Помню, ее папа... и Джаред, и Мэдок, и Джекс – все они жаловались, что маленькая Куинн задает слишком много вопросов. Она всегда была любопытной и любознательной, и даже меня это порой раздражало. Вообще-то, в обществе Куинн ни дня не обходилось без паузы для ответов на все ее вопросы.
Поэтому Джульетта подарила ей дневник. Чтобы она могла записывать интересующие ее вопросы, а потом они вместе находили бы на них ответы. Однако, спустя несколько лет, Куинн перестала искать ответы. Она просто хотела задавать вопросы, полагаю. Просто ради интереса.
Добравшись до страницы, над которой Куинн работала сегодня, я провел пальцами по шероховатой бумаге, испещренной вмятинами от давления ручки, и заметил последний вопрос в конце листа.
А вдруг он женится раньше, чем я повзрослею?
86. Тизеры из новеллы Практически никогда
Тизеры из новеллы Практически никогда (Потерянная дружба #4.5), дата выхода – 17.01.17
Куинн
– Так не пойдет.
Я слышу голос матери, доносящийся из офиса в конце коридора, и натягиваю свою черную толстовку, пока крадусь на носочках по паркетному полу.
– Ты ломаешь ее, Джейсон.
– С ней все в порядке, – рявкает мой папа. Слышится шорох бумаг. – Ты беспокоишься по пустякам. Как обычно.
Остановившись у стены, я начинаю медленно пробираться ближе к офису, стараясь не шуметь.
Она. Значит, это про меня, полагаю. Когда родители говорят таким тоном, практически всегда оказывается, что они обсуждают меня.
Узкая полоска света просачивается через приоткрытую дверь. Заглянув внутрь, вижу отца, стоящего позади стола. Он раскладывает документы, в то время как моя мама стоит с другой стороны и пристально смотрит на него.
Нет ничего необычного в том, как папа отводит глаза, разговаривая с мамой. Словно от одного взгляда на нее он может сдаться.
– Джаред и Тэйт арендовали дом на лето в Хантингтон-Бич, – говорит она. – Я отправлю ее с ними.
Он наконец-то быстро поднимает глаза и сердито смотрит на маму. Мое сердце начинает колотиться, потому что мне знаком этот взгляд.
– Черта с два! – рычит отец. – Наша дочь останется с нами.
– Ей нужна передышка! – возражает мама. – Она круглая отличница, и ты все равно заставляешь ее посещать репетитора по математике, чтобы обогнать школьную программу. Куинн ходит на гимнастику, играет на пианино, состоит в компьютерном клубе, занимается с репетитором испанским три раза в неделю, в дополнение к французскому, который учит в школе. Я хочу, чтобы у нее было свободное лето!
– Куинн нравится учиться. Она сама сделала такой выбор.
– Потому что она любит тебя, – говорит мама, – и хочет, чтобы ты ею гордился.
– Я горжусь, – резко отвечает он. Я вижу, как его грудь начинает чаще подниматься и опадать, когда папа кладет ладони на стол. – Я всегда хотел только одного – чтобы она была счастлива. И тебе это известно.
– Но откуда нам знать, счастлива ли Куинн?
– Счастлива, потому что все нормально! – Он ударяет кулаком по массивной деревянной столешнице, и я подпрыгиваю. – Ты так привыкла к дерьмовой жизни, что не можешь быть благодарна и довольствоваться благополучием. Ты придумываешь эти проблемы.
В глазах начинает щипать. Отстранившись, я упираюсь плечом в стену. Мои родители не шевелятся несколько мгновений, после чего я слышу тихий, сдавленный голос матери, явно сдерживающей слезы.
– Она не возражает, – говорит мама отцу. – Она никогда не рассказывает нам, чего хочет. Просто кивает и соглашается. "Сиди смирно и делай так, как сказано". Это про Куинн.
Я стискиваю зубы, чтобы скрыть дрожь подбородка, и смотрю вниз на свои руки, начав сдирать розовый лак с ногтя на большом пальце.
– Не помню, чтобы когда-нибудь видела ее плачущей, – продолжает мать, и мне становится ясно, что она сама плачет.
– Ты хочешь увидеть ее в слезах?
– Да! – выкрикивает она. – Я хочу увидеть хоть какую-то реакцию от нее! Джаред орал, дрался, разбивал вещи, и мне было ненавистно все это, но, по крайней мере, я знала, что получала искренние эмоции. Я знала, с чем мне предстояло иметь дело. Куинн я прочесть не могу.
Я подгибаю пальцы на ногах, провожу подушечкой большого пальца руки по неровной границе содранного лака.
Папа прав. Я в порядке. Ну и что, если я не езжу на поиски больших приключений, как Хоук, или не покоряю трек, как мои братья. Может, мне не нужно привлекать к себе внимание безрассудными выходками или что-то доказывать. Может, так я чувствую себя счастливее.
– Джаред, Мэдок, Джекс… – продолжает мама, – они все бросались в крайности и делали это без оглядки. Куинн боится даже пошевелиться. – Она делает паузу; я слышу, как мать вздыхает, ее голос становится тверже. – Она уезжает на лето, и это окончательное решение…
– Куинн никуда не едет.
– … а еще, может, я должна уехать с ней, – огрызается мама.
Внезапно раздается грохот.
