Участкового немного смутило, что больница оказалась психиатрической. Ляпнешь что-нибудь про псов-планшетоедов и самого закроют. Да разве против бабы Нюры устоишь? Всю плешь проест, но своего добьётся.
Только раз в год на три недели был спокоен телефон, когда в санаторий уезжала беспокойная Нюра. На профилактические бабушкинские меры.
Изначально смотрящая за подозрительными личностями фигура хотела притащить свидетеля прямо в опорный пункт. Вот только стоило ей вывести Эльвиру из подъезда, как с той случился психоз. Причиной оказалась маленькая девочка, гулявшая во дворе.
Бабе Нюре ничего не оставалось, как вызвать «скорую», заприметив «девочковую истерику». А люди в халатах и рады забрать в тепло, да на кашку с супчиками посадить.
Жители Садовой, конечно, тоже хороши. Сломали человечка, а теперь людям в белых халатах чинить его, успокаивать.
Как итог, по состоянию здоровья допрос свидетеля был перенесён в стены психиатрической лечебницы. В другой раз Петрович ни за что бы не воспринял всерьёз сумасшедшего свидетеля. Но и сам видел такое, что выходило за рамки.
Вроде бы видел.
Девочка с выпавшим глазом, пожар, пудель… Всё это не выходило из головы. А рационального объяснения участковый найти не мог.
Домысливать — себе дороже.
Как говорило начальство: «главное в ходе расследования не выйти на самого себя». Оно и верно. Начнёшь под себя копать и начнётся: чай не тот, высыпаться надо, никаких рыбалок, бань.
А здоровье тогда откуда брать?
Участковому не хотелось обращаться к психиатру по причине проблем с маленькими девочками и собачками. С такими показателями работу потерять недолго. Но заявление зафиксировано. Надо работать.
Тогда он и решился сравнить показания свидетеля с собственными навязчивыми кошмарами. Как известно, двух одинаковых галлюцинаций не бывает. Если свидетель расскажет тоже самое — значит, правда всё было. А если нет — можно смело ехать на рыбалку.
Убеждённый в своей правоте, Афанасий Петрович прошёл пост охраны, подошёл к сестринскому посту, показал удостоверение и зачитал имя по блокноту, как расслышал от бабы Нюры:
— Полмира Годзиловна.
— Люба. Не замужем, — ответила давно не молодая медсестра и улыбнулась так, как будто хотела угостить участкового ужином, предварительно его приготовив. — Приятно познакомиться.
Участковый даже на миг представил хорошо прожаренные котлеты с рожками, и сглотнул слюну, намедни пропустив обед.
Но вовремя отмахнулся от этих упаднических мыслей. Покачал головой. Нельзя знакомиться и питаться за пределами дома у женщин посторонних. Не то от жены получить можно. Она скалку держит, что он удочку. Рыбак рыбака видит издалека.
— Да нет же, — кашлянул участковый. — Подскажите, в какой она палате находится?
Под объёмной медсестрой заскрипел стул. Она скривила губы с помадой цвета моркови и лениво произнесла, растягивая букву «а»:
— Мужчина-а. Не хотите знакомиться, так и скажите. Вы ещё Наполеона попросите позвать… Или вы сами Наполеон и наш клиент?
— Нет, нет, что вы. Я по делу.
— Смотрите мне, а то доктора позову. Быстро через Березину переведут, — заявила медсестра, наверняка увлекающаяся историческими романами. — Вам до Парижу или как?
— Так барышня, псих ли я — ещё спорный вопрос, — заметил участковый и поправил манжет рубашки. — Но мне точно известно, что «скорая» привезла к вам седую старуху. Которая вроде, как и не старуха вовсе. Или хотите сказать, что поседела она уже тут? От лечения?
— Ну, допустим, старухи есть. Допустим, и седую привозили, — медсестра хлопнула наращенными ресницами. — Много кого привозит неотложка. И продолжает привозить каждый день. Старух у нас каждую неделю пополнение. И почти все — седые. Поседеешь тут от такой жизни. Нет бы мужика нормального хоть раз привезли.
Медсестра всё же посмотрела в лист прибытия.
— Хотя… есть тут одна, что зовёт себя Гадой Зелёной. Но на полмира или на весь мир заявляет об этом — это ещё вопрос.
— Так где я могу её найти?
— А вы ей кто будете? Родственник? — заметила медсестра. — Посторонним не положено.
— Я — участковый. Надо заметить, уполномоченный полиции. Это, барышня, немало значит для следствия! — важно заявил Афанасий Петрович, стряхивая пыль с погона, который мог намекать сведущим людям о звании капитана. — А вы сейчас препятствуете следствию. Знаете, чем это грозит?
— Просветите-е-е, — прогундосила медсестра.
— Статья двести девяносто четвёртая уголовного кодекса, — спокойно добавил он. Запах больницы действительно расслаблял. — До двух лет. С потерей рабочего места. Потом вообще ни до каких старух не допустят. Вас. А меня — беспрепятственно.
Медсестра встрепенулась, ещё раз хлопнула ресницами:
— Да в шестой палате ваша седая Годзилла. Рядом с Хохмачём-Горбачёвым.
— Почему хохмачём? — только и спросил участковый.
— Так анекдоты целый день про Генсека рассказывает и обещает светлое будущее по пятницам.
Она махнула в сторону длинного коридора.
