Среди зрительниц сидел и дел. Участковый хмыкнул. Ему и обычную женскую душу не разгадать, а уж сумасшедшую и подавно.
Определить, кто из пациенток нужный свидетель, Петрович сходу не мог. Под описание подходило целых три старушки. А ему нужна была всего одна.
Сумасшедших не стоило недооценивать. Искомая даже дедом могла прикинуться, если дело серьёзное. Каждый играет ту роль по жизни, что удобнее ему.
— Уважаемые, — громко обратился к обитателям лечебницы участковый.
На голос повернула голову лишь одна пациентка в самодельных бигуди из туалетной бумаги. Она приложила палец к губам, демонстрируя, что шуметь тут не следует. И вновь уставилась в экран.
Петрович обошёл телезрителей, вглядываясь в каждое лицо. Пока участковый молчал, они не обращали на него внимания. Гипноз телевиденья был неотвратим до рекламы.
— Уважаемые! — повторил попытку Петрович, теперь громче. — Мне нужна Паль… мира Год…зилов…на. — попытался он вспомнить Ф.И.О., что никак не откладывалось под черепную коробку.
«Нет, чтобы Маша какая-нибудь», — ещё подумал Петрович.
— Что? Полмира за Годзиллу? — воскликнул глуховатый старичок. — Да ты с ума сошёл, паря! Максимум — Канарские острова! А если борщ варить не умеет, то только Новосибирские. Пообещал я как-то, помню, одной Луну с неба достать, а суд потом встал на её сторону. Обещал говорит – делай. Вот что они там в романтике понимают? А я до сих пор стремянку ищу подходящего размера… Да где ж её взять?
Послышались недовольные шёпотки и шиканья, но от экрана никто не оторвался. Только дождавшись рекламы, старуха с самодельной причёской повернула к нему голову. Она поправила выбившуюся из пучка прядь, нахмурила нарисованные брови и продолжила пялиться на участкового.
Реклама бегающих зубов с четырьмя корнями её не интересовала. Как будто стоматологом раньше работала. А мужчина — вполне.
Петрович пригляделся к пациентке. Под описание она подходила.
— Пол мира де Годзилян? — несмело спросил участковый, слегка наклонив голову.
— И целого мира мало! — подскочил старичок и начал петь и пританцовывать с невидимой партнершей. — Я ей луну с неба, а она мне расписку… Потом повестку… потом суд. Ну вот только дурачком и осталось прикинуться… Но эти таблетки вдохнули в меня новую жизнь.
— Эльвира! — зло прошипела старуха, не обращая внимания на старичка. — Эльвира Гавриловна! Когда ж вы запомните, бестолочи? — она резко вскочила с кресла, вытянулась во весь рост и повторила. — Эльвира Гав… гав… — «старушка» вдруг начала заикаться от эмоций.
А старичок подхватил её под руки и повёл в танце.
— Милая, так я и тебе луну пообещаю. Только не гавкай. Давай лучше со стремянкой определимся. Размер — имеет значение.
— Гав-гав… — все ещё заикалась подследственная.
— О, да ты прямо как моя бывшая.
— Ррр! — возразила почти что опрашиваемая.
Так они и закружили по коридору, сорвав оглушительные аплодисменты психов. Кто-то даже выкрикнул:
— Браво!
А другой подскочил и сообщил:
— Это, товарищи, прогресс! Сегодня танцуют двое, а завтра вся страна. И вот уже весь мир танцует под нашу музыку! Осталось только ритм подобрать!
Вновь аплодисменты.
Как вдруг все психи замолкли, повернув головы к экрану. Реклама закончилась. Сериал продолжился.
Петрович вытащил блокнот и сделал пометку.
— Эльвирус Гаврилы, значит, — пробормотал он. — А я к вам по делу. Допросить вас нужно. Как свидетеля.
Старушка встрепенулась. В её глазах мелькнула осмысленность вместо ярости, а после танца даже дыхание сбилось и заикание прошло. Даже рычать расхотелось. Может и вправду пойти с человеком стремянку поискать?
В этот момент из телевизора заиграла музыка, по экрану побежали титры. Пациенты все как один протянули:
— Ну-у, когда уже этот сериал закончится? — и начали потихоньку приходить в себя.
Теперь они были не застывшими мумиями, а вполне живыми людьми. Это участкового даже обрадовало. Все лучше, чем безмолвное, неподвижное безумие.
К Петровичу подскочила пожилая дама в бигуди. И принялась дуть в погон. Она была невысокого роста и почему-то подпрыгивала всё время, будто вместо ног у неё стояли пружинки.
«Наверное, хотела казаться выше, а каблуки отобрали», — решил участковый.
— Свидетеля? — произнесла она. — А возьмите меня в свидетели! Обожаю свадьбы! Шампанское, конкурсы, тамада, драки! Возьмите меня, а не её!
Тут она показала на соседнюю старушку и заявила:
— Она же страшная, как смерть. А мне скоро снова восемнадцать!
— А меня мама не пустит, ме! — завила старушка-оппонент и показала язык.
— А меня мама отпустит, честное пионерское! — парировала первая старушка. — Я даже спрашивать не буду. Уйду из дома и всё тут. Вместе за мороженным пойдём.
В этот момент её крючковатые пальцы вцепились в лацкан пиджака участкового. Петрович растерялся, попытался вырваться, но хватка была мёртвой. Или сиди смирно или погонов лишат.
