Поскольку психи теперь были одеты как военные, а военные раздеты до фуфаек и тельняшек, как гражданские, субординация нарушилась и превратилась в чёрт знает, что. Да и тот ногу сломит.
Ситуацию мог спасти только экспериментальный танк. И Громов решил действовать по старинке. Вытащив пакет с попкорном из дула, он зарядил в башню старый-добрый подкалиберный боеприпас, чтобы выстрелить в воздух и разогнать всю эту толпу хорошо проверенным методом — бахнуть так, чтобы снова боялись.
С новыми силами угрожая дулом танка толпе, майор кричал до хрипотцы:
— Построиться! Взять недругов в кольцо! Разоружить!
Но его никто не слышал. Одни пели, другие кричали. Куклы-диверсанты даже взобрались на броню и пародировали его тоненькими голосками:
— Взять влево и прямо! Снять всем штаны и прыгать! Даёшь звезды в небе на каждого!
— Вредные куклы, — пробурчал майор. — Я вам сейчас покажу штаны и звёзды.
Как ответственный человек, он привык выполнять приказы. Других в майоры не брали. Но к неожиданности Громова на танк взобрались не только куклы, но и какой-то толстый человек в пиджаке, который тоже начал кричать в толпу:
— Только Чепушило наведёт порядок! — а, чтобы точно поверили, добавил горячо. — Сила власти во власти сильных и слабости слабых!
Куклы, хихикая, тут же принялись пародировать и его:
— Даешь силу ради слабости! И слабость ради власти слабых над сильными! Всем быть сильными, пока все слабы!
К удивлению майора, толпа больше аплодировала куклам, чем оригинальным ораторам. Все любили пародии, устав от реалий мира.
Только от Чепушило тоже быстро устали. А едва кто-то прокричал:
— Так это же банкир из «Упырей и сыновей»!
Как люди схватили его за ноги, надавали тумаков и быстро подвесили несостоявшегося чиновника на столб за ноги, примотав изолентой и скотчем.
Перевернутый сверху-вниз, кандидат от народа вещал уже диаметрально противоположное:
— Да разве Чепушило нужна власть? Кому вообще нужна власть над толпой, когда болит лицо? Пусть правят другие. У них лица крепче и ноги не так быстро затекают! А я ухожу. Ухожу в поле. Мне бы землицу пахать и сеять. А потом окучивать. Да я всех с рук прямо кормить буду. Только сначала собранное помою.
Раскаянье чиновника понравилось толпе. Она быстро сняла Чепушило со столба, вручила ему транспарант, и теперь переобувшийся в воздухе сановник тоже требовал продолжения Санта-Барбары и был против коробок, но за спасение гусей.
Майор Громов в душе и сам был рядом с людьми. И даже готов был снять погоны и тоже взять в руки какой-нибудь лозунг позалихвастее, да прокричаться как следует.
Он даже открыл люк, чтобы крикнуть «братцы, сестрицы! Я с вами!».
Но эти нетерпеливые люди не дождались его преображения и принялись тянуть из люка без всякого раскаяния. Тогда Громов убоялся, что его неправильно поймут и тоже подвесят на столбе.
Быстро задраив люк, майор стукнул кулаком по рычагу от злости.
Не успел его принять народ, не утерпел. Порвалась народная скрепа на последней секунде. А ведь так хотелось.
Потревоженный рычаг вдруг повернул пушку к дому Адовых, угодив на уровень третьего этажа, где одно маленькое проклятье какую-то неделю назад нарисовало, но так и не активировала пентаграмму.
Последний штрих за Мару сделала паутина.
Майор заплакал над пультом управления, и треснул кулаком повторно. Уже от раскаянья. От самого сожаления, что здесь он, в «броне», а не там. Сидит, а не стоит с людьми с Садовой за правое дело.
Пушка неожиданно для всех выстрелила. И снаряд полетел прямо в дом.
— Ох, — удивлённо вздохнул майор.
Как и в случае с «Авророй», мир поменял первый выстрел.
Глава 40Постлайф и прочая эпичность
Толпа людей привыкла к шуму. Но когда выстрелил танк, все как один повернули голову к дому. Подсвечиваемый трассирующий снаряд впился в стену дома. Взметнулась пыль, показался огонь, а затем крыша обвалилась. И в наступившей на краткий миг тишине вдруг раздался мальчишеский крик:
— Шрёдингер!
Этого мальчишку знали все на Садовой.
Сашка Сидоров с ранних лет слыл отпетым хулиганом и ничего хорошего от него давно не ждали. Но тут он первым рванул к полуразрушенному дому, расталкивая людей.
— Стой! — дядя Серёжа ухватил его за куртку. — Сейчас рухнет же.
— Там Шрёдя! — крикнул Сашка, вырываясь. — Он мой друг!
Тут изо окна на четвертом этаже вдруг раздалось громкое «га-га-га», и гусь, не забыв расправить крылья, спикировал вниз.
— Я поймаю! — выкрикнул Даймон. — Поймаю!
Они встретились у покосившегося здания. Гусь настолько обрадовался, что демонёнку потребовалось приложить немалые усилия, чтобы не дать себя ущипнуть.
— Жив? — подскочил к нему Сашка.
— Жив, — ответил Даймон, передавая гуся.
Сидоров бережно принял гуся. Пернатый квартирант ловко повернул шею и цапнул Сашку за палец.
— Ай, — вскрикнул он, — Я тоже рад тебя видеть.
— На «семёрочку»? — спросил Даймон.