— Так бы сразу и сказал, что при исполнении. А то я тут всё принцев жду, а кольцо на руке не сразу заметишь, — пробубнила медсестра ему уже в спину.
В палате под цифрой «шесть» оказалось пусто. Только белая занавеска колыхалась, похожая на привидение. Петрович нервно передернул плечами. Неприятная ассоциация. Но потом заметил, что окно хоть и зарешёчено, форточка всё-таки приоткрыта. Ветерок колышет занавеску. Всего-навсего. Никакой мистики.
Мистика она там, где очки-лупы для лучшего зрения продают по цене телевизоров. «Маркетинг» называется. Он же современная мистика.
Пожилая техничка с ведром и шваброй панибратски хлопнула участкового по плечу. Рука у хиленькой бабульки оказалась неожиданно тяжелой. Петрович вздрогнул.
— Чего встал? — рявкнула старушка. — Твои все уже там, телевизор смотрят. А ты чего тут в стену пялишься? Или ещё укольчик хочешь?
— Не хочу я укольчиков, — на всякий случай обозначил Петрович.
— Тогда брысь отсюда! Мешаешь людям работать. Иди таблетки свои принимай, а то больно умный вид. Во что вас там снова прачечная нарядила? Опять всё с чернилами постирали, что ли?
Работящая бабушка размахнулась шваброй так, что Петрович втянул голову в плечи. Но ожидаемого удара не последовало. Мокрая тряпка шлепнулась на пол. И санитарка с остервенением принялась драить пол.
С таким рвением она могла на Зимней Олимпиаде в кёрлинге участвовать. Чуть зазеваешься — насквозь пол протрет. Провалятся оба в подвал, где нафталином уже будет пахнуть.
Спорить со старушкой участковый не решился. Ретировался от греха подальше.Старушка-то похлеще бабы Нюры будет. Старой закалки. Связываться с такими — себе дороже.
Однако напугала техничка не столько грубыми манерами, сколько тем, что приняла за сумасшедшего. Участковый даже погладил погон, чтобы не начать сомневаться в собственной вменяемости.
Что ни говори, а бабульки прибавляли ему неуверенности. Мир под их репликами, советами и замечаниями вдруг становился непрочным и эфемерным. Вроде только присядешь на скамеечку рядом. А через минуту тоже осуждать всех начинаешь. Потому что — правы…
«Тьфу, снова привязалось».
Стоило Петровичу покинуть палату, как со спины к нему подкрался некто и зловеще прошептал:
— Я знаю, что происходит.
Участковый вздрогнул и резко повернулся. Выдохнул с облегчением. Перед ним стоял не начальник отдела Вольф Михайлович, а всего лишь один из пациентов. Это он опытным взглядом несостоявшегося следака легко определил по смирительной рубашке.
Но, приглядевшись, Петрович узнал в сумасшедшем директора местной школы… Фёдора Андреевича! Так как в школу недавно внучку в первый класс пристраивал и лично с ним разговаривал.
— Привет вам от… наших, — заявил директор школы и хитро ухмыльнулся.
— И вам не хворать, — пробубнил участковый. — А вы чего это здесь? И как там моя Настенька?
— Замечательно, просто великолепно. Я ведь всё уже понял, — кивнул директор. — Всё! Всё знаю. Всё скажу. Гусь мне в свидетели.
— И… что же? — поинтересовался Петрович, придя к выводу, что новостями о внучке директор не обрадует. Но и не пожурит.
Таков уж двойственный мир.
Фёдор Андреевич открыл рот, но не успел вымолвить и звука. Из палаты выскочила техничка со шваброй. Петрович инстинктивно отступил, но в этот раз гроза психбольницы обрушилась на несчастного директора школы.
— Новенький! Подишь ты! А ведёт себя как старенький, — рявкнула бабулька на Фёдора Андреевича. — А ну марш на процедуры! А то свяжу и не развяжу до ужина!
Старушка замахнулась шваброй, и директор школы помчался прочь, нелепо подпрыгивая и дергая связанными за спиной руками.
— И никакого телевизора! — донеслось ему в спину. — И так все ополоумели уже со своими теориями и заговорами.
Петрович разочаровано вздохнул. Снова в работу внутренних органов вмешиваются. Он так и не узнает, что же такого понял директор школы, какие тайны постиг и что узнал?
Опасаясь, что бешеная техничка переключится сейчас на самого участкового, Петрович спешно отступил.
Из коридора и впрямь доносился звук работающего телевизора. Судя по наигранным охам, психбольница смотрела популярный мыльный сериал с подсказывающим смехом или слезами.
Участковый двинулся на звук. Вскоре его взору открылся и источник. Несколько человек прилипли к экрану. Они были настолько поглощены действием, что и моргать забывали. Затаили дыхание, отключившись от внешнего мира. И вникали, вникали, вникали.
— Тьфу ты, телезомби, — буркнул Петрович, и поддавшись любопытству, тоже заглянул в телевизор.
Разок. Но происходящее на экране его не впечатлило. Он сморщился от обилия наигранных страстей героини и отвернулся. И чего эти почтенные дамы в этих сериалах находят?
Всё-таки мыльные оперы — это совсем не его. Это жены. Хоть бы детектив какой показали с моральным выводом, что топор в человеке — не к добру. Нельзя ему столько железа в крови. Передозировка будет.