— А кто женится? — спросила пациентка с двумя косичками, как у школьницы, которая и показывала язык.
Школьницей она уже давно не была. Косички её давно подёрнуло сединой, затем сплошняком тонировало. А вот голос был нарочито писклявым и противным, как трение пенопласта о стекло.
— Чур, я! — заявила она.
— Нет, я! — запрыгала третья. — Я хочу замуж! Принцы так и не появились. Были одни кони. Да и те на любителя — ни седла, ни подков.
Последняя дама выглядела моложе остальных, а ещё изрядно полнее. От каждого её прыжка как по мнению участкового сотрясались стены.
Видимо, от резонанса, лацкан пиджака выскользнул из цепких пальцев старушки-пленительницы. Петрович обрёл свободу, а дама в бигуди тут же уцепилась за пухлую старушку.
— За Горбачёва пойдёшь? — произнесла она. — Будешь первой леди. Свидетель вон уже имеется. Спроси его о подковах. Подковы ведь к счастью!
— Кто пойдёт за Горбачевым, тот придёт к светлому будущему! — пообещал крикливый старичок. — Перестроимся в дороге, переобуемся у светлого порога. А там, товарищи, и до коммунистических идеалов рукой подать! Всем хлеб по три копейки и бензин по десять за литр! И никаких платёжек по ЖКХ сверх тарифов! Только молока за вредность по бидону! Кукурузу вот всю соберём, подсолнухами всё засадим и в путь.
— Почему подсолнухами? — не понял участковый.
— Потому что плевали мы на тех, кто плевал на Перестройку! — ответил пылко пациент.
Психи вновь зааплодировали.
— Дурдом какой-то, — тихо выругался Петрович, а затем обратился к Эльвире. — Мы могли бы поговорить наедине? Тут же просто невозможно находиться.
— А у нас тут секретов нет, — вновь встряла назойливая дама в бигуди. — Тут говорите, всё как есть. Тут выкладывайте! Иначе хуже будет.
Остальные психи, взявшись за руки, пустились в пляс. Они напевали мелодию из только что окончившегося сериала. Слова явно выдумывали на ходу. Там было и про тридцать три коровы, и про пенсию, и про шоколадные реки и молочные берега.
В целом текст не имел никакого смысла, пока один из психов не выдал относительно-осмысленное:
А я уеду вдаль на синем москвиче.
И попиликаю, пусть люди машут мне.
В моём кармане зла не хватит на двоих.
Всё фиолетово. Я самый стильный псих.
Творчество бурлило бы и продолжалось, но тут из палаты номер шесть вышла техничка. В одной руке её была швабра, в другой ведро. Во взгляде пылал праведный гнев.
Она перехватила швабру так, будто в руке её оказался карающий меч. И пошла в атаку на расшалившихся пациентов.
— А ну пошли отседова! — прокричала грозная техничка. — Расшумелись тут! Сейчас доктор придёт, во-от такой укол всем поставит!
Размер шприца она продемонстрировала шваброй. И дозы там хватило бы на всю больницу. Но больных психиатрического стационара на Садовой так просто было не напугать. Они сделали ещё один круг по коридору, покрикивая «я — свидетель!», «за мной, товарищи!», «33 коровы!», «дорогу молодым!», и только затем скрылись за дверью одной из палат.
Ор их не утихал, только отдалился.
— Там натопчут, помою, тут топчут, — вздохнула техничка. — Когда же всё это кончится и всем выдадут белые носки?
В коридоре остались только участковый с Эльвирой да обслуживающий персонал со шваброй. И техничка переключила внимание на них.
— И тапочки? — ухмыльнулся участковый.
— Какие тапочки, малахольный? — нахмурилась уборщица. — Вы чего тут стоите? Марш отсюда! Повадились тут бардак мне разводить. Уколы не пугают, так я вам клизму попрошу назначить.
Она вновь погрозила шваброй.
Петрович, будучи под сильным впечатлением от размера клизмы, даже не нашёл, чем возразить. Абсолютно растерянный, он взял под руку Эльвиру и повёл в палату, пока процедуру не начали.
— А теперь рассказывайте, что видели. Всё по порядку, — с места в карьер взял участковый, едва они остались наедине.
Он хотел покончить с допросом как можно скорее, пока не заразился безумием. Судя по всему, оно передавалось здесь по воздуху. Воздушно-капельным путём.
— А вы, собственно, кто? — поинтересовалась Эльвира.
— Участковый Афанасий Петрович. Капитан, — тут же расставил всё по полочкам он. — При исполнении, предупреждаю. Так что котлет мне не предлагайте. И до Парижа мне гулять времени нет.
— Да нет у меня никаких котлет. Даже загранпаспорт не заводила, — припомнила опрашиваемая. — Чего вам от меня надо?
— Я по поводу странных жильцов по улице Садовой. Вы были у них?
— А участковых кладут в какую палату? — на всякий случай поинтересовалась Эльвира, по старой привычке налаживая полезные связи.
Петровичу пришлось показать удостоверение. Старушка долго всматривалась в фото, читала, шевеля тонкими губами, затем отдала, пожав плечами.
— Всё хорошо, — кивнула она. — Тут тьмы нету. Нету же?
— Нету, — подтвердил Петрович. — Светло, как днём.
— А девочки есть? — на всякий случай уточнила Эльвира.