— На «девяточку»! — поправил сосед. — Чуть палец не отгрыз!
— Это он с перепугу. Не каждый день летает.
— Наверное, — сказал Сидоров и вдруг замялся. — В общем… я это… сказать хотел. — Он глубоко вдохнул и всё же выговорил. — Спасибо. За то, что друга спас.
— Я рад, что вы подружились, — кивнул демонёнок. — Такое домашнее животное даже мне не под силу.
Ребята пожали друг другу руки. А спустя мгновение, рухнула несущая стена, пробитая снарядом. Затем обрушилась другая. Хрущёвке много не надо. На века не рассчитана.
Дом довольно быстро стал складываться, как карточный, у которого вытащили всего одну, но самую нужную карту. Всё заволокло клубами пыли, слетала крыша и куски кирпичей. Толпа вздохнула в едином порыве, разбежалась подальше, а потом застыла. А когда пыль осела, словно очнулась от какого-то безумия.
И что они увидели?
На развалины первыми рванули четверо. Один из них был словно в костюме медведя. Другая — спортсменка, желающая похудеть. Была даже маленькая светловолосая девочка. А ещё мальчик-школьник в очках, словно с обгоревшей головой. В кармане его торчал крысиный хвостик. А рядом с ними бегал словно подпаленный тем же огнём пудель, надрывно гавкая и обнюхивая кирпичи.
— Чердачный! — кричал Михаэль, раскидывая целые куски плит. — Где ты?
Толпа в едином порыве откликнулась. Все рванули к обрушенному дому и стали разбирать завалы.
— Топот! — вторила ему Блоди, раскидывая кирпичи.
Старались помочь и дети, но не кричали, а плакали. Мара ревела навзрыд, по щекам Даймона тоже катились слёзы. Их не интересовали куклы, ноутбук и телефон. Их волновал только друг семьи.
Организовавшись за какие-то минуты, толпа слаженно разбирала завалы, как будто все в один миг стали Адовыми, которые спасали близкого.
Даже Побрей Врунов взгромоздился на завалы, и проговорил уже не в рулон пыльный туалетной бумаги, а в старый, пожёванный анонимными психами оранжевый микрофон свою грустную речь:
— Сегодня на улице Садовой народ потерял под завалами несправедливости гражданина Чердачного. Герой Садовой, некто гражданин Топотов, канул в лету вместе с нами за наши страсти и убеждения. Как же это случилось, что мы допустили в слепоте своей, что по нашим улицам ездят танки и бездушные генералы стреляют по жилым домам? Дома больше не наша крепость?
— Я не генерал, я майор, — донеслось из танка.
Все повернулись к военному.
— Да какой ты теперь майор? Ты теперь и на рядового не тянешь, — сказал ему Побрей Врунов и добавил важно. — Рядового человека.
Громов кивнул, спрыгнул с брони, молча скинул форму с погонами.
— Я не хотел стрелять. Я больше вообще рыбалку люблю. Но приказ был, сами понимаете. — тут он утёр лицо и махнул рукой. — Э-э-эх, да что теперь говорить? Всё уже сказано. И сделано.
И он тоже принялся разбирать завалы.
— Даже военные пытаются исправить то, что уже натворили чиновники, — Побрей Врунов подошёл к Чепушило, который скинув пиджак и обнажив татуированные куполами плечи, так же сочувственно сопел над развалами.
— Мы все виноваты, — сказал директор банка. — Бизнес, власть, а толк какой? Ни один человек в ответ не улыбнётся, пока к нему в карман лезешь. А если дырявый давно карман, то что делать? А люди что, виноваты? Откуда деньгам взяться? В карман давно никто не докладывает. Все только отобрать норовят.
Побрей Врунов повернулся к новой камере оператора, кивнул и продолжил совершенно искренне:
— Все работают в едином порыве, даже не обращая внимания на жуткие раны от огня.
Тут Врунов показал на лысину Даймона и погладил местами выстриженного пуделя.
— Даже животные милосердны и пытаются исправить предрешенное. Вынюхивают наши пороки, чтобы предостеречь от новых грехов. Кем же предрешен наш путь? Разве реновация должна была затереть нашу память? Разве не было на этой улице истории? Разве не знали эти подъезды любви? Разве не смеялись здесь дети?
Побрей замолк. А затем увидав хвост крысы в кармане Даймона, показал на неё оператору и добавил:
— Дети более человечны, чем мы. Ребёнок спас крыску. Не побоялся чумы и бешенства. А что мы? Взрослые, которые. Стреляем, протестуем. Тьфу на нас. Плюнуть и растереть.
Камера выхватила Михаэля. Он тщательно принюхивался к обломкам. Нос медведя был гораздо более чутким к запахам, чем человечий. В очередной раз подняв массивный кусок плиты, бережно и осторожно Адов поднял на медвежьи руки заросшее шерстью пыльное тело.
Оно кашляло, закатывало глаза, и бормотало: «опять крышу крыть», «шайку бы, хозяйка» и «столько пыли я не вытру».
Все вдруг подсветили Чердачного и его спасителя. И люди поняли, что на Михаэле не костюм, да и в руках его не совсем человек.
Откровение накрыло всех.
Даже Врунов на миг потерял дар речи. Застыли и куклы, что тоже вносили свою лепту, растаскивая по маленькому камушку от завалов.
Старший Адов словно не обращал на своё раскрытие никакого внимания. Он перекинулся в человеческое обличье и поднял тело над головой.