Для начала я подошла к доске со списком жильцов.
Я довольно долго стояла перед списком, должно быть, с весьма неумным выражением лица. Я не верила глазам. Данута Квичол числилась в списке жильцов этого дома. Наконец кто-то живой человек, не призрак, не беглец! Да, но почему же тогда письмо вернулось с пометкой: «Адресат неизвестен»?
Чтобы выяснить это, я вскарабкалась на самый верхний этаж и постучала в небольшую дверь. Оттуда раздалось громко: «Войдите!»
Из кухни выглянуло потное, раскрасневшееся лицо толстухи. Она стирала, и груда белья на полу у корыта свидетельствовала о том, что работы ей еще хватает. Но поговорить она была не прочь.
— Данка? Эта холера? Да чтоб мои глаза ее вовек не видели, — выкрикивала она, продолжая с невероятной быстротой тереть белье о стиральную доску. Всю свою злость на Дануту Квичол она перенесла на кальсоны, которые сейчас обрабатывала.
— Нет ее, и не будет! — воскликнула толстуха. — И не будет! — торжествующе повторила она. — А вам она зачем понадобилась?! К ее компании вы вроде бы не подходите, она не с такими хороводилась. Ага! Верно, она вас тоже надула, а? Пришли свое вернуть?
— Вот именно, — тихо простонала я, приложив платочек к глазам.
— Небось наобещала невесть чего, денежки взяла, да только вы ее и видели, а? Свитера, чулки, часы? — Толстуха швырнула злосчастные кальсоны в таз и принялась за дамскую рубашку очень большого размера.
Я была страшно благодарна толстухе. Она изо всех сил старалась облегчить мое положение. Я сделала выбор и с горечью шепнула:
— Свитера…
— Ну, так денег своих вы больше не увидите. Ни-ни! А хоть много? Сколько вы ей дали?
— Две тысячи злотых, — нерешительно проговорила я.
Она пренебрежительно махнула рукой, облепленной мыльной пеной.
— Тоже мне дело… Я даже удивляюсь, что она на такую мелочь польстилась. Что для нее какие-то там две тысячи.
— Да что же с ней случилось?
— А что с ней могло случиться? Сидит.
— Не может быть! — воскликнула я, изображая отчаяние.
— Как это не может быть? Вполне даже может, и я уже давно ей это пророчила. Пока она только моряков к себе водила, я помалкивала, только плату за комнату ей повысила. Она ведь комнату у меня снимала. В магазине продавщицей вроде бы работала, а потом бросила. Говорила, что коммерция выгодней, чем работа. Ну и комбинировала направо и налево, как могла. Невозможно, говорите? Вон, пожалуйста, на шкафу газета. Почитайте-ка… — Новая порция белья шлепнулась в корыто, разбрызгивая пену.
Я с интересом прочитала:
«Органы милиции несколько дней назад арестовали в Щецине шайку контрабандистов. Главарями этой шайки были Зенон Л., Ежи Т., а также Данута К. В ходе следствия установлено, что Данута К. занималась не только контрабандой, но и мошенничеством. Она брала деньги вперед за доставку «шикарных» вещей, но вещей этих не доставляла. Расследование продолжается».
Газета была не местная, варшавская. «Курьер Польский», вышедший дней десять тому назад.
— Я эту газету нарочно держу; надоело мне всем рассказывать одно и то же. Как кто спросит про эту мерзавку, я ему сразу газетку, — заявила толстуха в явном противоречии с истиной: она молола языком без удержу, и это ей, безусловно, доставляло удовольствие. — А то к ней тут все еще ходят.
— Я ей даже письмо написала, — попробовала я закинуть удочку.
— Не вы одна. А я их все до одного обратно отсылаю. И всегда велю почтальону, чтоб писал: «Адресат неизвестен». А что мне писать: «В кутузке сидит», что ли? Пускай сами ее ищут. А я ее и знать не хочу. Тут порядочные люди живут. Мой старик ночным сторожем на стройке работает.
Я попрощалась с разговорчивой хозяйкой, сохраняя страдальческое выражение лица.
— Вы лучше всего в милицию пойдите! — крикнула она мне вслед. — Но, конечно, как хотите. Не каждый, кто с Данкой дело имел, захочет в милицию идти. Но вы-то…
Я шла через город к вокзалу, совершенно сбитая с толку. Что все это может значить? Какой логикой руководствуется отправитель этих писем, когда выбирает адресатов? Ну, я понимаю еще — Курт Гинц, гитлеровец. Тут речь могла бы идти о том, что и Янека заподозрят в контактах с такого рода людьми. Допустим, что такую же цель преследовали, высылая письмо на имя несуществующего Адама Горна. Но зачем в Быдгоще указали адрес, которой связывает с этой историей одного из жителей Липова? Ведь Томек Зентара, если б он, допустим, высылал эти письма, не настолько наивен, чтобы указывать адрес учреждения, в котором его, вероятно, хорошо знают. Значит, это сделал кто-то другой. С какой целью? Имя Дануты Квичол этот «кто-то» мог увидеть в газете. Но в газете не был указан ее адрес. Откуда же взяли адрес?
