И он ступил на площадку позади кабины, и его охватило ветром, как пламенем. Захлопали штанины и рукава куртки.
Вылезать он учился на земле, он еще на земле отработал, какой ногой ступать вначале и куда и какой рукой за что хвататься, и двигался к мотору на думая, автоматически.
«А вниз глядеть не нужно. Там нечего делать, внизу, — уговаривал он себя. — Мне совсем не страшно. Ведь не сдует меня в море, я руки не отцепляю, и вокруг меня расчалки. Тут даже мешок не сдует — он застрянет, а я все-таки не мешок. Вот проверим вначале подачу масла».
На масляном трубопроводе был стеклянный стаканчик, в нем булькал французский «гаргойль». Значит, порядок: масло идет в мотор.
«А теперь надо внимательно осмотреть крепление всех агрегатов, не отвернулись ли гайки. Черт, слезы мешают. Как это ветер просачивается под очки. Как насосом качает».
Сергей осмотрел крепление всех агрегатов на моторе.
«Все в порядке. А теперь назад. Ты опять стучишь? Ведь я просил тебя стучать помедленнее. Сережа, ведь ты не трус. Ведь ты даже не побоялся сходить за игрушками в темный сад, а сейчас светло и совсем не страшно».
Сергей, заученными движениями хватаясь за рас чалки и преодолевая давление воздуха, добрался до кабины.
На него серьезно глядели из-под очков светло-карие глаза Долганова.
«Что?» — спросили глаза.
Сергей показал большой палец.
«Молодец!» — сказал Долганов глазами.
Этот диалог «слушал» и командир и еле заметно кивнул головой: порядок. Этот кивок Сергей увидел глазами, которые у него сбоку.
«Как хорошо, что у меня очки, — подумал он. — Ведь от страха мои глаза предательски округляются».
На земле Сергей пристроился к палубной команде — помогал закатывать гидроплан в ангар.
Шляпников тоже пристроился к матросам, но закатывал аппарат скорее для виду, потому что места, где бы он мог схватиться, не было. Он просто просунул руку в перчатке между плечами двух матросов и держался за крыло.
— Раз-два, взяли! Еще взяли! Сам пошел-пошел-пошел! Хорош!
Потом возвращались по домам.
— Молодец, — сказал Долганов, — Большинство в первый раз как высунутся по пояс из кабины и думают полчаса, а ты не думал ни секунды. «Неужели я не думал?» — удивился Сергей.
— Да, — подтвердил Шляпников, — другие очень долго думают — трусят. Летун из тебя получится — гарантирую.
— Александр Васильевич, но ведь я боялся и думал, — возразил Сергей.
— Значит, думаешь быстрее, чем другие. Это еще лучше — уметь думать. А страх он есть и у самых храбрых людей. Победить страх — вот в чем штука.
— А вам было страшно, когда вы летели выполнить задание?
— Еще как страшно!
Сергей был очень благодарен командиру за откровенность.
«Он так храбр, что не побоялся сказать, что ему было страшно», — подумал он.
— А что означают эти львиные морды?
— Черт его знает, — сказал Шляпников. — А что?
— Мой путь в отряд лежит мимо этих морд. Я их очень полюбил.
— Удивляюсь, как у тебя хватило силенок запустить мотор, — сказал Долганов.
У Сергея было радостное настроение, какое бывает всегда после того, как победишь страх и когда ты с теми, кого любишь.
Был вечер. Солнце красным кругом легло на море. Мария Николаевна сказала:
— Сережа, погляди, как красивы облака. У них опаловые края.
— Сверху и вблизи они еще красивее, они… — Сергей осекся.
— Что ты сказал?
— Нет, это я просто так.
— Так вот почему у тебя рубашки пахнут бензином и касторкой. Ты летал. Ты без моего разрешения летал!
— Нет, мамочка, я не летал.
— Ты врешь матери.
— Я хотел сказать, что я не летал, а меня возили. Летать я буду чуть попозже и обязательно прокачу тебя и покажу тебе облака сверху. Ты будешь в восторге. У тебя такая поэтическая душа.
Мария Николаевна молчала.
Сережа стоял на руках посреди комнаты, когда вошел Баланин.
— Надо с тобой поговорить, — сказал отчим. — Прими нормальное положение. Разговор серьезный и, быть может, для тебя не слишком приятный.
— Слушаю вас, — сказал Сергей и сел на диван. — Я примерно догадываюсь, о чем пойдет речь.
Баланин ходил по комнате взад-вперед.
— Я недавно встретил Темцуника. Он сказал, что ты стал хуже учиться и бегаешь с уроков. Как ты сам смотришь на собственные деяния?
— Я был не прав. Это был первый и последний раз, когда я сбежал с урока. У меня было игривое настроение.
— А тебе не кажется, что у тебя всегда игривое настроение?
— Нет, мне так не кажется.
— Хвалю тебя за то, что ты не сказал, что с тобой убежала половина класса.
— Спасибо.
— Это по-мужски, и я с тобой буду говорить как мужчина с мужчиной.
— Я нарочно отвечал только за себя, зная, что вам это понравится. Я знал, что Темцуник вам говорил не только обо мне.
— То, что ты психолог, тебе поможет в дальнейшем, если «дальнейшее» у тебя будет и ты не кончишь свою жизнь более-менее неожиданно, свалившись вместе с аэропланом.
