— Как бы вам сказать… Он красив.
Королев и Люшин переглянулись.
— Мне бы хотелось быть официальным пилотом этого планера, — продолжал Арцеулов. — Вы не против?
Друзья только улыбнулись в ответ.
— Где вы отыскали таких рабочих? Один к одному И работают как для себя.
— Некоторые работают бескорыстно, — сказал Королев. — Вообще-то они обычные. Только они уверены в том, что делают будущее русской авиации.
— Так оно и есть[1], — сказал Арцеулов. — Они правильно думают.
— У Сережи организаторский талант, — сказал Люшин.
— Да, я помню, во время бури… И как он обошелся с КИКом.
— Ничего подобного. Просто они знают, что делают. И все тут, — повторил королев, делая вид, что КИК не на его совести. — А что?
— Сегодня твой самостоятельный вылет, — сказал Люшин.
— Первый самостоятельный вылет — это праздник, — задумчиво произнес Арцеулов.
— Но не для планеристов.
— Каждый полет не похож на предыдущий, и каждый можно рассматривать как первый, — улыбнулся Арцеулов.
Уже самостоятельно летали Пинаев и Люшин. Остальных Кошиц держал в черном теле. И на все мольбы курсантов неизменно отвечал:
— Вам хорошо, вы расшибетесь. А каково мне, на земле?
Но на этот раз, проходя мимо Королева, он сказал небрежно:
— Снимите с переднего сиденья подушку и застегните привязные ремни, чтобы они не попали в управление.
Королев понял, что к чему, и не заставил себя долго уговаривать. Он влетел на плоскость, вытащил подушку, застегнул ремни и оглянулся на инструктора. Тот был бледен.
«Боится, — подумал он. — В самом деле гораздо легче самому летать на самой последней развалюхе, чем глядеть, как летают другие».
Кошиц сказал Королеву:
— Заходя на посадку, повнимательнее над Петровским дворцом. Не повредите купола. Ничего, что сядете с промазом. Все остальное как учили.
— Вас понял, — Королев почувствовал, что переиграл, разыгрывая высшую степень равнодушия.
«Надо вести себя, как обычно, зря работал под флегматика», — подумал он и вспомнил Павлова.
Очутившись в кабине, он забыл обо всем.
Движок пошел с первой попытки. И стартер с флажком не ловил, как обычно, ворон, а сразу заметил поднятую руку и дал отмашку.
«Авруха» поползла вперед все скорее и скорее, набрала скорость, вначале трясло, но вот толчки стали более плавными, совсем исчезли, Королев взял ручку на себя. Он летел над Москвой, не замечая собственных движений, хотя стороннему наблюдателю могло бы показаться, что его руки и ноги выписывают весьма замысловатые траектории. Аэроплан шел словно от одного усилия мысли, и руки и ноги здесь ни при чем. И это давало свободу и необъяснимое чувство, понятное только летчикам: ощущение полета.
Королев дал круг, прошел над куполами Петровского дворца и посадил машину достаточно чисто, потому что не думал, как садиться, а произвел посадку! также не замечая собственных движений.
Подрулил к летной группе.
— То же самое еще раз, — сказал Кошиц и улыбнулся. — Когда вернетесь, расскажу анекдот про летчика и тигра.
Полеты продолжались до вечера. Люшин летал последним и посадил машину, когда наступили сумерки.
— Немножко затянули, — пробормотал Кошиц.
И все поглядели на собаку, которая с серьезным видом таскала по длинней проволоке металлическое кольцо с цепью.
— Как же мы теперь закатим в ангар свою «ласточку»? Собака не позволит, — Кошиц задумался.
Собака глядела на курсантов, как на своих личных врагов.
— Хорошая собачка, — сказал Королев. — Охранник, Исправно несет свою службу. Но неужели мы ее не обманем? Для этого нужна длинная палка и знаток собачьей души.
— Уж не убивать ли ты ее собрался? Тогда знаток собачьей души не нужен.
— Я не способен пролить кровь любого живого существа. А палкой мы поднимем проволоку, чтобы прокатить под ней «ласточку», но в этот момент знаток должен отвести собачку как можно дальше от места предполагаемого прорыва. Разговорами, разумеется, а не за шиворот, впрочем, если кто хочет за шиворот…
— Я поговорю с собакой, — сказал Кошиц.
— Ну а я пойду где-нибудь разыщу палку.
Кошиц подошел на близкое, но безопасное расстояние к собаке и попробовал продемонстрировать ей свое знание собачьей души, но собака не давала ему этой возможности: она гремела цепью, натягивала проволоку И лаяла с такой злостью, что делалось как-то неловко: а вдруг ты и в самом деле ей чем-то насолил.
Кошиц глядел на собаку своими добрыми голубыми глазами и подмигивал: ничего, мол, не расстраивайся, все в порядке. Наконец пес замолчал.
— Ну, зачем ты лаешь? Ведь если подумать хорошенько, то, может быть, и лаять-то не нужно.
Пес снова залаял. Кошиц медленно двинулся вдоль проволоки, подальше от самолета. Пес следовал, выдерживая кратчайшее расстояние между своим противником и собой. Наконец, ему надоело лаять. И тогда Кошиц заговорил об авиации и о роли собак в развитии авиации, потом стал убеждать, что самолет украсть не хотят. Нельзя же его оставить на улице. Вдруг дождь. А конструкция деревянная, а как древесина изменяет свои качества от влаги? «Гниет», — говоришь? Правильно говоришь. Молодец.