В Познани народ очень вежливый, и приезжему там легко. Шофер такси отвез меня к женщине, сдающей комнаты внаем: у меня денег было уже маловато, и на гостиницу, наверное бы, не хватило. Комната была удивительно чистая и опрятная, постель белая и прохладная. Я вымылась, напилась чаю и легла спать.
Утром села в трамвай и поехала на улицу Ратайчака. Дом, который был мне нужен, оказался почти у самой остановки трамвая. Когда я начала, по установившемуся уже порядку, искать список жильцов, появился дворник и спросил, что я здесь делаю.
— Живет такой гражданин в нашем доме, — благодушно усмехнулся дворник, услышав, кого я ищу, — но вчера он уехал.
— Какая жалость! — воскликнула я с искренним огорчением. — У меня для него такое важное сообщение!
— Как раз позавчера он и получил важное сообщение от своих родственников. Потому и поехал. А вы тоже его родственница?
Я пробормотала нечто неопределенное, что могло звучать и как подтверждение и как отрицание.
— А то он как раз к родным поехал. Скажите хоть вы мне, почему это он с родными как-то не очень ладит? Один, как перст, живет, а ведь уж пожилой человек-то. Говорил я ему уж не раз: мол, либо сюда родственников перевозите, либо сами к ним переезжайте. А он отвечает, что не хочет иметь с ними ничего общего. «И что мне делать в этом Липове, пан Свида, ну скажите?» — так он всегда мне говорил. Но я извиняюсь, если вы тоже родственница, так вам, может, неприятно такое слушать.
Я пошла на почту и заказала разговор с Липовским почтамтом, персонально с гражданкой Лагуна. Я хотела заранее узнать, вернулось ли в Липов письмо, адресованное в Познань Эмилю Розену. Если нет, следует обращать внимание на каждого нового человека, который появится на улицах нашего городка. Роза внимательно слушала. Ответила одним словом: «Нет». Очевидно, ей было неудобно там разговаривать.
Значит, одно из писем дошло-таки до адресата. Но почему же и на этом письме, отправленном реальному адресату, значилось имя и адрес Янека? По привычке его, что ли, отправитель написал?
Я возвращалась в Липов, радуясь достигнутым результатам. Как-никак сведений я собрала немало.
По дороге меня ждал еще один сюрприз. Правда, неожиданные встречи с капитаном Хмурой не выводят меня из равновесия, как моего вспыльчивого племянника, но я была потрясена, когда на узловой станции, где я пересаживалась в автобус до Липова, из того же самого познанского поезда вышел наш длинноногий лысоватый преследователь. Физиономия у него была весьма озабоченная; меня он, казалось, не замечал.
Наступал предвечерний час. В это время Липов особенно красив. Солнце заходит за реку и заливает весь город будто двойным светом, солнечными лучами и их отблеском в воде. В этот любимый мною час мы приближались к россыпи белых домиков под красными крышами. Под одной из этих крыш было мое место на земле. Я думала об этом с радостью. Пусть и Лодзь хороша, и Быдгощ симпатичен, и Познань гостеприимна, и в Щецине чувствуется романтический размах — жить я могу только тут.
К сожалению, «тут» я сразу оказалась в крайне тревожной ситуации. На лестнице моей квартиры нашли труп мужчины. В кармане у него было письмо от моего племянника с требованием немедленно приехать. Документы, найденные в бумажнике, подтверждали, что этого человека зовут Эмиль Розен. При вскрытии обнаружилось, что он отравлен стрихнином.
9. А где окошко?
Собственно, давно уже следовало обо всем уведомить капитана Хмуру. Я изо всех сил старалась подавить в себе это желание, когда на следующий день по возвращении в Липов сидела перед ним и терпеливо объясняла, что никакого Розена не знаю и не знала и что ни от кого не слыхала ни этого, ни похожего на это имени.
Капитан сосредоточил все свое внимание на этом деле. Он поднял большой переполох в Липове. Вызвал из воеводства специальную бригаду. Наш дом на улице Акаций обследовали от чердака до подвала, вызывали на допрос множество людей. Как конфиденциально сообщила мне бывшая моя сослуживица, два сотрудника Хмуры часами изучали в Народном совете все дела.
Тело Эмиля Розена (как выяснилось после тщательного обследования), прежде чем очутиться на моей лестнице, некоторое время, возможно всю ночь, лежало в подвале нашего дома. Капитан Хмура поинтересовался, не пропало ли что у меня из подвала. Я заверила его, что немедленно выясню, в каком состоянии моя рухлядь. Пришлось для приличия заглянуть на улицу Акаций, хоть я и без того могла сообщить Хмуро, что у меня украдена пишущая машинка.
Янек получил фотографии: я и Роза на замковом холме. Мы их за ужином разглядывали с величайшим увлечением. Всей нашей троице так надоели бесконечные попытки распутать свалившуюся на нас тайну, что мы, будто сговорившись, ни слова не сказали о деле. Мы любовались фотографией — великолепные заросли роз, стройная фигурка девушки с темными, развевающимися на ветру волосами и некая пожилая дама, серьезное выражение лица которой никак не соответствовало последнее время ее поведению.
Я спросила Янека:
— А наш знаменитый пан Хилари не пробовал тебе навязать своих открыток?
— Еще как! — рассмеялся Янек. — Мне пришлось купить целый десяток. Только поэтому он мне так быстро и отпечатал снимки.