С появлением на горизонте гидропланов на берег высыпала «палубная команда», а говоря попросту — матросы, которых можно назвать как угодно, потому что к палубе и кораблям они не имели никакого отношения.
Берег за проволокой был покрыт деревянным настилом шириной около восьмидесяти метров. От настила наклонно уходили под воду два спуска. За настилом красовался ангар с брезентовым занавесом, прихваченным петлями. Ангар напоминал со стороны моря театральную сцену. За ангаром шли мастерские и обязательная для аэродромов «колбаса», похожая на гигантский черно-белый сачок для ловли бабочек, только с дыркой. По направлению «колбасы» судили о направлении ветра и примерно об его скорости.
Гидропланы на малой скорости подходили к берегу и с выключенным мотором по инерции заползали по наклонным спускам на настил. Тут было важно не перестараться: гидроплан мог проскользить дальше и при ударе о деревянные столбы ангара превратиться в запчасти. Такие случаи бывали.
Королев и Божко глядели на работу гидристов. Вот темно-серый, под цвет военных кораблей гидроплан скользит по воде, пропеллер позади пилотской кабины еле крутится, на крыльях с пятигранными звездами играют солнечные зайчики от волн. Вот пропеллер останавливается, лодка с шорохом вползает на настил, и из нее, как бы продолжая движение, выскакивают летчики. Тут же несколько человек приподнимают самолет за хвост, и два матроса подводят под середину фюзеляжа, под редан, двухколесную тележку, обитую войлоком. Лодку опускают на тележку, распределяются по крыльям и по фюзеляжу и закатывают ее в ангар. В ангаре под крылья и хвост заводят козелки, чтобы аппарат стоял прямо.
Королев здесь торчал целое лето, старался как-то завязать знакомство с летчиками. Ему нужно было летать. Любой ценой, сквозь любые ущемления собственного самолюбия, но летать. Пусть пассажиром. А там видно будет.
— Ну что? — сказал Божко. — Двинулись назад?
Из ангара вышел совсем молодой парень, очень ладный, крепенький, загорелый, в тельняшке. Это механик: по рукам видно. Сергей сделал неопределенное движение, которое можно принять как приветствие. Механик улыбнулся. У него была необыкновенно простодушная улыбка, Сергей почему-то вспомнил того рабочего.
— Здравствуй! — сказал механик.
Это было достижение. Раньше говорили: «Осади!», «Шляются тут всякие!» Королев заулыбался в ответ.
— Ну двинулись? — сказал Божко.
— До свидания, — сказал Королев механику.
— Привет, — ответил тот. — Приходи.
— Обязательно приду.
Вечером Сергей просмотрел газеты.
«Спасите детей! Войны, голод и эпидемии выбросили на улицы сотни тысяч детей… Минувшей зимой на Украине бедствовало около 3,5 миллиона детей. Из них умерло от голода и эпидемий до 500 000… Сейчас голод сократился, но, по данным Украинского Красного Креста… на Украине 400 000 беспризорных детей, из коих большинство приходится на Одесскую губернию».
«Советская республика должна быть как бы под стеклянным колпаком. Каждый гражданин республики должен видеть работу всех ее органов».
«Во вторник вечером после закрытия беспартийной конференции рабочая молодежь устроила демонстрацию. Факелы, мигая, прорезывают темноту ночи ослепительным пламенем. Огни переливаются, бросая багровые блики на торцы мостовой. В центре процессии — гордость молодых пролетариев Одессы, первые юные забастовщики — «Коровины дети». Как факелы горят энтузиазмом сердца рабочей молодежи. Так же ярко, так же красиво».
КУХНЯ АВИАЦИИ
Сергей поднялся вместе с солнцем. Его переполняла необъяснимая радость существования. Через некоторое время он уже несся по гулким улицам к гидроотряду. Он раскраснелся от быстрой ходьбы, его щеки пламенели, как помидоры. Быстрая ходьба не мешала спокойному течению его мыслей. «Теперь-то я знаю, чего хочу. И нужно каждый свой шаг проверять и, если он не ведет «туда», не делать его. Вот я хожу на курсы стенографии по системе Тэрнэ. Это нужно: я буду меньше терять времени на писанину. Немецкий язык? Он нужен. Почти вся литература об авиации на немецком языке. Скрипка. А скрипку — к черту. Я слишком люблю музыку, чтобы играть посредственно. Скрипку я бросаю, хотя это очень не понравится маме».
Сергей оглянулся и пошел на руках по каменным холодным плитам, внимательно поглядывая исподлобья вперед, нет ли на брусчатке битого стекла.
— Ой, что это! — услышал он испуганный женский голос и встал на ноги. Услышал за собой смех и прибавил шагу.
«А это тоже нужно. Это пригодится», — подумал он.
Впереди показалась розовая мельница Вайнштейна.
Всякая болезнь как-то влияет на человека: больного видно. Но с некоторых пор появилась не известная ни одному медицинскому светилу болезнь, которая никак не влияет ни на цвет лица, ни на работу печени, и возбудитель ее не обнаружен даже в самые сильные микроскопы. Это болезнь авиацией. У большинства против нее стойкий иммунитет, у других она проходит с детством, как свинка, для некоторых же она неизлечима. С ней уходят в могилу. Люди, зараженные авиационным вирусом, видят друг друга издалека или понимают Друг друга с первых же слов и взглядов. И, подобно всем больным, любят поговорить о своих болезнях.