У меня перехватывает дыхание. Я снова заглядываю в офис и вижу, что папа злобно смотрит на мать. Его зубы оскалены, он тяжело дышит. Все, что лежало на его столе, теперь беспорядочно свалено в кучу на полу. Заметны напряженные мышцы его рук, потому что рукава его белой рубашки закатаны, пальцы сжаты в кулаки.
К моим глазам подступают слезы. Я никогда не видела его таким рассерженным.
Мама выпрямляет спину.
– Осторожней, – говорит она ровным тоном, практически дерзя. – Ты так привык, что жизнь до сих пор вращается вокруг твоих команд. Может, тебе следовало оставить меня своей шлюхой.
Мне трудно дышать; я моргаю, чтобы избавиться от рези в глазах. Шлюхой? Что это значит?
Не сводя с нее глаз, папа медленно выпрямляется. Он выглядит разъяренно. Мама перегнула палку.
Она разворачивается. Я напрягаюсь, когда вижу, что мать идет в мою сторону, но до двери она не доходит. Папа огибает стол, хватает ее за талию и притягивает к себе, спиной к груди.
Мама удивленно охает, когда он крепко обнимает ее и утыкается лицом ей в шею.
– Прости, – шепчет отец.
Она закрывает глаза и, потеряв самообладание, тихо рыдает, пока он поворачивает ее лицом к себе.
Тяжело дыша, я отступаю назад и закусываю губы. Я в таком недоумении. Почему они ссорятся? И что мама имела в виду, когда сказала, что была его шлюхой?
Я разворачиваюсь и замираю, резко вздохнув. Позади меня стоит темный силуэт.
– Шшш. – Лукас прикладывает палец к губам.
Сквозь пелену слез сморю ему в глаза. Я знаю, что они голубые, но в темном коридоре ничего толком не разглядеть. Он протягивает палец; я моргаю, когда Лукас ловит слезу, зависшую на моем нижнем веке.
– Все хорошо, – говорит он мягко, потом дергает головой в сторону. – Идем.
Я сглатываю застрявший в горле ком и следую за другом своего брата в кухню, затем через дверь, ведущую в подвал.
– Куда мы идем? – спрашиваю, в то время как он включает свет.
– За пиццей.
Он говорит так, будто это все объясняет. Наверное, в каком-то смысле объясняет.
Мы любим пиццу.
Я двигаюсь следом за ним по плюшевому ковру через основную комнату, мимо бильярдного стола, удаляясь от развлекательного центра с широкими кожаными диванами и Стены Стыда и Славы, где собраны все наши семейные фотографии, и вижу, как Лукас открывает французские двери, выходит первым, придерживая створки рукой, чтобы не закрылись.
– Тут дождь идет! – выкрикиваю я, остановившись и глядя на легкий, но стабильный дождь.
Он просто бросает мне улыбку и идет дальше к летней кухне, оборудованной маленьким холодильником, раковиной, духовкой и каменной печью для пиццы.
Штанины его джинсов немного волочатся по земле. Я делаю выдох, даже не осознав, что задержала дыхание. В серой футболке и вьетнамках Лукас не кажется таким устрашающим, каким был в последнее время.
После окончания магистратуры в прошлом году он начал часто носить костюмы на работу, и к этому трудно было привыкнуть. Он выглядел как совершенно другой человек. Хоть я и знала, что Лукас взрослый, только никогда не думала о нем как… о мужчине.
И сейчас не замечать это становилось все сложнее. Мне нравился семнадцатилетний мальчишка, который в пять лет научил меня надувать пузыри из жвачки. Теперь же… ощущение такое, будто он опережает меня. Стремительно уносится вперед, пока я все еще разгоняюсь.
Перед лицом пролетает москит. Я отгоняю его, но замираю на месте, когда замечаю вспышки света вдали. Круглые огоньки хаотично мечутся туда-сюда, после чего исчезают среди деревьев.
– Кто там? – спрашиваю у Лукаса, добравшись до кухни и укрывшись под навесом патио. – Я вижу свет фонариков.
– Ну, раз идет дождь, берусь предположить, что это Тэйт. – Он разжигает печь, подбрасывает больше дров. – Думаю, они с Джаредом проверяют дом на дереве.
Мои брови взметаются вверх.
– Что ж, давай тоже посмотрим.
Однако Лукас качает головой.
– Э, нет. Мне кажется, они не обрадуются, если им помешают.
Я сдвигаю губы вбок. Мои плечи немного поникают. Провожая взглядом меркнущие огни, слышу, как позади меня открывается и закрывается дверца холодильника, потом шорох, пока Лукас собирает нужные ингредиенты.
– Нужно растопить масло и намазать им сковороду или побрызгать тесто кулинарным спреем? – спрашивает он.
Обернувшись, я вижу, что в рабочей зоне уже стоит одна сковорода для пиццы с лепешкой из заготовленного теста, которое мы с Эдди, нашей домработницей, храним в холодильнике. Лукас достал пепперони, американский сыр, лавровые листья и… кетчуп.
Кетчуп?
– О, мой Бог, – я испускаю стон. – Давай я сама все сделаю.
Я подхожу к стойке, подталкиваю его, чтобы освободил мне путь, и начинаю убирать… Ну, все, кроме пепперони.
– Срабатывает каждый раз, – ликует он, отходя в сторону. – И поторопись, я голоден.
Я закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку. Кулинария – мое единственное любимое занятие, и мне нравится, когда люди хотят, чтобы я им что-нибудь приготовила.