять не следует: все, что человек может вообразить, он может и сделать. Итак, четвертое: планер должен быть красив».
Он вспомнил вычитанную где-то реплику Леонардо да Винчи, которую тот произнес, глядя на свою разбитую модель вертолета: «Он не полетел оттого, что некрасив».
«Существуют связи между строением тела и характером не только у человека и животного, но и у вещей. Попахивает мистикой, но что ж делать, ежели это так? Со временем и этому наука найдет объяснение».
Королев шел, не замечая ничего вокруг, поднялся по лестнице, проследовал в чертежный зал, вежливо поздоровался со всеми, направился к своему кульману. Положил на вычерченный узел пулеметной турели листок из тетради и уставился на него. Потом, едва прикасаясь грифелем, одним движением нарисовал планер с длинными крыльями и сигарообразным фюзеляжем.
«Похож?» — спросил он сам себя.
«В нашем деле воображение так же необходимо, как и художнику. Взять художников Арцеулова и Черановского… Кстати…»
Королев вспомнил лекцию о межпланетных путешествиях, организованную Московской ассоциацией изобретателей, там говорилось об идеях Циолковского и об инженере Цандере.
У них все правильно, только современная техника не позволит пока делать такие штуки.
«Кстати… Лететь на Луну рановато, но ракету Цандера можно поставить на «Параболу» Черановского. Ведь на обычный планер ее не установишь — хвост тут же отгорит. А на «Параболе» нет хвоста. Меня уводит в сторону. Ракету пока к черту. Итак, красиво ли то, что я нарисовал?»
— Сергей, здравствуй! — услышал он над собой голос и от неожиданности вздрогнул. Оглянулся — Люшин.
— Как ты очутился у нас?
— Пока мы там, в Коктебеле, ломали планеры, меня перевели сюда. Я очень рад: здесь создается новое. Ты чем-то озабочен? Ты поздоровался и никого как будто не заметил.
— Все в порядке. Ты над чем работаешь?
— Поручили рассчитать и сконструировать управление.
— Ого! А потянешь?
— Все тянут. И Лавочкин, и Камов, и ты.
— Я не тяну, у меня турель.
После работы они вместе вышли к трамвайной остановке. Закурили. Моросил дождь, голые деревья словно пропитались водой насквозь.
— Видишь ли, — сказал Люшин, — мечтаю сделать планер, которого не было бы стыдно и в старости.
— Доживем до старости?
— Мне цыганка нагадала семьдесят пять лет. Но я о планере. Он должен быть прежде всего надежен, не утомлять пилота и… и, — Люшин улыбнулся, — он должен быть красив. И хорошо бы успеть к следующим соревнованиям, но это нереально.
Королев глядел на Люшина, широко раскрыв глаза.
— Сергей, ни слова, — сказал он. — Вот он, выход из положения, о котором я думал. Сейчас едем ко мне. Будем строить вместе. Тогда успеем. Через две недели нужно сделать предварительный проект: общие виды, аэродинамический расчет, расчет кривой управляемости, основных узлов и прочее. Времени терять нельзя ни минуты. Все прочее чешуя.
В этот момент показался трамвай.
— Пожалуй, ты прав, — задумчиво произнес Люшин. — Это хорошая черта, что ты, не раздумывая, берешь быка за рога.
— Да-да, — пробормотал Королев. — Именно не раздумывая.
Он вспомнил Шляпникова.
«Тот тоже говорил, что я не думая вылез в первый раз из кабины к мотору».
— А в институт? — нахмурился Люшин.
— Черт с ним, с институтом. Планер — это тоже институт.
Люшин и Королев просидели за эскизами всю ночь. Табачный дым в маленькой комнатке стоял, как от засорившейся печки.
Люшин поглядел на часы.
Королев перехватил его взгляд.
— Надо собираться на работу. Может, поспим с часок? Время есть.
— Я почему-то не чувствую усталости, — сказал Люшин.
По атмосфере, какая царила перед защитой проекта, Королев понял, что все пройдет более-менее гладко. Самые дотошные члены технической комиссии планерной секции в спокойной обстановке, дома, проверили методику расчета и «арифметику», успели высказать свое мнение тем, которые менее дотошны, и менее дотошные успели уже внести в свое эластичное мнение кое-какие поправки.
Королев сказал:
— Наверное, лучше выступить тебе, а отбрехиваться будем вместе. Тебя все знают.
— Нет, — возразил Люшин, — ты выступи и защищайся, а я так посижу, послушаю.
Королев коротко рассказал о задачах, какие были поставлены, как они разрешились и чем пришлось поступиться ради их разрешения.
— Какая нагрузка на крыло?
— Около восемнадцати с половиной килограммов на метр.
— Не много?
— Как будто нет.
— Крыло узковато. Что обеспечивает ему жесткость?
— Таких крыльев пока не делали. На него товарищ Люшин получил патент. Оно достаточно жестко без обшивки, но у нас будет и обшивка работающей.
— Разобрались, какие части силового набора работают на растяжение и какие на сжатие? Был случай, когда конструктор решил, что стержень работает на растяжение, и заменил его рояльной струной. А он работал на сжатие: ферма хитрая, сразу не разберешься, что куда. Конструктор погиб. Это было в Америке.