Авиационный механик гидроотряда Василий Долганов, девятнадцатилетний, ладный парень, был неизлечимо болен, хотя внешне это никак не проявлялось Нет, кое-что в нем просматривалось, но это могли заметить только больные.
Он был профессионально резок и точен в движениях и словах: ведь в воздухе некогда юлить и называть черное белым. Он мог делать своими рукам. и почти все: этого требовала работа. И на малейший SOS тут же выходил навстречу: так же как, услышав во время полета посторонний звук, своего рода SOS, выскакивал из кабины и лез в мотор. А все прочее — тайна, понятная больным.
Долганов летал с командиром отряда Шляпниковым. Шляпников предпочитал этого «пацана» самым опытным специалистам.
Василий явился на службу и тут же увидел вчерашнего розовощекого парня. И он почувствовал тайный сигнал SOS.
— Здравствуйте, — сказал Сергей.
— Привет. Авиацией интересуешься?
— Да.
— Тогда иди сюда.
Василий не успел сказать, каким образом это сделать попроще, как парень сбросил свою неказистую одежонку, заплыл за проволоку и уже шел по территории отряда.
— Он ко мне, — сказал Василий часовому, — посторожи его кофточку.
Сергей зашагал рядом с Долгановым.
— И кухня авиации тебя тоже интересует? Грязь и все такое?
— Да.
— Тогда пойдем на разборку моторов. И вообще у тебя это серьезно или так?
— Серьезно.
— А из каких соображений?
— Не из каких. Бескорыстно.
Василий засмеялся.
— Тогда погляди, что кроется за прекрасным полетом и небесными восторгами.
Василий снял свои доспехи с эмблемой на груди в виде крылатого якоря, окруженного цепью, и переоделся в рванину. Подмигнул Сергею.
— Маскарад окончен, — сказал он. — Ведь летчик — это рабочий.
«Рабочий-рабочий», — пробормотал Сергей про себя.
Проходя мимо мотора, установленного на монтажной тележке, Василий пнул ногой ящик, и Сергей понял, что на него нужно сесть.
Когда Василий стал отворачивать гайку крепления насоса, Сергей увидел, что головка болта крутится. Тогда он отыскал нужный ключ и придержал болт.
— Ну-ну, — одобрительно проворчал Василий и стал крутить головой: куда бы деть снятый насос. Сергей резко подхватился и передвинул к мотору ведро с бензином, потом подумал и поставил его под правую руку своего нового товарища.
— Ага, — пробормотал тот и сорвал ключом гайку цилиндра. Перешел к следующей, а тем временем девая его рука продолжала откручивать сорванную гайку.
— Так получается быстрее, — пояснил он. — Левая рука тоже пусть работает, нечего филонить. А ты, кстати, знаешь, в какую сторону отворачиваются гайки?
— Знаю.
— Гайка отворачивается в любую сторону, надо только приложить усилие.
Сергей засмеялся: это была первая авиационная шутка, которую он услышал.
— А какой самый важный инструмент в авиации?
— Голова.
— Правильно! А вот гайка не отворачивается. Что делать?
— Приложить усилие?
— Грани забиты, ключ крутится.
— Запилить грани и взять другой ключ?
— Правильно, да не дюже. Пойди ткни этот торцовый ключ в песок.
— Понятно. Так гораздо быстрее: трение увеличится. И ключ не будет соскальзывать.
— Молодец. Обязательно из тебя выйдет аэродромный механик. Схватываешь на ходу. И грязи не Боишься. А что такое грязь? Помойся — не будет грязи. И точка.
Когда мотор был разобран, Василий спросил:
— Ты все понял?
— Кое-что.
— Разберешь и соберешь пару моторов — все поймешь. Э-э, черт!
— Что случилось?
— Командир сюда рулит.
В мастерские вошел стройный молодой человек в темно-синем авиационном костюме и ослепительно-белой рубашке.
— Здравствуйте, товарищи! А это что за привидение?
— Товарищ командир, человек мечтает посвятить всю свою жизнь авиации, — отчеканил Долганов с серьезным видом.
— Я не о том говорю. Почему без порток? Нарушение формы одежды.
— Товарищ командир..
— Разговорчики! Наряд вне очереди.
Шляпников повернулся и пошел к следующей тележке. А со следующей тележки подмигивали Василию и держались за животы, показывая, будто умирают со смеху.
— Повнимательнее там! — сказал Шляпников и вышел.
— Иди, Вася, почисти гальюн, — сказали с соседней монтажной тележки.
Долганов сделал вид, что не слышит.
— Надо гальюн почистить! — крикнули с соседнего места.
— Гальюн так гальюн, — сказал Сергей. — Кстати, где он находится?
— Сам почищу, — сказал Василий.
— Нет, — сказал Сергей твердо, и вышел из мастерских, и поискал глазами самую набитую тропинку.
В этот день весь гидроотряд узнал румяного шестнадцатилетнего Сергея Королева, который не боится грязи.
ШКОЛА
Душой стройпрофтехшколы был заведующий учебной частью Александров, в прошлом учитель гимназии. Он решил избавиться от всего, что ему было противно в старой классической гимназии с ее духом рутины, и ввести все то, о чем мечтал, работая до революции.