Пес стал прислушиваться к словам Кошица. Наконец лег и перестал даже рычать. Слушал. Наверное, с ним еще никто не говорил по-человечески.
В это время проволока вздрогнула, натянулась, и темный АВРО беззвучно заскользил к ангару. На небе светила луна. Пес кинулся в ту сторону, но опоздал: «Авруха» была вне зоны его владений.
Планер был готов. Снятые плоскости уложили в решетчатый ящик, переложили стружками и соломой, как стекло. А фюзеляж пристроили носом на тележку с двумя колесами от списанного аэроплана. Хвост приторочили к телеге.
— Ну, повнимательнее там, — сказал Королев лошади. — Может, поедем?
И странный поезд двинулся на Курскую товарную.
— Мне очень приятно, что нам не поверили, — сказал Королев.
— В Осоавиахиме, когда мы заявили свой планер? — спросил Люшин.
— Ну да.
Было раннее утро, но прохожие уже стали появляться и с юмористическим интересом поглядывали на двух загорелых парней, которые шли рядом с телегой. Большинство прохожих просто веселилось, а один знаток авиации объяснил своей спутнице:
— Это разобранный дирижабль.
— Сам ты разобранный дирижабль, — пробормотал Королев себе под нос и надвинул кепку на глаза. Светило солнце.
Проследили за погрузкой и швартовкой планера на открытой платформе. Прибили на брезент дополнительные планки, чтобы ветром не сдуло, но все одно: были неспокойны, как заботливые родители, отправляющие своего ребенка одного на поезде.
В Коктебеле они предъявили технической комиссии аэродинамический расчет планера и расчет на прочность, И когда планеристы задавали вопрос;; не велика ли нагрузка на крыло, то в этом не было ничего особенного. Но когда этот же вопрос задавали конструкторы, Королев тихо злился.
— У нас была цель сделать планер, на котором не страшно летать, — говорил он. — Ради прочности мы увеличили и нагрузку. А большая скорость поможет скорее проскочить зоны нисходящих потоков.
Техническая комиссия молчала. Член комиссии Ильюшин сказал:
— Великоват люфт в системе управления — устранить.
Соперники Люшина и Королева принесли инструмент, запчасти и помогли устранить люфт. Планер был принят. Отныне он уже не принадлежал своим творцам. Отныне он — отрезанный ломоть.
— Первым полетит Арцеулов, — сказал Люшин Королеву. — Как бы хотелось самому сделать первый вылет.
— Да, — согласился Королев.
— Легче самому летать, чем строить и глядеть, как кто-то другой летит. Это самые страшные минуты в жизни конструктора.
— Да, на земле страшно, — согласился Королев. — У меня такое чувство, как будто у нас с тобой общий мозг. И один из нас говорит сразу за двоих. Только вдвоем мы на большее способны: четыре руки, и мы одновременно можем находиться в разных местах.
Люшин улыбнулся.
— Ну, конструкторы, волнуйтесь! — сказал Арцеулов, затягивая привязные ремни.
И планер взлетел.
Когда планер приземлился, все устремились к нему.
— Порядок, — сказал Арцеулов. — Хорошо сбалансирован, рулей слушается, Поздравляю. Но какое имя вы дали своему ребенку?
— У меня была мысль, — произнес Люшин. — Но нужно быть убежденным, что планер того стоит.
— Стоит любого, самого громкого имени.
— Тогда «Коктебель». Как ты думаешь, Сережа?
— Я говорил, что у нас один мозг. Я думал о том же и также боялся говорить об этом до полета.
— Теперь наша очередь, — сказал Люшин, потирая руки. — Садись, Сергей.
И Королев не заставил себя долго ждать.
— Олег, подержи хвост, — сказал Люшин Антонову.
— Я вижу у вас в руках плоскогубцы, — обернулся Королев к Антонову, — Бросьте их мне в голову, они мне нужны. Спасибо.
Он поймал плоскогубцы и переконтрил гайку крепления высотомера.
— Может, поехали? — сказал он.
Стартовая команда начала отсчитывать шаги. Амортизатор натянулся, дрожал, дрожали головки засохших цветов, когда резина прикасалась к ним.
Сзади кряхтел Антонов. Ну, если молчит, значит все в порядке. Королев оглянулся — Антонов лежал на земле животом. Раздалась команда: «Бегом!»
Короткий разбег, два-три толчка лыжей о камни, и вот уже плотный воздух обдувает лицо. Земля погружается вниз, как на дно.
Королев дал крен и пошел вдоль склона. Вот уже весь Узун-Сырт виден как на ладони. И начинают постепенно выступать новые и новые голубые хребты Крымских гор. Голубеет прозрачный горизонт. Матово блестит море.
Королев увеличивал крен от разворота к развороту. Планер шел с набором высоты. Но восходящий поток был точно по контуру склона. Отдал ручку от себя — планер встал в нужный угол планирования. Задрал нос — планер вернулся в нужный угол. Дал разворот с набором высоты — прижало к сиденью, как на самолете. Планер отвечал на все вопросы, которые задавал ему конструктор.