— Далеко не все летчики падают.
— Да, каждый уверен в своей судьбе, но тем не менее просмотри журнал «Вестник воздушного флота», и ты увидишь в каждом номере по нескольку некрологов. По статистике в авиацию идут сейчас только две сотых процента.
— Две десятых. Я читал.
— Пусть две десятых — неважно.
— В авиации неприятности происходят только от разгильдяйства.
— Смею думать, что не только.
— Неужели вы тоже интересуетесь авиацией и имеете о ней суждение?
— Как ты знаешь, я учился в Киевском политехническом институте, к нам в девятьсот восьмом году приезжал Николай Егорович…
— Жуковский?! И вы его видели?
— Как тебя сейчас. Так он прочитал нам лекцию о воздухоплавании. Это произвело впечатление, и с подобными лекциями стал выступать наш профессор Делоне. После одной из лекций студенты внесли в складчину пятьдесят рублей на строительство планера, Делоне добавил от себя десять рублей. Сделали планер. На нем наш преподаватель Ганицкий, смею утверждать, не разгильдяй, в первом же полете переломал себе ноги. Это я говорю к тому, что в авиации колются не только разгильдяи и что всякие хождения на руках, «ласточки», «крокодилы», побеги с уроков, плохая учеба несерьезно. Кончай это. И если я тебе совсем безразличен, то подумай о матери.
Королев молчал. И тут Баланин впервые вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Я запрещаю тебе!
МОЖЕТ, РАКЕТЫ?
Божко и Королев сидели в публичной библиотеке. Они часто занимались вместе.
— Я закончил, — прошептал Валя.
— Я еще нет. Впрочем, вот все.
— Но тут же в разделе всего девять задач, а у тебя гораздо больше.
— Я некоторые решал разными способами.
— Может, прервемся?
Друзья вышли из зала, спустились по лестнице и сели в курилке, хотя к курению не имели никакого отношения.
— Темцуник виделся с Баланиным, — сказал Сергей.
— Понятно.
— Была головомойка. Нападал на авиацию.
— Может, он и прав.
— Со своей колокольни все правы.
У Королева было словоохотливое настроение, впрочем, с Валей он никогда не был особенно молчалив.
— Авиация для меня не игрушки, с ней я себя чувствую самим собой. И я докажу это, чего бы это мне ни стоило. Все, что я делаю, приближает меня к небу, все, что мешает, — к черту. Бросил скрипку.
— И как Мария Николаевна?
— Она женщина. Она хочет, чтобы я добился в жизни успеха. И в самом деле, как приятно: молодой человек играет в компании на скрипке. Его любят девушки за возвышенную душу. Но успех в жизни дается только нечеловеческим трудом. А счастье — мгновение, когда дело сделано и ты не приступил к новому делу. Тот, кто хлопочет ради успеха, проиграет. А тот, кто добьется успеха, несчастлив.
— И все-таки ты подумай над тем, что тебе говорил отчим.
Друзья замолчали.
Первым нарушил молчание Сергей.
— В авиации плохо одно: ведь пока я войду в силу, нее авиационные вершины будут покорены. Авиационный мотор, к сожалению, имеет предел.
— Ты, как молодой Александр, горюешь по поводу юго, что твой отец Филипп Македонский завоюет весь мир и тебе ничего больше не останется, как завоевывать планеты солнечной системы.
Сергей задумался.
— Это, пожалуй, мысль, — проговорил он, — но самолетные моторы на это неспособны. Может, ракеты? Наверное, будущее за ними.
— А от чего ракета будет отталкиваться в безвоздушном пространстве? Воздуха-то там нет.
Сергей захохотал.
— Ракета отталкивается сама от себя. Если проколоть мячик, он скакнет в сторону, даже в безвоздушном пространстве. Так же и ракета. Я недавно просмотрел проект Кибальчича.
— Ну и что там?
— Он сидел в тюрьме, ему вынесли смертный приговор. А он думал не о смерти, а о полете в другие миры. И сделал проект. Он предложил ракету. Вот это персона! Человек! Мысль о таких людях заряжает меня, как аккумулятор.
С Королевым что-то случилось. На переменах он не гулял по коридору на руках. Он делал домашние заданий на завтра. На его парте было написано: «Потом поговорим».
Дома после обеда он сказал матери:
— Пойду к Вале, будем делать уроки вместе.
— Иди. Валя мне очень нравится — серьезный мальчик.
— Мне он тоже нравится.
— А что это за девочка?
— Какая?
— С косой и синими глазами.
— Ляля, — сказал Сергей и потупился.
— Хороша. Наверное, в нее все мальчишки влюблены.
— Мне-то что за дело.
Мария Николаевна засмеялась.
— Иди занимайся. Я довольна, что ты не убиваешь время на аэропланы.
Сергей, воровато оглядываясь на окна, понесся к Хлебной гавани.
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
Алатырцев был из Рязанской губернии, он широколиц, конопат и белобрыс. Красавцем его никак не назовешь, но общее выражение удали и жизнерадостности первыми обращали на себя внимание и очаровывали. Алатырцев покорил и Сергея, хотя ничего особенного не сказал и не сделал, а просто явился и зарядил всех своей радостью и доброжелательностью.